Начало здесь

Мариам Мень

29
У нас в семье рассказывали, каким дядя Александр был в детстве. Однажды, когда Алик
был маленьким и у него был день рождения, ему подарили игрушечного слонёнка. Через какое-
то время пришёл ещё один гость и вручил ему точно такого же слоника. Маленький Алик,
получив на день рождения две одинаковые игрушки, и не подумал сказать что-то вроде «у меня
уже есть такой». Он с радостью сказал: «Вот и второй слоник пришёл!»
Отцу Александру не впервые было удивлять больничный персонал. Однажды в детстве
его положили в больницу с воспалением. Время было послевоенное, иммунитет ослаб. Его
горло было завязано повязкой. Моя бабушка Лена (мать Александра и моего отца) отправилась
проведать его. Приходит в больницу, идёт по коридору, видит: нет никого, тишина. Ни персо-
нала не видно, ни пациентов. Странно, куда все подевались? Заходит в палату Алика и видит
картину: полно народу, весь персонал с пациентами набились в эту палату. Сам Алик стоит
на своей кровати, театрально завернувшись в больничную простыню. С завязанным горлом, в
простыне, он что-то вдохновенно рассказывает и представляет своим слушателям, иллюстри-
руя не то Понтия Пилата, не то какого-то героя Античности, а «публика», позабыв обо всём,
внимает его речам не дыша!
Он с детства умел очень интересно рассказывать. Всё, что он прочитал в книжках, он
увлекательно рассказывал другим. И всю жизнь потом люди будут слушать его так, как тогда,
в больничной палате.

Павел Мень
Мои первые яркие детские воспоминания: деревня, вечер, замёрзшее заснеженное озеро,
оно мне кажется огромным, мы с Аликом, старшим братом, следим за воздушным боем: на
фоне пылающего заката видно, как перестреливаются два маленьких самолётика. Наверное,
не так высоко, потому что видно на одном из них, на крыльях, красные звёздочки, на другом
– чёрная свастика. Мы видим – самолеты стреляют, мы болеем за звёздочки. Вдруг хвост у
немецкого задымился, и он колом начинает падать. Мы, счастливые, бежим рассказать маме,
что наш победил.
Мы уже переехали в маленький домик в Загорске. Мама ушла на рынок обменять что-то
из нашей одежды или обуви на еду. Дело к вечеру, а её нет. Алик в тревоге, я хнычу. Тогда он
решил сходить к знакомым, которые жили недалеко. Может быть, мама зашла к ним и задержа-
лась. Но тогда Алик должен был оставить меня одного… А мне страшно, как я закрою наруж-
ную дверь изнутри, в сенях темно, как я закрою!
И тогда Алик говорит: «Не бойся, просто молись по дороге!» И я возвращаюсь с молитвой
и с чувством полной безопасности – страх исчез, задвинул щеколду, прошёл через холодные
тёмные сени в нашу комнату, где светила под потолком тусклая лампочка. Это был первый
урок молитвы, который я тогда, конечно же, не осознал. Но зёрнышко упало…
Нас, детей, в семье было двое. Верующей была только мама, Елена Семёновна. Ещё девя-
тилетней девочкой она прочла Евангелие и уверовала. Только в двадцать восемь лет мама кре-
стилась. Её вера была необыкновенной, живой. Наше окружение с детства – это люди ката-
комбной православной церкви, многие из которых прошли лагеря, ссылки. Мама, конечно,
повлияла на Александра. Она учила, что «если к тебе кто-то приходит и просит что-то, знай,
что это просит Христос».
Мы жили в трёхэтажном дореволюционном доме на Серпуховке, 38. Дом был из крас-
ного кирпича. Мы жили на втором этаже в четырёхкомнатной квартире, занимали комнату в
двадцать квадратных метров. Папа как будто гордился, что у нас такая большая комната. В

30
квартире жили ещё три семьи. За стенкой справа жил одинокий пожилой мужчина из бывшего
купеческого сословия – Иван Иванович Кудин. До революции была известна его мануфактура
– «Кудинские платки».
Однажды – я был ещё маленький – ему похвастал: «Я родился 1 декабря, в день смерти
Кирова. А брат мой родился 22 января, на следующий день после смерти Ленина, как будто
ему на смену…» Старик, по-волжски налегая на «о», мне ответил: «Довольно одного».
В 43-м году с продуктами было очень плохо. И мама, поскольку она работала и одновре-
менно училась, оставляла нам еду, ну, естественно, поровну, и я быстро съедал своё, а потом
жаловался, что я голодный, начинал ныть. Александр говорил: «Ну ладно, съешь мою порцию».
Я съедал, мало думая об этом. А он всё время читал книги и, если видел, что я не могу найти
себе какое-то занятие, читал мне вслух и со мной занимался. Сызмальства у нас были очень
тёплые отношения, которые мы сохранили до самого конца. У нас не было никогда никаких

