Василий Ситников. Уроки

В.Я Ситников стал первым, а зачастую, и единственным учителем для многих впоследствии известных художников, чуравшихся официальных художественных школ. О жизни, творчестве и педагогической деятельности Василия Яковлевича, к сожалению, имеется мало письменных свидетельств. Тем ценнее собранные Заной Плавинской воспоминания учеников и друзей Ситникова, опубликованные ею вместе с ситниковским "трактатом о рисунке и живописи" в письмах, в книге под названием "Василий Ситников. Уроки". Это уникальное издание было выпущено в 1988 г. в издательстве "Агей Томеш-пресс" тиражом всего в 1 тысячу экземпляров, и в настоящее время является раритетом.

В своем предисловии к этой интереснейшей книге, ее составитель и редактор Зана Плавинская пишет о Ситникове следующее (текст дается в некотором сокращении).

"ВАСИЛИЙ ЯКОВЛЕВИЧ СИТНИКОВ родился 19 августа 1915 года в селе Ново-Ракитино Лебедянской волости Елецкого уезда, Тамбовской губернии. До 1975 год - житель Москвы. Уехал в 1975 году в Австрию, затем в Нью-Йорк, где умер 28 ноября 1987 года. Он начал новую жизнь в 60 лет, прожил 72 года, из них - 12 лет эмигрантских. Похоронен в Москве…

Искусство принадлежит не народу, а очень странным людям… В доме Ситникова на Лубянке ученики с мольбертами работали на лестничных площадках, а Учитель, спускаясь из своей коммуналки, поправлял их работы, втолковывая живописную премудрость. Это происходило не в академических мастерских, а на заплеванной лестнице старого московского дома с бодлеровскими пятнами плесени на стенах, с помойными кошками под ногами.

В 60-е годы в Москве художник В.Ситников был едва ли не единственным педагогом, обучающим рисованию любого, желающего войти в искусство. И множество людей потянулось к нему! Многие из них, изгои общества, обрели настоящего Учителя - он учил не только рисовать, но видеть и чувствовать, понимать и любить, преодолевать тяжелые психические комплексы.

Василий Яковлевич тоже не учился в академиях. Он самородок, самоучка. Еще до войны, поступая во ВХУТЕМАС, был принят, но, грубо обманутый администрацией, не был зачислен, пережив это как личную катастрофу. Сделался "фонарщиком" в Суриковском институте. Работал у академиков Чегодаева, Алпатова и Лазарева: показывал студентам-художникам диапозитивы с образцами мировой живописи, часто вступая в кощунственную полемику с именитыми мэтрами, и студенты с восторгом пересказывали все крамольные парадоксы блистательного оппонента-"фонарщика". Поэтому историю искусств В.Я. знал в тонкостях.



Вот выдержка из частного письма на эту тему: "…Вместо художественного института учиться на художника, угодил в "фонарщики" показывать диапозитивы на лекциях в том же институте … А в ранней юности я жаждал махнуть в самые дальние страны и после семилетней школы пытался учиться в морском техникуме именно для-ради дальних стран. Сложилось иначе, и я вместо морского техникума угодил в ФЗУ, Большая Ордынка, 19, учился на моториста и работал три месяца на Москве-реке…

Оба эти раза я много лет в одиночку тяжко переживал, расценивая это как тягчайшие пытки позором, и мое честолюбие невыразимо страдало, ибо я жаждал с детства достигнуть возможных чемпионских вершин в тех делах, за которые страстно брался".
Его счастливые конкуренты стали заложниками соцреализма. Васина Муза не знала рабского клейма, она всегда была свободна и вела его своей дорогой.

Раньше многих своих ровесников он обратился к православной архитектуре. Излюбленным сюжетом его живописи стали монастыри. Он писал их множество раз на двухметровых холстах. Синие купола горели золотыми звездами и венчались православными крестами. Мощная белокаменная постройка держала композицию картины. Под монастырской стеной пестрела простонародная толпа. Это отнюдь не благочестивые богомольцы. Здесь толстые бабы в платках, мужики в валенках и ушанках, милиционеры на мотоциклетках, убогие модницы на каблуках, бойкие ребятишки, шелудивые дворняги. Потасовки, пляски, пивные ларьки. Бурное кипение советской жизни - полупьяной, нищей, русской.


Монастырь, 1967


Рассматривая толпу, увидим и автора. И величавый монастырь, и многолюдная толпа видны сквозь снежную кисею. Рисование снежинок - завершающий этап работы. Тонкой кистью В.Я. рисует их тщательно и кропотливо. Самые крупные и самые мелкоскопические построены по законам симметрии. При желании их можно пересчитать. Часто эту работу он доверял своим ученикам, иногда случайный гость мог удостоиться чести нарисовать одну снежинку.




