Начало здесь

Я сама старалась привыкать всё делать с молитвой. Надо было мне нести на крутую гору два ведра на коромысле — весь этот путь я читала Иисусову молитву. Когда с хозяйкой пилила и колола огромные бревна — всегда чувствовала помощь Божию. Всё у меня получалось, я даже не чувствовала усталости. Ни я, ни дети в этот период ничем не болели, хотя питание было очень скудное.

Как-то еще осенью дома не было никакой еды, и я пошла в лес за грибами. Рядом с дорогой была разоренная церковь, в которой была мастерская, а вокруг церкви небольшое кладбище. Снаружи на церкви кое-где сохранилась роспись. На одной из стен было очень хорошо изображено Распятие: у подножия Креста Мария Магдалина обнимает ноги Спасителя. Я остановилась перед Распятием и помолилась. Затем я пошла в лес и нашла там немного грибов и щавеля. На обратном пути я опять подошла к Распятию и увидела у подножия Креста большой пучок свекольной ботвы. Я его взяла, обняла и понесла домой — как дар неба. Дома я сварила в русской печке щи из ботвы, грибов и щавеля. Мне казалось, что более вкусной пищи я никогда не ела.

Однажды после причастия друзья предложили мне пойти с ними в лес за грибами. Я зашла домой переодеться, а когда пришла — никого уже не было. Я немного огорчилась, но Ксения Ивановна подсказала: «Если ты пойдешь по этой дороге, то, может быть, встретишь их. Они пошли за Благо-вещение». Я пошла и после причастия как бы летела на крыльях. Шла я довольно долго, но никого не встретила. По дороге спрашивая у редких прохожих, правильно ли я иду к Благовещению, я пришла, наконец, в какой-то лесок, где оказалось много белых грибов. Сравнительно быстро набрав свою корзинку, я пошла обратно, полная благодарности Господу за посланное мне чудо. Хозяйка вытаращила глаза: «Где это Вы набрали столько белых грибов?» — «За Благовещением», — ответила я. «Да ведь это 7 км ходьбы в один конец, — воскликнула хозяйка. — С кем же Вы ходили?» «Одна», — ответила я. Эти грибы я и варила, и сушила, и даже в Москву привезла.

Не могла я больше тете Нюше доставать дрова, надо было опять искать квартиру. И тут Господь меня не покинул: семья батюшкиных духовных детей уезжала от голода в деревню, дом сторожить было некому, и Ксения Ивановна предложила меня с детьми в качестве сторожей. Хозяйка согласилась.

Я опять переехала ближе к центру. Дров там было достаточно, но кормиться нам было очень трудно. Пища нам посылалась только на один день — как говорил мне батюшка, что преп. Сергий прокормит во время голода меня и моих детей. Ели мы тогда крапиву, подорожник, корни лопуха, из отрубей варили кашу на квасе или на морсе. Я вспомнила, что в древние времена к преп. Сергию шли сотни, тысячи людей, и все питались в Лавре, всех кормил преподобный Сергий.

Алик очень рано научился читать. Еще до войны моя подруга Маруся* показала ему буквы в акафисте, который мы читали каждую пятницу, и первой фразой, которую он прочел, было его название: «Акафист Страстем Христовым».
----------------------------------------------
* Имеется в виду М. В. Тепнина (прим. ред.)

В 43-м году Алику исполнилось 8 лет. Он к этому времени уже хорошо читал. Помню, с каким восторгом он говорил мне о том, как прекрасна «Песнь о Гайавате». Я записала детей в библиотеку и брала им интересные детские книжки, которые Алик читал Павлику вслух. Это помогало им не думать о пище.

В субботу вечером к нам продолжала приезжать Верочка и привозила нам продукты, которые она получала на себя по карточкам. Иногда дядя Яша выделял часть своего пайка и просил передать детям. Но он уже был болен дистрофией. У Верочки тоже начиналась дистрофия. Сил у нее было всё меньше и меньше. Однажды дядя Яша приехал ко мне со словами: «Леночка, я приехал с тобой проститься». Я его всячески успокаивала, но видела, что он был очень истощен. Врач сказал, что он через два месяца умрет. Тогда Верочка продала пианино и стала усиленно кормить папу. Он несколько поправился и даже вышел на работу. Когда сообщили об этом врачу, он сказал: «Я своего мнения не меняю». И действительно, ровно через два месяца ему стало плохо на работе, и его увезли в больницу. Наутро он скончался.

В то время в Москву не пускали без пропуска, и я даже не могла быть на похоронах. Но старалась молиться за него ежедневно. Он был очень добр ко мне и к моим детям и отрывал от себя последнее, чтобы сохранить детей в тяжкие годы войны.