конфликтов.
Папа не был практикующим иудеем, но старался соблюдать традиции. Мама рассказы-
вала, когда родился Алик, на восьмой день, по еврейскому обычаю, мальчик должен быть
посвящён в Завет Израиля с Богом через обрезание крайней плоти. По этому случаю из Киева
приехал отец папы, наш дедушка Герш-Лейб. И однажды папа ему пожаловался: «Ты знаешь,
Лена увлекается христианством». «Христианством? – ответил благочестивый иудей. – Надо
бы почитать Евангелие. Я никогда не читал». И отец дал ему почитать Евангелие. Почитав,
дедушка сказал буквально следующее: «Не волнуйся, сын. Иисус был настоящим евреем».
Уже в детстве мы были полностью воцерковлены. В девять лет я уже сам ездил в Загорск.
Ходили мы и в московские храмы, которые Сталин после войны частично открыл.
В доме собирались мамины друзья из мечёвцев9 и из общины отца Серафима. Мы с Али-
ком и другими детьми ходили домой к Борису Васильеву (он был тайным священником), и его
жена Татьяна Ивановна замечательно проводила с нами занятия по формам и смыслам право-
славного богослужения. Её уроки для нас были настоящей воскресной школой.
По благословению схиигуменьи Марии Алик начал прислуживать в алтаре храма Рож-
дества св. Иоанна Предтечи на Пресне. Настоятель храма отец Димитрий Делекторский знал
отца Серафима. А после того как брата перевели учиться в Иркутск, матушка благословила
меня прислуживать вместо него.
Мария Тепнина
Алику было около четырёх лет, когда он написал мне: «Не будь побеждён злом, но побеж-
дай зло добром». По этому можно судить, какая была обстановка дома, если маленький ребёнок
мог воспроизвести полностью слова апостола Павла, осознать их значение и повторить. Такую
атмосферу создавала Елена Семёновна у себя в доме, таким образом она его воспитывала.

Нина Трапани
С Леной Мень я познакомилась, когда её сыну Алику было полтора года. Это был мини-
атюрный мальчик, общительный и довольно разговорчивый.
Вскоре они приехали на Лосинку, где мы жили. Первый, на кого Алик обратил внима-
ние, был белый котёнок, который по собственному почину водворился в мансарде. Алик ахнул
9 Община, созданная в храме святителя Николая в Клённиках настоятелем храма протоиереем Алексеем Алексеевичем
Мечёвым (1859–1923).

31
и, указывая на котёнка, воскликнул: «Рыжий телёнок!» Не знаю, где он видел это существо,
только всё живое ассоциировалось у него с этим телёнком. Все рассмеялись.
На следующее лето Лена с семьёй поселилась на Лосинке. Хозяева сдали им, собственно,
единственную комнату с выходом на террасу, а сами поселились на кухне. Дом стал ожив-
лённым, что было очень кстати. Присутствие о. Иеракса (Бочарова) как-то скрадывалось в
общем оживлении. Дочь Ивана Алексеевича, хозяина дома, Марьяна подружилась с Аликом.
Она только начала говорить, но, когда Алик обрушил на неё целый каскад слов, сразу оне-
мела и перестала говорить совсем. Это не мешало их играм, и постепенно Марьяна разговори-
лась. Странные возгласы раздавались подчас: «Ой, батюшки, что у тебя вышло?» «Ох, Господи
помилуй!»
Летом Лена ждала второго ребёнка. Своё положение она переносила очень тяжело. Ей
необходимо было выехать из Москвы, подышать свежим воздухом. Решили поселиться в
Малом Ярославце: Лена с сыном и Вера, через некоторое время к ним присоединился о. Иеракс
– для него сняли комнату в доме напротив. Я тоже провела там свой отпуск.
Окружающая природа очаровала нас. Местность была холмистая, перелески, открытые
поляны, наши среднерусские, милые сердцу картины. Погода стояла хорошая, и мы целые дни
проводили под открытым небом. Столовались все вместе. Алик сразу сообщил мне, что он
«вовсе не Алик, а “чёрная пантера”».
– А ты кем хочешь быть? – спросил он меня.
У меня не хватило фантазии, и тогда он предложил:
– Ты хочешь быть цветочком? Нежный человечек…
Как-то вечером мы с Верочкой прогуливались под тёмным шатром звёздного неба и
негромко разговаривали. Алика она держала на руках, и вдруг он недовольно заявил:
– Тише, Гулишенька, не шуми…
– Я не шумлю, – растерялась Вера.
– Не говори ничего. Ты видишь, какие маленькие звёздочки. Им хочется спать.
Так тонко этот мальчик воспринимал окружающий его мир. После этого я даже посвятила
ему стихи:
Позднею ночью нам светит луна,
Сказочным светом природа полна.
Тише, о, тише… Не надо кричать:
Звёздочкам маленьким хочется спать.
Тихо деревья листочки повесили,
Словно вуалью тропинки завесили,
Ветер их нежно и сладко баюкает.
Дятел большой уже носом не стукает… —
и прочие, основанные на его высказываниях.
О. Иеракс захватил с собой богослужебные книги и, облюбовав одну светлую безлюдную
полянку, совершал там доступные в этих условиях богослужения.
Мы брали с собой термос, кое-какую закуску и устраивали завтрак. Алик забирался ко
мне на колени и свёртывался клубочком, как котёнок.
– Алик, ты мне делаешь больно, – взмолилась я.
– Ты потерпи немножко, – возразил он. – Мне так хорошо, как в гнёздышке. – И наконец
изрёк: – Я сам не знаю, почему я так в тебя влюбился…