Женские торсы - вторая тема его творчества… Техника исполнения - собственное изобретение мастера. Он "растуманивает" краску по холсту сухой сапожной щеткой. Фигура получает объем и дыхание, пространство углубляется, вибрирует, мерцает… Шедевром этой техники стала "Дунька Кулакова". "НЮ" - постоянный объект ученических разработок. В.Я. говорил - "Я могу всех научить рисовать голых баб сапожной щеткой".



Жанровая графика Ситникова тоже в основном игривая и комическая: вот гомерически толстая мама моет дистрофическую дочку - обе стоят по колено в реке. Рисунок так и называется "Мама моет дочку"… Парнишка в галифе щурится, застегивая ширинку… Голый мужик залез на дерево и высокой дутой орошает травку… Эта окарикатуренная жизнь была беззлобной, в ней был свой гуманизм.

В.Я. умел блеснуть и названиями картин - "Вася-туча не закроет Васю-солнце", "Я лезу на небо", "Десяток тыщ грачей и сотни гнезд их", "Отравой полны мои жены"…

Автопортрет


Интересны автопортреты художника. Нужно заметить, что В.Я., как умный человек, имел склонность посмеяться над собой. Редкий художник способен проявить подобное бесстрашие. Он не боится автошаржа и, не заботясь о мнении зрителя, смеется первым. Часто он изображал себя в стремительном беге, преследующим убегающую женщину. Сюжет навязчивых сновидений - обе фигуры обнажены, вписаны в реальный пейзаж - пустое вспаханное поле, большое дерево, высокое небо - все в мягких серебристо-жемчужных тонах, видимое как сквозь туман…


Василий Ситников. Адам и Ева. 1967

И в графике не последнее место занимает автопортрет, эта галерея шаржей простирается почти на всех мужских персонажей его рисунков, да и живописи: в толпе под стенами монастыря, в телеге, едущим по раздольному полю с балалайкой, на дереве, свободно раскинувшись в густых ветвях.[…]




Ситникову 33 года. После тюрьмы, психбольницы, крушения иллюзий и всех личных драм - жизнь не раздавила его.[…] Это лицо, всматриваясь в себя, открывается всем, бросая вызов. В нем осознанное превосходство, абсолютная независимость и внутренняя свобода, несокрушенная сила и еще мефистофельская насмешка.

Что ж, наша "Администрация" прекрасно все понимала и не случайно уже под занавес угрожала свести старые и новые счеты. Его грехи перед властью никак не криминальны, всего лишь издержки успешной практики доносов - неблагонадежность, выявленная в первые дни войны. И как следствие - арест, тюрьма и Казанская психбольница на 4 года и неизбежность неусыпного контроля с периодическими командировками в дурдома вплоть до 1975 года. Его эмиграция - принужденный ход конем. Через 27 лет, совершив зигзаг-бросок, он оказался в Америке, в другой реальности и надеялся победить там. Трагедия была неизбежной. Путешествие в "дальние страны" сократило жизнь, и он не вернулся в родную Лебедянь. Творческий потенциал ушел в письма. Раскидав картины по всему миру, он из эмиграции вернулся в Москву своими эпистоляриями.[…]



Его замечательная биография - материал для роскошного жизнеописания в духе Плутарха. Описав свою жизнь в бесчисленных письмах, он стал собственным Плутархом. Сегодня, в век телефаксов, эпистолярии - уходящий жанр. Василий Яковлевич - исключение. Его письма - особое творческое дарование. В них подробные описания личной жизни, воспоминания о детстве (пусть никто не думает, что сможет избавиться от первых впечатлений жизни), о родителях, Москве, деревне, о военных годах в Казанской психбольнице, о своих сердечных переживаниях. Но еще и бесценные [ситниковские] размышления о творчестве, о живописцах, о собственной судьбе Художественная сила его письма обладает убедительностью и необычайной живостью всех картин, событий и наставлений и, кроме того, необычайным ракурсом самых простых явлений, где логические построения убедительны и содержат глубокую мудрость Писем громадное множество - чудовищная грамматика, чудовищная искренность и счастливая легкость пера, не прибегающая ни к поправкам, ни к вымарыванию. Они адресованы повсюду разбросанным ученикам и друзьям.[…]

Собственная одержимость Ситникова была заразительна. "Он мог соблазнить к рисованию всех, кто хотел, и даже тех, кто не хотел" - сказал один из его учеников.[…]