Однажды я ушла добывать пищу детям, а их оставила у Ксении Ивановны. Когда я вернулась, там был о. Петр. Дети бросились ко мне: «Я голодный, я голодный, мы голодные!» О. Петр посадил Алика к себе на одной колено, Павлика —на другое, вынул из кармана два белых сухаря и отдал ребятам. А сам обнял обоих и с любовью прижал к себе.

Наступил Великий пост. Провели мы его довольно строго, так как с едой было скудно. В Великую Субботу я поменяла ботики Павлика на полкило творогу и купила на два дня полторы буханки хлеба. Из одной буханки я сделала кулич: положила на него печенье и ириски (которые давали на детские карточки вместо сахара) в виде букв Х.В. Неожиданно моя приятельница принесла мне костей, которые ей достала знакомая на бойне, и я сварила прекрасный бульон. Я об этом пишу потому, что мы воспринимали это как чудо. Из творога я сделала Пасху и поставила рядом с куличом. Дети ходили вокруг стола и вздыхали, но ни к чему не прикасались.

На ночь мы пошли к заутрене к батюшке. Служил о. Петр. Настроение у всех было особенно торжественное. Рано утром, на рассвете, все разошлись по домам. Там мы разговелись — съели кулича и пасхи — и пошли в гости к Н.И. Она тоже всю войну провела в Загорске с двумя младшими детьми. Они очень голодали, хотя сын ее работал в мастерской и получал рабочую карточку. Мы им принесли бидончик бульону, а они нас угостили суфле. Это был необыкновенно вкусный напиток, особенно по тем временам. Вдруг приходит о. Петр. Они и его накормили бульоном и суфле. О. Петр умилился: «Одна достала продукты, другая принесла их детям, третья сварила и понесла четвертой. Пятый пришел в гости, и его накормили вкусным праздничным обедом. Вот что значит любовь!»

О. Петр, предчувствуя, что его возьмут, обратился к матушке Марии: «Матушка, если меня не будет, Вы уж моих духовных детей не оставляйте!»

Все свои более или менее ценные вещи я продала или сменяла на Загорском рынке. Моя бывшая хозяйка тетя Нюша даже смеялась надо мной: «Вы как пьяница — все вещи спускаете на рынке». Но мне важно было сохранить детей и самой не остаться без сил. Так жили многие в Загорске…

Муж посылал мне ежемесячно немалую сумму, но хватало ее только на 10 дней. Ведь буханка хлеба стоила тогда 200—250 рублей. Иногда я покупала кусочек пиленого сахару за 10 рублей и делила его на три части, а каждую часть —на нас троих. Дети раскалывали 1/9 часть на мелкие кусочки, и нам хватало этого куска на весь день. Иногда моя приятельница Л.Ф. постучится рано утром в окошко и скажет: «Вот я поставила на окно горшочек с вареной ботвой. Покорми детей, пока горячая». Как-то она мне подарила целую грядку свеклы, совсем мелкой. Но как она нам пригодилась в те времена! Ксения Ивановна часто кормила меня, когда я к ней заходила. У сестры ее, Ирины, жила моя хорошая приятельница Е.Н. У нее два сына и дочь были военными и кое-что доставали матери. И всегда она делилась со мной. Так преподобный Сергий и добрые люди мне помогали и не давали совсем ослабеть от голода. Дети росли в благодатной атмосфере, освященной молитвами преподобного Сергия, среди хороших верующих людей. Это содействовало их духовному росту …

Осенью вернулись хозяева нашей квартиры (хозяин не ужился с начальством), и нам пришлось опять уезжать. Тут я почувствовала, что мне надо ехать в Москву. Положение на фронте значительно улучшилось, немцы отступали. Многие москвичи возвращались в Москву. 8 сентября я уложила свои вещи, взяла детей и поехала в Москву. Комната наша была никем не занята и забита двумя гвоздиками. Одно время в ней жили старик со старухой, но им потом дали другую комнату. В моей комнате они ничего не тронули. Соседи говорили мне, что приходили из домоуправления и удивлялись, что у нас ничего не взяли: «Это единственная комната во всем нашем домоуправлении, которую не обворовали». Недаром о. Серафим предложил оставить шкафчик с иконами в Москве, а с собой взять только самые любимые иконы. «Господь тогда сохранит вашу квартиру», — сказал батюшка. И я оставила.

Вскоре я устроилась на работу лаборанткой на кафедру сурдопедагогики и логопедии в Педагогический институт им. Ленина на полставки и стала получать карточку служащего. Сколько я ни старалась прописаться в свою комнату, никем не занятую и оплаченную до конца года (муж переводил из Свердловска деньги за квартиру в домоуправление), мне это не удавалось. Однажды нагрянула милиция, и меня оштрафовали на 200 рублей за проживание без прописки. Я ездила через день в Загорск за хлебом выкупать продукты по карточкам. На обратном пути я сходила в Семхозе, собирала хворост и с этой вязанкой возвращалась домой к 11 часам вечера. Соседи топили два тагана, устроенных из полуразваленной русской печки. Топили по-черному, кухня часто наполнялась дымом, весь потолок и стены закоптились.