32
Подошёл праздник Успения Божией Матери. Мы все собрались на излюбленной полянке.
Прочитали дивный канон «Да провождают невещественнии чинове небошественное в Сион
Божественное тело Твое…»
О. Иеракс начал читать акафист. Молоденькие берёзки стояли вокруг, как свечи, лёг-
кий ветерок колыхал травинки. Вдруг на одном из деревьев зашелестела крона, и из кудрявой
листвы высунулась любопытная мордочка рыженькой белочки и некоторое время рассматри-
вала нас, потом она быстро спустилась на землю и застыла под деревом, как бы прислушиваясь
к словам песнопения. Она довольно долго пребывала в таком положении, и мы затихли, боясь
спугнуть доверчивого зверька. Потом снова взбежала на дерево и долго ещё качалась на ветвях.
Говорили, что после нашего отъезда, когда приехал отец Верочки, дядя Яша, как назы-
вали его, Алик безошибочно привёл его на нашу полянку и сказал: «Вот здесь мы все сидели,
и нам было очень хорошо. Как жаль, что тебя не было с нами…» Алик очень любил дядю
Яшу. Когда были назначены выборы в Верховный Совет и по их округу кандидатом выдвинули
профессора Бурденко, он сказал матери: «Ну и голосуй за Бурденку, а я буду голосовать за
дядю Яшу». Но он знал, что есть вещи, о которых и с дядей Яшей говорить нельзя.[7]

Отрочество

Если я видел дальше других, то потому, что
стоял на плечах гигантов.
Исаак Ньютон

Священник Александр Борисов
У отца Александра с детства всегда было горячее желание поделиться тем, что он знает,
с другими. В той форме, которая им доступна. Помню, на вопрос: «Алик, что это ты там чита-
ешь?» – он отвечал: «Ну, ребят, вам некогда будет эту книжку читать – я вам сейчас про
неё расскажу». Это мог быть какой-то американский или английский автор, или даже «Война
и мир». Он кратко рассказывал, в чём основная идея, чтобы нас заинтересовать, а не чтобы
заменить собой книгу. Он приготовил для нашего учителя ботаники и зоологии Сергея Фёдо-
ровича целый реферат о животных по Брэму. Уже где-то с шестого-седьмого класса он начал
писать книгу «О чём нам говорит Библия?», которая переросла, собственно, в последующие
книги.
Решение стать священником он принял в двенадцать лет, в 1947 году, когда во время
празднования 800-летия Москвы увидел в небе освещённый прожекторами портрет Сталина.
Мальчик рано понял, что владычество одного человека, виновного в смерти миллионов людей,
эта страшная власть всегда ведут к жестокости и деспотизму. И этому противопоставить можно
только обращение людей ко Христу. Необходимо дать людям иной идеал, чтобы они шли не за
тов. Сталиным, а за Тем, Кто создал этот мир и даровал человечеству закон любви.
Я довольно часто бывал дома в семье Меней. Помню, у них было много интересных книг.
В частности, Библия с замечательными иллюстрациями Гюстава Доре. Кстати, это было моим
первым тогда знакомством со Священным Писанием. Икон в их доме тоже было много, правда,
они хранились в специальном ящичке, который был почти всегда закрыт на случай, если зайдут
соседи. Это была очень интеллигентная и благочестивая семья: отец работал инженером на
текстильной фабрике, мама имела филологическое образование, но работала чертёжником.
Я часто гостил у них на даче, особенно летом. У них была дача, которую начали строить
до войны и заканчивали ещё в течение десяти лет после Великой Победы. По современным
меркам она может показаться очень скромной и даже бедной. Но тогда её несомненным досто-
инством было замечательное место расположения – станция Отдых. Там мы катались на вело-
сипедах, гуляли и просто общались.

Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)
Однажды – Алику было тогда двенадцать лет – матушка (схиигуменья Мария. – Ю.П.)
прислала его к нам на дачу пожить. Он прожил у нас недолго: недели две, может быть, три.
Помню, что это был мальчик, который всё время сидел с книжкой, хорошо рисовал, был
очень покладистым и тихим. Сначала, когда он приехал, я приняла его с внутренним неудо-
вольствием – у меня была масса обязанностей, и я подумала: «Ну вот, ещё и с мальчишкой
возиться…» Но он был очень тактичен и даже незаметен, и, если я его иногда спрашивала:
«Алик, ты хочешь то-то или то-то?» – он быстро скороговоркой отвечал: «Как хотите, я
молчу». Как будто уже тогда он сознательно вводил в свою жизнь слова Христа «откажись от
себя». Он очень много писал, и это было уже началом его работы над книгой «Сын Человече-
ский».

34
Мы жили тогда на Правде, и я повезла Алика на станцию 43 км, куда мы впоследствии
переселились, знакомить его с детьми наших друзей. Они приняли его, но не совсем – считали
его немного «воображалой». А он был просто другим: он был, с одной стороны, совсем ребён-
ком, а с другой – совсем взрослым, глубоким, наблюдающим и всё понимающим человеком.
В моей памяти остался один эпизод, который я не могу забыть до сих пор. Неожиданно
для всех нас приехала наша «казначея» Лида, человек очень быстрый и несколько резковатый.
Она вошла в калитку и крикнула: «Алька, собирайся домой!» Я не помню, чем он в это время
занимался. Я была в саду и перебирала овощи. И вдруг он бросился ко мне, уткнулся головой в
колени, совсем как маленький ребёнок, и – зарыдал. Я положила руку ему на голову и почув-
ствовала странную тревогу. Во мне возникла молитва, которая была направлена прямо к Богу:
«Господи! Что за душа у этого ребёнка? Господи, сохрани её… что за душа у этого ребёнка?..»
Его рыдания продолжались, может быть, несколько секунд. Потом он поднял голову, сразу
овладел собой, спокойно попрощался с нами и – уехал.
Когда я, спустя многие годы, встретилась с ним как со священником, я хотела ему напом-
нить об этом эпизоде. Он всегда говорил, когда рассказывал о своей жизни, что абсолютно
всё помнит; что он всё замечал и всё понимал; понимал даже все сложности и трудности моей
жизни. Мне часто хотелось у него спросить, помнит ли он, как он заплакал, а потом сразу всё
оборвал и спокойно пошёл. Но я почему-то всё откладывала и так и не спросила. Заплакал
как маленький ребёнок, а ушёл как взрослый и всё понимающий человек. Совсем взрослый
и всё понимающий.
Моя молитва – она унеслась с быстротой птицы, я это чувствовала, потом вернулась через
много лет подобно бумерангу. Я часто вспоминала этот эпизод, когда Алик, уже отец Алек-
сандр, клал руку мне на голову и этим жестом успокаивал и снимал с меня все мои болезни и
физические, и душевные. И я думала, что вот та молитва, с которой я от всего сердца обрати-
лась к Богу, она вернулась ко мне через его руки. Когда-то я гладила его голову, и вот сейчас
он кладёт свою руку как священник мне на голову, отпускает мои грехи и помогает мне в моих
немощах. Какая удивительная жизнь всё-таки! Какое это таинство – священство…