Вот далеко не полный перечень художников его "московской школы": В.Яковлев, Ю.Ведерников, М.Стерлигова, Г.Ивановская, Т.Лавровская, И.Ушаков, В.Райков, В.Титов, Л.Рыжов, Л.Крохина, И.Чон, Гюзель, Э.Островская, И.Ивлева, Н.Шибанова, И.Кислицын, О.Каплин, Т.Глытнева, А.Чашкин, В.Казмин, А.Шнуров, С.Алешин, С.Губанцев, М.Медник-Глейзер, Н.Гуну, С.Земляков, Б.Мышков, А.Абрамов, Дормидонтов, Цаплин, Вяч. и Вл.Гладкие, А.Кирцова, Н.Дубинская-Катинова, А.Старущик, А.Ф.Лобанов, В.Михайлов, М.Чекстер и т.д. Многие из них стали замечательными художниками и сегодня более известны, чем их учитель. Их работы украшают многие галереи в Москве и за рубежом.[…]



Фигура Василия Яковлевича была хорошо знакома культурной Москве: кудри, круто посоленные сединой, быстрая ходьба… "Я природный йог… для уточнения меня водили специально в баню, дабы осмотреть в течение четырех часов в движении…" Стояние в музеях перед какой-нибудь одной картиной на целый час, изучаемой через окуляр газетной трубы, обращало внимание и запоминалось. Его артистическая элегантность сочеталась с кирзовыми сапогами и бедными курточками.

Всей Москве был известен его артистизм, он, будто входил в состав химических элементов его организма. На всех бурных выставках 50-60-х годов толпа держала его в центре. Он был большой мастер объяснять абстрактную живопись.[…]

Все хорошо помнят, как Ситников любил позировать перед фотокамерой! Он не позировал, он оставался самим собой, включаясь в эти игры без всяких репетиций. С ним мог соперничать один лишь Анатолий Тимофеевич Зверев.[…]

Ко всему сказанному нельзя не упомянуть о золотых руках Василия Яковлевича: за что ни брался, все делал в совершенстве. В его квартире под потолком висела лодка-байдарка. Ее деревянный каркас был обшит смоленым брезентом. Драгоценное дерево отшлифовано и скреплено со знанием искусства древнего промысла. Толстый брезент обработан так, что лодка казалась одушевленной и походила на скрипку Страдивари. Ее живая красота дышала древностью; трудно было поверить, что она сработана в наш век. Однажды В.Я. приплыл на ней по Яузе в свой любимый Андроников монастырь. На байдарку был выдан авторский патент (как на легчайшую туристическую лодку). В юные годы В Я по просьбе друга соорудил экспонат для студентов-естественников - деревянный скелет рыбьей головы. Для этой цели он купил громадную рыбу, разварил ее голову для анатомического изучения черепа и скопировал все детали скелета, выстругав каждую кость из березовых чурок (благо, дрова были под рукой - в те годы пол-Москвы грелось печным отоплением) Челюсти рыбы крепились шарнирами - хищник мог раскрыть и захлопнуть зубастую пасть. Для фильма "Дети капитана Гранта" В.Я. смастерил летающую модель кондора. Именно этот гигантский кондор уносит под облака мальчика, схватив его когтистыми лапами… Его универсальные таланты проявились и в портновском искусстве. Он мог сшить себе модные брюки со всеми выстрочками, петлями и карманами. В.Я. бывал самым элегантным гостем на посольских приемах: благородство осанки и красота движений выделяли его из нарядной толпы. Он умел носить фрак, но и в телогрейке смотрелся аристократом и артистом.


Автопортрет


"В Китцбюле я до отказа забил мастерскую необходимыми материалами для постройки вечного двигателя, меня так же зажигает идея ветродвигателей и использования морских волн прибоя, т.е. изобретение новых ПРИНЦИПОВ действия… Стоит ли трудиться над попытками? А как же? Конечно, стоит! Но кто же согласится такого "изобретателя" кормить и предоставлять ему мастерскую на всю жизнь?"…

Может быть, всё это похоже на безумие? Но В.Я. неповторим своими химерами! А если это не бред и не химеры? Ведь его картины, ученики, байдарки, кондор и даже самошвейные брюки - засвидетельствованная реальность.