В сентябре занятий в институте еще не было, я принимала заявления от вновь поступающих. Был недобор, и конкурсных экзаменов не было. Как-то я сказала старшей лаборантке, что готова поступить на вечерний дошкольный факультет нашего института. «Да зачем вам поступать на дошкольный, поступайте к нам на деффак, — сказала она. — Приходите на полчаса раньше занятий и оставайтесь на два с половиной часа после занятий. Кроме того, мы учтем все перерывы между лекциями. Вот и все ваши 1/2 рабочего дня». Я согласилась тут же. На другой день принесла аттестат, автобиографию и подала заявление. Мне тут же дали вызов как студентке, по этому вызову меня и прописали. Итак, я студентка! Я и всегда была радостной, веселой, а тут ликовала, как будто переживала вторую молодость.

Много интересных предметов мы проходили: литературу древнюю и современную, западную и русскую, фольклор, введение в языкознание, старославянский и древнерусский языки (что мне было особенно интересно). Из педагогических предметов — педагогику и историю педагогики, из медицинских — анатомию ц.н.с.* и общую патологию. Я занималась всеми видами физкультуры, и все у меня хорошо получалось. Во всем чувствовала я помощь Божию, и даже со стороны это было видно. Одна из девочек спросила меня: «Лена, как ты можешь так хорошо учиться, как будто тебе какой-то невидимый покровитель помогает».
----------------------------------------------
* Ц.н.с. — центральная нервная система.

Я ежедневно проезжала мимо Николо-Хамовнической церкви, выучила тропарь Божией Матери Споручнице грешных и по дороге постоянно повторяла. Особенно меня вдохновляли начальные слова тропаря:

Умолкает ныне всякое уныние
И страх отчаяния исчезает…

Алика я устроила в школу. Тогда принимали в первый класс детей с 8 лет. Павлика отдала в детский сад, который находился напротив нашего дома.

В субботу, в воскресенье и в праздники мы с Верочкой и детьми ходили в церковь. Сначала мы все ходили к Иоанну Воину, а в дальнейшем дети одни ходили в церкви, которые им больше нравились. Павлик после второй смены, с ранцем за плечами, чаще всего ходил к Скорбящей Божией Матери. Алик ходил в разные церкви.

Изредка ездили в Загорск, примерно раз в месяц приобщались. К нам приходили наши друзья, и мы старались приучать детей к церковному богослужению и вообще к жизни в Церкви. Мы все как бы погрузились в церковную жизнь, и это нам давало огромную радость. Детей я с раннего возраста приучала к праздничным песнопениям, они быстро выучили тропари всех двунадесятых праздников, а рождественские ирмосы знали наизусть. Алик был очень устремлен к духовной жизни и с любой темы мог перейти на духовные темы. Павлик не отставал от него. Евангелие я читала им ежедневно.

В 44-м году вернулся из Свердловска Володя, но я своих установок не изменила. Духовная жизнь всегда занимала центральное место в нашей семье, и так это продолжалось все последующие годы. Общалась я почти исключительно с верующими людьми.

Володе, конечно, хотелось, чтобы дети были больше под его влиянием. Тем более, что они его любили и уважали. Особенно переживал он по поводу соблюдения детьми постов. Но они были настолько устойчивы в своем мировоззрении, что он ничего не мог сделать. За все 35 лет нашей совместной жизни были только два случая его резко отрицательной реакции. А вообще он был очень кроток и терпелив, и одна моя приятельница сказала: «Попадете ли вы в Царство Небесное — неизвестно, но что Владимир Григорьевич попадет, — я не сомневаюсь».

Да покроет Господь все грехи его за его великое терпение!

Совмещая обязанности матери, жены, хозяйки, служащей и студентки, я была, конечно, очень перегружена. Одно время Володя настаивал, чтобы я бросила институт. Но я решила довести дело до конца. Иногда мне надо было готовиться к семинару или к реферату по политэкономии, и тогда я сажала Володю рядом с собой, чтобы он толкал меня в бок, когда я начинала засыпать.

С третьего курса работу пришлось оставить, так как началась практика и стало невозможно совмещать работу с учебой. Как-то в период Страстной недели начались экзамены. Но Господь помогал мне быть за всеми службами и в то же время готовиться и сдавать экзамены. Детей я всегда просила молиться за меня, когда шла на экзамены, и они переживали мои экзамены больше, чем свои. Все у меня, по милости Божией, получалось удачно, и девочки мои, студентки, никак не могли понять, в чем секрет моих хороших отметок, да еще без шпаргалок, Я просто очень старалась все делать добросовестно и очень молилась.