Анна Корнилова
Алик и Павлик начали прислуживать в церкви Иоанна Предтечи на Красной Пресне.
Их детские фигурки в длинных стихарях, большие зажжённые свечи в руках и торжествен-
ное шествие от Царских врат на середину храма, куда выносили Евангелие, производили силь-
ное впечатление. Духовная устремлённость мальчиков, благоговейное отношение к церков-
ному служению уже тогда позволяли заглядывать в их будущее.
Хотя во всём остальном это были обычные мальчики. Они любили играть, кататься с гор
на санках, ходить в лес. Однажды Алик приезжал к нам в Лесной посёлок копать поле под
картошку. Ему было тогда лет двенадцать-тринадцать, и это было связано с периодом, когда
после ареста Маруси (Марии Витальевны Тепниной. – Ю.П.), чтобы как-нибудь прокормиться,
мы выхлопотали участок для посадки, а дедушка с бабушкой уже были слишком стары и слабы,
чтобы вскопать его. Правда, и Алик был не Геркулес…
Во время наших занятий – а теперь мы стали заниматься с Варенькой Фудель (Варвара
Сергеевна Фудель – младшая дочь С.И. Фуделя10. – Ю.П.) – в комнате тёти Верочки часто появ-
лялся Алик. Всегда стремительный, оживлённый, вдохновенно серьёзный, он охотно общался
и с теми, кто был младше его, – а в том возрасте разница в шесть лет почти непреодолима.
Стоило обратиться к нему, как лицо его озаряла приветливая улыбка; казалось, он рад видеть и
 

10 Сергей Иосифович Фудель (1900–1977) – православный богослов, философ, литературовед, неоднократно репрессиро-
ванный.

слышать именно тебя и готов всё для тебя сделать. Его «налёты» в комнату тёти Верочки были
всегда неожиданны и молниеносны. Тогда наши занятия прерывались, дверцы шкафа распа-
хивались. Он брал оттуда нужные ему книги и удалялся так же стремительно, как приходил.
«Вот видите, – говорила тётя Верочка, – Алик читает не одну книгу, как мы, а сразу пять».
Действительно, и на даче в Отдыхе он раскладывал на садовом столике несколько книг и зани-
мался так, как мы тогда ещё не умели. В то время как мы читали детские книжки, Алик уже
познакомился с трудами лучших представителей русской религиозно-философской мысли. [8]

Анатолий Краснов-Левитин

Краснов-Левитин и А.Мень

Алик был исключительный ребёнок. Очень красивый (лицом он удивительно похож на
мать), он соединял живой сангвинический темперамент с разнородными способностями. Если
меня спросят, какая именно черта у Алика наиболее поразительна, то я должен буду отве-
тить – его исключительная гармоничность. О нём можно было сказать словами Золя про папу
Льва XIII: «превосходный человеческий тип». Первый ученик, любимец товарищей, порази-
тельно умелый и сообразительный, он в то же время в детстве читал массу книг, шутя выучил
иностранные языки, увлекался биологией и историей. Мать сумела передать ему свою глубо-
кую религиозность: уже в детстве он прислуживает в алтаре, знает службу наизусть, является
своим человеком в церковных кругах. В двенадцать лет он приходит в Богословский институт
к Анатолию Васильевичу Ведерникову, который был тогда субинспектором (с этого времени
начинается их знакомство), и заявляет о своём желании стать студентом-заочником. Анатолий
Васильевич, разумеется, вынужден был отклонить это предложение (советские законы катего-
рически воспрещали религиозное обучение несовершеннолетних), однако хорошо запомнил
смышлёного мальчугана (это знакомство впоследствии очень пригодилось Алику). В школе его
товарищем оказался парень из интеллигентной семьи, близкий к церкви, – Кирилл Вахромеев
(ныне – митрополит Минский Филарет). В храме Алик знакомится с верующей молодёжью. С
детства Алик был не только верующим, но и церковным человеком.

Павел Мень
Наш папа считал себя подлинным евреем, разумеется, без националистического апломба.
И своих детей тоже. И когда Алику исполнилось двенадцать лет, возраст совершеннолетия,
отец решил с ним откровенно поговорить. «Ты знаешь, христианство и всё, что связано с ним,
это – не наше». На что начитанный подросток мягко возразил: «А я докажу, что – наше».