Собирательство - страсть неутолимая. Коллекционеры - народ особый. Этот потаенный мир Москвы жил своей загадочной жизнью. Здесь свои авторитеты, свои легенды, своя история. В.Я. принадлежал и этому миру. Все его комнаты, включая последнюю квартиру на Ибрагимова, были настоящими музеями. Обширное собрание икон хранилось на книжных полках плотными рядами. Редкостная коллекция древних восточных ковров висела на стенах в несколько слоев.[…]

С большим удовольствием слушалась его живая московская речь! Никто, как он, не обладал даром рассказывать так, что запомнишь картину на всю жизнь.[…]

Его жизненная сила, творческая энергия и юношеский энтузиазм не соответствовали возрасту, вызывая зависть и удивление молодых учеников. И вот ошеломляющая новость: Ситников уезжает! В это трудно было поверить.
К этому времени уехали многие, и Москва тяжело переживала каждый отъезд. Уехал Ситников, и Москва как будто опустела. Осиротели ученики, опечалились друзья. Говорили только о нем, гадали о причине отъезда…



"… Помнишь ли ты первое тебе сообщение о моём замысле уехать?… Официальное лицо в своем служебном кабинете честно сказало мне, отослав секретаршу, что меня засадят в "Сычевку" - кирпичные бараки на острове, среди необозримых болот Белоруссии. Это не входило в мои планы…"[…]

"Я не нравился администрации, хоть и платил за квартиру на год вперед. За свет и за газ платил тоже вперед, я сам не пил и пьяных вообще не пускал и соседей не беспокоил. Я принимал даже подосланных сыщиков и соглядатаев наравне с иностранцами и учениками. Я был открыт как на ладони. Однако я был как бельмо в глазу для властей и однажды после Сандуновских бань вынул из почтового ящика израильский вызов от "двоюродного брата", я хохотал до слез. Но я понял - это намек, чтобы я убирался[…]
Около трех-четырех десятков причин привели меня к эмиграции. Главная - попробовать самоизоляцию, взвесить САМОГО СЕБЯ и попытаться определить ЦЕНУ СЕБЕ, способен ли я конкурировать с натренированными умельцами Европы и Америки[…]"

В.Я. уезжал удивительно - как никто. В старом отцовском картузе, с пустыми руками - никаких холстов, никаких ценностей, никакого скарба. "ГОЛ" и "НАГ" - в авоське две вареных морковки и зубная щетка.

"Я верно оценил мое решение уехать голым. Сейчас мне трудно, но я к этим трудностям отношусь как к погоде".
Судьба его невероятной коллекции - отдельная глава его биографии. Двенадцать лучших икон принял в дар Андроников монастырь - музей Андрея Рублева. Его заграничные странствия и работы - другая жизнь, он описал ее в письмах.[…]
Умер Василий Яковлевич неожиданно. Накануне был в гостях, никто не мог подумать, что это последний вечер его жизни. Уехал домой, весело простившись. И умер той же ночью в своей одинокой квартире. Урна с его прахом пересекла океан и упокоилась на Ваганьковском кладбище рядом с родителями - Яковом Даниловичем и Дарьей Семеновной.[…] "

Личность и судьба В.Я.Ситникова - удивительны. Ситников был необычайно интересным человеком, хотя общаться с ним порою было непросто. А для своих учеников он был просто кладезем всевозможных умений и знаний. Вполне закономерно, что Тарон, как и многие другие, заинтересовался Василием Яковлевичем и вскоре стал его учеником, причем Ситников взялся обучить его рисунку совершенно бескорыстно - ведь с нищего Тарона взять было нечего.

В комнате-мастерской Тарона, помимо его первых работ пастелью, изображавших буревестников над морем, яркие полуфантастические пейзажи и другие романтические сюжеты, появились рисунки-штудии, выполненные на ватмане сухой кистью. Эти были обычные для учеников Ситникова сюжеты: шары, обнаженные женщины с мощными бедрами и едва обозначенной головой со светлым пятном вместо лица.

Процесс обучения рисунку и живописи по методу Ситникова прекрасно описан в цитированной выше книге. В.Я. был замечательным учителем. Многие из его учеников перенимали у него в той или иной степени его своеобразную живописную манеру и заимствовали некоторые сюжеты.

Тарон тоже взял у Ситникова все, что мог. Именно, все, что мог и хотел, потому что душа его стремилась выразить многое, выходящее за пределы и школы Ситникова, и его мировоззрения.

В.Я. прожил трудную жизнь и был мудрым человеком. Однако он ставил перед собой совсем иные, чем Тарон, художественные задачи, и мир его иронической живописи "а ля рюс" был Тарону чужд. Тарон был представителем другого народа, обладал совершенно иным видением мира и темпераментом. Кроме того, он был молод и слишком серьезно относился к своему предназначению, чтобы вносить в свое искусство элементы игры.

Василий Яковлевич, как совершенно взрослый и умудренный жизнью человеком, больше всего ценил свою независимость - как духовную, так и материальную. Он не только наслаждался процессом творчества, но и зарабатывал им на жизнь. Ради материальной свободы Ситников был готов не только максимально ограничивать свои личные потребности, но, при всей самобытности своего дара, учитывать вкусы своих зрителей и покупателей