Однажды староста хотела заставить меня идти на экзамен по истории в числе первых пяти студентов. Я отказалась, так как никогда этого не делала. Долго она меня уговаривала и наконец сказала: «Ну почему Вы не хотите идти в первой пятерке? Вы пойдете с раннего утра, со свежей головой. Бог будет Вам в помощь». И тут я неожиданно сразу согласилась, внутренне как бы опираясь на последнюю ее фразу. На другой день пошли мы на экзамен. По дороге я увидела на стене карту и обратила внимание на то, что река Угра впадает в Оку. Я пошла в первой пятерке и взяла билет. 1-й вопрос — Крещение Руси, 2-й вопрос — период НЭП'а. Все это я хорошо знала и ответила без запинки. Экзаменатор задает дополнительные вопросы, касающиеся НЭП'а, — я все отвечаю. Потом он спросил, когда была последняя битва с татарами — я ответила: «В 1380 году». — «А когда окончательно разгромили татар?» — «Через 100 лет, в 1480 году». — «А как называется это событие?» — «Стояние на Угре». — «А что такое Угра?» — «Приток Оки». Он ставит мне 5, и я, сияющая, вылетаю в коридор.

Так Господь помогал мне во всем, все 4 года учебы. Кончила я институт в 47-м году. Меня хотели познакомить с сестрой о. Павла Флоренского, Ю.А. Флоренской, чтобы под её руководством работать, но она заболела и умерла от инсульта. Все мои планы рухнули. Тут же заболел Володя двусторонним крупозным воспалением легких и два месяца лежал в больнице. По утрам я стала ходить в церковь служить молебны о его здоровье, днем готовила пищу и возила в больницу. Когда Володе стало очень плохо, он сказал: «Если я выйду живым из больницы, значит, есть какая-то высшая Сила».

Выйдя из больницы, Володя поехал на месяц в санаторий. Когда он выздоровел, я свалилась с ревмокардитом, и полгода мне пришлось лежать. Лечащий врач сказал, что у меня порок сердца и что если я хочу еще немного пожить, я не должна идти на работу, а заниматься только легкими хозяйственными делами. И в дальнейшем матушка Мария и мой духовный отец* не благословляли меня идти на работу.
----------------------------------------------
* Отец Николай Голубцов (прим. ред.)

В 46-м году многих из моих друзей арестовали. Но мы продолжали ездить в Загорск к матушке Марии, и она до самой своей смерти руководила нами. Верочка, я и дети с самыми сложными вопросами обращались к ней, и она всегда давала правильный ответ, хотя была человеком малообразованным. Все исходило из ее духовного опыта, любви к людям и всецелой преданности воле Божьей. Она болела какой-то болезнью, напоминающей болезнь старца Амвросия Оптинского. Все тело ее постоянно покрывалось потом, и ей меняли рубашки и платья по нескольку раз в сутки. Постоянные боли то от грыжи, то от других болезней мучили ее, но она все безропотно переносила, всегда была радостная, улыбающаяся и всех с любовью принимала. «Мое сердце расширено», — сказала она мне однажды.

К матушке я приводила своих друзей и знакомых, и всем она приносила пользу и утешение. Когда я болела сердцем, Алик у нее жил некоторое время и воспринимал благодать, исходящую от нее и некоторых посещавших ее духовных детей. Как-то он сказал Верочке, что чувствует некий аромат у матушки в доме. Матушка сказала, что это он чувствует благодать Святого Духа. Все в ее доме любили Алика и называли его «отец архимандрит».

По благословению матушки Верочка часто ездила по монастырям (она побывала в девяти монастырях). Когда Алику было 15 лет, Верочка повезла его в Киев. Остановились они у матушки Агафоники в Покровском монастыре. Были они в пещерах (тогда еще Лавра не была закрыта), где в одной из комнат была мироточивая глава-череп. Если проходила группа верующих, иеромонах помазывал их этим миром, а если неверующие — старался их пропустить мимо. (Рассказывали, что однажды власти протерли эту голову спиртом и герметически закрыли помещение, где она находилась. Наутро все блюдо наполнилось благовонным миром.) Во дворе Алика с Верочкой встретила какая-то монахиня и сказала Алику: «Трудись для Господа. Миру служат многие, а Богу — немногие».

В Глинскую пустынь Верочка взяла с собой Павлика. На него это путешествие произвело большое впечатление. Когда я спросила Павлика, что ему в Глинской больше всего понравилось, он ответил: «Богослужение. Там много часов молятся, но от этого даже не устаешь, так это хорошо». — «А еще что?» — «Люди, — сказал Павлик, — таких людей я нигде не встречал, такие они одухотворенные и необычные».

Как Володя отпускал детей с Верочкой, до сих пор мне непонятно.

Конечно, по молитвам и благословению матушки Марии.