София Рукова
Сам отец Александр как-то рассказал следующее. Школьником он очень любил службы
в храме и почти всё свободное время проводил там. Однажды, будучи учеником уже девятого
или десятого класса, он один стоял на всенощной в любимом им храме Иоанна Воина, что на
Большой Якиманке. Был поздний час 31 декабря, когда все люди заняты приготовлениями к
встрече Нового года. А он просто забыл об этом!
Неожиданно он почувствовал на себе руку служившего священника и услышал его тихий
голос: «Это хорошо, что ты любишь Бога, храм и богослужение. Но никогда ты не станешь
настоящим пастырем, если радости и скорби тех, кто живёт в мире, будут тебе чужды…» Вне-
запно мир словно заново раскрылся перед ним. Он ещё постоял немного, а затем вышел, пол-
ный невыразимой радости, словно Кто-то позвал его… С того дня он как бы заново родился:
для людей страдающих, озабоченных, умирающих, лишённых веры, надежды и любви, и – для
радующихся.[9]

Олег Степурко

Фото: о.А.венчает Олега и Людмилу Степурко

Однажды батюшка рассказал историю о том, как после войны в Загорске хулиганы забав-
лялись тем, что раскачивали толпу в Успенском соборе, и старушки, зажатые, как сельди в
бочке, всю службу раскачивались взад-вперёд. «И вот я, – говорил отец Александр, – четыр-
надцатилетний подросток, останавливал эти волны. Я изо всех сил упирался и нажимал в
противоположную сторону».

Юность

Юность – время отваги.
Стендаль

Валентина Бибикова

"Помнишь первобытную культуру?"
Студенческая песня, сочиненная о.Александром в его исполнении

Началась эпидемия сочинения своих гимнов и песен. Алик оказался незаменимым: он
отлично играл на семиструнной гитаре, у него был могучий голос и, самое главное, он сочи-
нял хорошие стихи. Появились песни: «Биолого-охотоведческая» («Нам ли бояться холода…»)
и «Неолитическая» («Помнишь первобытную культуру?»). Слова «хобот мамонта вместе
сжуём…» и «ты была уже не обезьяна, но, увы, ещё не человек…» быстро вошли в наш обиход.
Песню эту поют до сих пор – и не только охотоведы. Так вот, эту песню в 1953 году сочинил
Александр Мень:

Помнишь первобытную культуру?
У костра сидели мы с тобой,
Ты мою изодранную шкуру
Зашивала каменной иглой.
Я сидел, нечёсаный, небритый,
Нечленораздельно бормотал.
В этот день топор из неолита
Я на хобот мамонта сменял.
Есть захочешь – приди,
У костра посиди,
Хобот мамонта вместе сжуём.
Наши зубы остры,
Не погаснут костры,
Эту ночь у костра проведём.
Ты иглой орудовала рьяно,
Не сводя с меня мохнатых век:
Ты была уже не обезьяна,
Но, увы, ещё не человек.
И с тех пор я часто вспоминаю
Холодок базальтовой скалы,
Тронутые розовым загаром
Руки волосатые твои.
Есть захочешь – приди,
У костра посиди,
Хобот мамонта вместе сжуём.
Наши зубы остры,
Не погаснут костры,
Эту ночь у огня проведём.
Жизнь была замечательная. Все слегка одичали. Алик Мень вместе со всеми отрастил
бороду. В телогрейке, с полевой сумкой и при бороде он был весьма импозантен. От всей
Ю. Пастернак. «Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря»
38
этой оравы парней (я была там единственной девчонкой) он отличался лишь тем, что если
не работал на «закрома» и не спал, то читал и писал. Он ухитрялся читать и писать даже во
время работы. Как-то раз я обнаружила его в картофелехранилище, где он отгребал картошку
от люка. В промежутках между подъезжающими машинами он что-то писал, положив сумку
на колено.[10]

Из сборника "Песни КЮБЗ" (Кружок Юных Биологов Зоопарка)

Охотовед – исп. В.Ермохин, Н.Калякина, В.Шаров, авт. А.Мень
Творческое переосмысление откровенно неформального мотива :-)

Гимн пушников – исп. В.Ермохин, Н.Калякина и В.Шаров, авт. А.Мень

Священник Александр Борисов
Помню, когда я ещё учился в Плехановском институте, то состоял в редакции инсти-
тутской многотиражки, а отец Александр тогда рисовал карикатуры для неё. Там, конечно,
не знали, кто именно их делал. Я просто приносил и говорил: «Это рисунки моего знако-
мого». Запомнился один забавный стишок с его шутливой иллюстрацией. Представьте: столо-
вая, много народа, все проталкиваются, пытаясь взять себе еду, а тут человек лезет по головам
с пирожком. И внизу моя подпись: «Если сила, парень, есть – приходи в буфет поесть!»
Когда Александр Мень учился в Московском пушно-меховом институте, он также всегда
принимал самое активное участие именно как карикатурист и оформитель во всех институт-
ских стенгазетах. Сохранились и фотографии его карикатур.

Наталья Габриэлян
Весной 1951 года мне довелось участвовать в конференции юных вооповцев (ВООП –
Всесоюзное общество охраны природы) и членов КЮБЗа (Клуб юных биологов зоопарка). Был
яркий весенний день. Впервые я шла на серьёзное мероприятие, на первую в моей жизни науч-
ную конференцию. Там было много новых для меня лиц, – почти все места были заняты, но
меня окликнули, и я увидела двух знакомых мне по занятиям в Дарвиновском музее вооповцев
– Даню Бермана и Алёшу Северцева. Началась конференция. Один за другим выходили юные
докладчики, я старалась внимательно слушать и была просто сражена серьёзностью работ. Осо-
бое впечатление оставил доклад о жизни ночных птиц, наблюдать за которыми очень нелегко.
В перерыве между заседаниями мы вышли из зала и уселись на скамейку, весело обсуждая
доклады и докладчиков. Вот тогда-то к нам и подошёл Алик с младшим братишкой Пашей.
Оба темноволосые, кудрявые, с большими чёрными глазами и оба улыбающиеся. У толстень-
кого братишки был такой вид, что он вот-вот расхохочется. Нас познакомили, и я сказала, что
училась раньше в одном классе с Леной Сёминой, их соседкой по даче в Отдыхе. «С Леной?
Вот здорово, мир-то как тесен!» Я пояснила, что теперь учусь уже в другой школе и Лену
вижу гораздо реже, к сожалению. Алик явно заметил моих приколотых к свитеру цыплят и,
улыбаясь, сказал: «Мне кажется, у меня есть книжка, которая вам будет интересна!» «О
цыплятах?» – спросила я со смехом. «Не совсем, но близко!»
По сей день в моём письменном столе лежит эта книжка, оказавшаяся журналом из
серии «Знанiе для всѣхъ» № 12 за 1914 год. На обложке чуть ниже названия журнала напи-
сано: «Забота о потомстве в царстве животных» и приклеена цветная фотография с надписью
«Птенцы кукушки в гнезде садовой горихвостки». Журнал этот он принёс мне осенью того же
года. После конца заседаний мы ещё побродили по зоопарку, постояли у площадки молодняка,
где работали наши знакомые из КЮБЗа, и, попрощавшись, разъехались по домам. В те годы
мы все жили недалеко друг от друга, нас ещё не разбросали по хрущобам окраин. Вот так мы
и познакомились в этот весенний, ласковый майский день 1951 года.
Алик был одним из самых образованных и ярких учеников П.П.С. (Пётр Петрович Смо-
лин – руководитель юношеской секции Всероссийского общества охраны природы. – Ю.П.),
но главной его особенностью была необыкновенная доброжелательность и общительность, он
не кичился своими знаниями, а хотел ими поделиться и делал это весело и незаметно.

Память моя сохранила ещё две встречи с ним в тот ранний период нашего знакомства.
По тем временам мы жили в «роскошных» условиях. У нас была отдельная двухкомнатная
квартира в надстройке пятиэтажного дома на улице Горького, окна квартиры выходили на 2-
ю Тверскую-Ямскую, где поселил свою героиню Катю Татаринову писатель Вениамин Каве-
рин. Моё поколение зачитывалось тогда его «Двумя капитанами». Именно в эту осень отец
купил мне в букинистическом магазине «Жизнь животных» Брэма в трёх томах с прекрасными
иллюстрациями. Я заранее радовалась, что смогу показать гостю Брэма и, может быть, не буду
казаться уж такой незнайкой.
Дом у нас был гостеприимный, мама моя преподавала в старших классах русский язык
и литературу. У нас часто бывали её ученики. Вечером за круглым столом в большой комнате
всегда кто-то сидел из забежавших на огонёк по московской старинной привычке. В этот вечер
за столом сидели мама и её подруга, наша соседка, которую мы по детской ещё привычке назы-
вали уменьшительным ласковым именем Габочка (Габриэль Максимовна). По профессии она
тоже была преподавателем. В те годы умели дружить, трудно даже назвать мою маму Нину
Петровну Унанянц и Габриэль Максимовну Кан подругами – они были сёстрами, духовными
сёстрами: их взаимная привязанность была проверена и спаяна 37-м и 41-м; мы – их дети (Юра
и я) – росли вместе. Наверное, наше поколение – детей войны – не выжило бы, если бы наши
родители не научились в тяжёлые годы так самозабвенно поддерживать друг друга.
Вот такие замечательные люди сидели за нашим круглым столом под довоенным оран-
жевым абажуром, когда в тот далёкий ноябрьский вечер пришёл к нам Алик Василевский
(Алик Мень – Ю.П.). Мама встретила его словами: «Много слышала хорошего о вас и о вашем
легендарном П.П.С. Садитесь с нами чай пить!» Но мы сначала зашли ко мне в комнату, и
Алик положил на мой столик журнал «Знанiе для всѣхъ». «Читайте, здесь всё написано очень
просто, но очень интересно и познавательно!» Я тоже решила показать Брэма. И мы листали
книги, когда мама позвала нас к столу. Удивительно, как легко и непринуждённо держал себя
наш юный гость. Зашла речь о Третьяковской галерее, мама любила водить туда старшекласс-
ников, и именно тогда начиналась её многолетняя дружба с Е. Лебединской, одним из самых
талантливых экскурсоводов. Алик живо откликнулся на затронутую мамой тему: «Я, Нина
Петровна, вам сейчас расскажу, как я на днях водил по Третьяковке своих кузин, приехавших
в Москву на каникулы. Вот это была задача!» И дальше последовал рассказ о том, что, обна-
ружив весьма слабые познания сестёр в области русской живописи, да ещё имея мало времени,
он решил применить свой любимый, тогда, возможно, ещё не осознанный приём сведения к
«простому». Он спрашивал сестёр: «Вы любите конфеты “Мишка косолапый”? Любите! Ну,
тогда пошли смотреть картину Шишкина – это с неё картинку на обёртку сделали». «Ну
а папиросы “Три богатыря” видели? Пошли смотреть, это художник Васнецов нарисовал».
Затем по этому же принципу они смотрели «Садко – весёлого гостя», «Алёнушку», «Боярыню
Морозову» и т. д.
Мы смеялись до слёз, так как рассказчик дополнял свою речь живой мимикой – перед
нами возникали удивлённые физиономии кузин, с немым восторгом взиравших на ожившие
и оказавшиеся огромными «картинки с обёрток конфет и папирос». Мама сквозь смех только
успела спросить: «Алик, сколько же картин ты успел показать?» «Много, потом уже без ана-
логий гладко пошло!» Уже прощаясь в прихожей, они с мамой обсуждали её любимые литера-
турные темы, а когда мы вернулись к столу после его ухода, она сказала: «Какой блестящий
ум! Перед ним может открыться большое будущее!» Это сказала моя мама совершенно убеж-
дённо, а она не была сентиментальным и восторженным человеком и никогда не захваливала
своих учеников.
Много лет спустя, когда я наконец решилась поехать к отцу Александру, я спросила его
в самом начале нашего долгого разговора на скамье возле церкви, помнит ли он мою мать? Он
улыбнулся и сказал: «Ещё бы! Её нельзя забыть!»[11]

Наталья Григоренко-Мень

Отец Александр любил немножко почудить, как говорится. Он ходил в сапогах, любил
носить галифе, какой-то китель у него был, в шляпе обязательно ходил, потом бороду стал
отпускать. У него сумка была такая, полевая на ремешке, и его даже прозвали в институте –
«Мень сумчатый». А он в этой сумке всё время Библию носил и никому её не показывал.
В институте мы учились на разных факультетах: я на товароведческом, а он на охотовед-
ческом. И у них были одни мальчики, а у нас почти одни девочки. Институт был в Балашихе, и
прямо за зданием института шла дорога на Москву. Можно было пройти через лесок на стан-
цию и доехать до Москвы на электричке, но мы обычно выходили на дорогу и голосовали:
тогда было принято ездить автостопом. Нас довозили до метро, так было и быстрее, и веселее.
И вот как-то мы, девочки с товароведческого, стояли кучкой, а мальчишки другой кучкой
неподалёку. Остановилась машина, мы влезли в крытый кузов, и за нами мальчишки попры-
гали туда же. Ну и будущий отец Александр, а тогда Алик, подошёл к нам с подругой и говорит:
«Девочки, вот вам билеты, у нас будет вечер охотоведческий, приходите!» Так мы и познако-
мились.

Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)
Вспоминается мне один эпизод. Алику было тогда лет восемнадцать. В тот день (это был
день Марии Магдалины – 4 августа) мы праздновали именины дочери одной из наших дру-
зей. Собралась компания молодых верующих людей. И они отправились гулять. Подошли к
станции, и тут они встретились с небольшой кучкой каких-то хулиганов, которые стали к ним
приставать. В общем, завязалась драка. Каждый из компании наших ребят вёл себя так, как
ему было свойственно. Самому маленькому – Саше – было, по-моему, лет восемь. Он в ужасе
спрятался в кусты и горячо молился Богу. Другой – его звали Колей, – вёл себя как «непро-
тивленец злу», и, когда его начали бить, он покорно лёг на землю и даже не сопротивлялся.
Ещё один, кажется, ввязался в драку, и на нём разорвали рубашку и наставили ему синяков.
Алик выступил с проповедью… Может быть, это была одна из его первых проповедей, где он
спокойно и убедительно объяснял этим подвыпившим и разгулявшимся парням, что нужно
разойтись по-доброму. Такая увещевательная проповедь, как это ни странно, подействовала,
и все разошлись… Так вот, я иногда вспоминаю и думаю: вот она – сила слова.

Александр Зорин
Учился Алик посредственно. На школу смотрел как на казарму, окончанию – 1953 год
– радовался как избавлению. В школе на уроках – читал. Проделал дырочку в крышке парты
– и читал. Фаррара11, например. Сидел, между прочим, не на последних партах, учитель вряд
ли мог не заметить его отсутствующего присутствия, однако как бы не замечал. Учителя были,
конечно, разные… Математик считал его безнадёжным двоечником и любил выговаривать
вслух: «Садись, Мень, ты – дурочкин…»
В день смерти Сталина, утром, Александр пришёл к своей знакомой, дочери критика
Альтмана, за которой ухаживал. Она жила в Лаврушинском переулке. Открыли дверь чекисты
с наганами. В доме проводился обыск по всей устрашающей форме. На звонок вышла дочь,
и вместе с Александром, не задерживаясь и, главное, не будучи задержаны, они выскочили
на улицу. Небывалый случай. Выпустить из квартиры, где идет обыск, кого-нибудь, да ещё

11 Фредерик Вильям Фаррар (1831–1903) – англиканский богослов, писатель, экзегет. Автор широко известной книги
«Жизнь Иисуса Христа».

не задержать пришедшего в эту квартиру… Возможно, чекисты были потрясены событием,
только-только объявленным по радио.
Юноша и девушка шли по траурному городу. Она плакала – не могла сдержать слёз. Он
пошутил: «Наверное, прохожие думают, что ты оплакиваешь смерть вождя». В шутке была
ирония в адрес умершего, которую мало кто мог позволить себе в тот день.

Анатолий Четвериков
На четвёртом курсе на Иркутскую пушно-меховую базу приехала группа студенток-прак-
тиканток товароведческого факультета бывшего МПМИ. Конечно, с большей охотой ехали те,
у кого в Москве была любовь с охотоведами. Приехала к Алику и Наташа Григоренко. Вскоре
они обвенчались, и Наташа стала преданной женой на всю оставшуюся жизнь, готовой в труд-
ную минуту подставить своё хрупкое плечо. Это была удивительно красивая пара.
В конце пятого курса у Меней родилась дочь. Наташа жила у родителей под Москвой, в
Семхозе. Алик был на практике. Прошёл он её хорошо и написал отличный отчёт. Но у Наташи
неожиданно пропало молоко, и Алик на три дня «опоздал с практики в институт». Многие
опоздали и на больший срок. Но объяснительную потребовали только с Алика.
Последней каплей в «деле Меня» была роковая случайность. Вот как её описывает Вален-
тина Бибикова:
«Как-то вызвал меня декан и спросил, почему Меня второй день нет на занятиях? Я тут
же лихо соврала, что Алик болен: температура тридцать восемь, озноб – кошмар! Свиридов
улыбнулся: оказывается, Алик улетел на два дня в Москву по каким-то церковным делам (на
самом деле заболела дочка). И надо же такому случиться: в самолёте с ним летела проректор
института (люто ненавидевшая охотоведов) и видела его… И вот тогда-то и была вытащена
на свет его объяснительная записка об опоздании с практики. Появилась докладная декана, на
которую ректор наложил резолюцию: “Считаю невозможным дальнейшее пребывание т. Меня
в числе студентов института”. Алика исключили. Мы скандалили, доказывали, что делать этого
нельзя, что он талантливый биолог, и уже напрямую говорили, что если его исключат, он уйдёт
служить в Церковь, а сдаст госэкзамены – пойдёт работать охотоведом. Мы говорили, что пар-
тийные руководители, борясь с влиянием Церкви, должны уводить от неё, а не толкать туда.
Всё впустую. Нас не слушали. Теперь, умудрённые долгой жизнью, мы понимаем, что декан и
ректор отнюдь не были кровожадны. Скорее всего, не было у них желания любыми средствами
сжить со свету юношу-пятикурсника. Им приказали – они нашли способ. Время было такое:
ослушаться было нельзя».
Провожала Алика в Москву большая толпа: обняли, расцеловали, похлопали по спине,
и он уехал навстречу своей богоугодной деятельности. Мы стали взрослыми, и расправлялись
с нами уже по-взрослому.
Органы не могли оставить Алика без внимания и пытались воздействовать на преподава-
телей, уговаривая их завалить его на экзаменах. Преподаватели охотфака отказались. Попытку
выполнить указание органов предприняла кафедра исторического материализма, но и она не
увенчалась успехом. Алик спокойно, толково и полностью ответил на экзаменационный билет.
И тут ему задали провокационный вопрос о его убеждениях. На билет Алик отвечал пять
минут. Свою точку зрения на философию он излагал полтора часа. С ним пытались спорить.
Но выстоять против его доводов не смогли и всё же поставили «тройку». Алик спросил:
– Три за знания или убеждения?
– За убеждения, за них вам следует поставить двойку!
– А я думал, это экзамен знаний!
Всё это вызвало негодование охотоведов, которые пошли скандалить в ректорат и тре-
бовать переэкзаменовки для Александра Меня. Ректорат вынужден был уступить. На экзамен

явилась целая комиссия, включая представителей райкома. «Валили» всем дружным коллек-
тивом, но ничего не вышло. Мень знал больше, чем все они, вместе взятые. Он знал первоис-
точники, изучив, в отличие от них, не только Маркса, Энгельса, Ленина, но и Гегеля, Мальтуса,
Вольтера, Соболева, Вейсмана и многих других. Члены комиссии выглядели полными дура-
ками. И тем не менее Алику поставили «три». К государственным экзаменам он допускался.
Завкафедрой военного дела категорически отказался исполнять указания органов. Я случайно
столкнулся с ними во время беседы и услышал, как полковник сказал: «Получит то, что заслу-
живает!» И этот экзамен Алик сдал хорошо.
Реакция студентов была единодушной. Валентина Бибикова вспоминает: «Это его дело,
а мы его всё равно любили. Пожалуй, к нему стали относиться даже теплее. И не потому, что
верующий, а потому, что умнее и целеустремлённее. К тому же появилось желание прикрыть
его от опасности – к этому времени мы стали особенно дружны. Он никогда не проповедовал
среди нас религию, но перестал скрывать, что верит. Мы так и остались атеистами, хотя кое-кто
из журналистов и утверждает, что весь охотфак вместе с преподавателями стройными рядами
пошёл за Менем в церковь. В церковь с охотфака пошёл только Глеб Якунин». Вообще «при-
жать» Александра на чём-либо было трудно. Учился он хорошо, прогуливал меньше других,
религиозную пропаганду среди студентов не вёл, видимых учеников-последователей не имел.
«Прижать» его не терпелось, но удалось это лишь на пятом курсе.
Алик Мень, прибыв в Москву, посетил патриарха Алексия I, который хорошо его знал
и уважительно относился к нему. Вскоре, 1 июня 1958 года, Александр был рукоположен в
дьяконы и направлен в церковь Покрова в селе Акулово. Для нас же он на всю жизнь остался
Аликом Менем – родным человеком, добрым, весёлым, верным другом. Мы закончили обуче-
ние в институте, приобрели специальность и разъехались по стране.[12]

Далее