АНДРЕЙ ЕРЁМИН

«О.Александр Мень. Пастырь на рубеже веков».

Главы из книги

 протоиерей Александр Мень, архиепископ Майкл Рамсей (англиканин), патриарх Константинопольский Афинагор, папа Римский Павел VI .
икона в православном храме в Нью-Скит (США). Юрисдикция Православной Церкви в Америке

«Да будут все едино»

1

Сегодняшняя действительность, по мнению отца Александра, характеризуется стремлением к единству, к всечеловеческой солидарности, к решению глобальных проблем. И в этом процессе особое место по праву принадлежит верующим в Того, Кто разрушил преграду между Израилем и язычниками, отдал Свою жизнь, чтобы рассеянных чад Божиих собрать воедино, и заповедал созданной Им Церкви подлинное человеческое братство.

Но пока христиане не согласны между собой, они не могут исполнять свою миссию. К счастью, в ХХ веке ненормальность этого разделения все более осознается не только богословами, но и массами верующих. Возникло искреннее желание преодолеть все недоразумения и расхождения во взглядах. Найден путь к взаимному пониманию — путь смиренной любви и раскаяния в грехах против единства, путь совместной молитвы (ибо «невозможное человекам возможно Богу» (Лук 18.27)) — путь экуменического диалога.

В одной из лекций отец Александр говорил:

«На первый взгляд, эта проблема проста. Для тех из вас, для кого она неясна, я использую элементарную притчу. Вот, скажем, умирает какой-то человек. Его дети безумно любят его. И расстаются с ним со слезами. Они говорят: “Отец, какая твоя последняя воля? Все, что ты скажешь — мы выполним”. Это естественно и совершенно закономерно. И он говорит им: “Дети, у меня к вам только одна просьба, чтобы вы жили в единстве между собой, чтобы вы не оскорбляли друг друга, чтобы вы не отделялись друг от друга, чтобы вы сохранили эту семью”. Отец умирает. А у детей находятся объективные причины, может быть, вполне серьезные… И вот все они перессорились, они ненавидят друг друга, они не хотят знаться друг с другом.

Время от времени кто-то из них вспоминает, что отец заповедовал им другое. И вот тогда-то дети видят, что они его оскорбили, нарушили его завет, его волю.

Предсмертный завет Христа нам, христианам, хорошо известен. Любой в Библии прочтет эти слова, сказанные, когда Господь Иисус молился перед смертью: “Да будут все едино, как ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино”. Вот мысль Христа. Это Его завет, и этот Завет нарушен. Нарушен совершенно очевидно. По объективным причинам. Все виноваты, каждый по-своему. Люди Запада говорят, что больше виноват Восток в своей гордыне. Люди Востока говорят, что виноват больше Запад в своем властолюбии и т.д. Но то, что Завет нарушен, — это уже очевидно» [1].

Вот почему, «если Церковь проходит через испытания, — писал отец Александр, — то причина этого в нашей измене Завету. Одна из важнейших Его заповедей: “Да будут все едино”.

И она была нарушена еще с апостольских времен. Поэтому проблема единства — не мода ХХ века, а непреходящее требование, обращенное ко всем нам ( а не только к иерархам и ответственным лицам). Следовательно, для всех нас, рядовых священников и верующих, вопрос этот всегда актуален и жизненно важен» [2].

С другой стороны, в том же Новом Завете есть слова: «Надлежит быть и разномыслиям между вами» (1 Кор 11. 19). «Что это означает? Это означает, что христианство, единое по духу, единое по корню своему, единое по своей богочеловеческой, мистической основе — на уровне человеческом, интеллектуальном, социальном – многообразно».

Действительно, человечество развивается не одинаково, каждый народ создает собственную культуру. И Церковь, в которой обряд связан с культурой, может как Богочеловеческий организм иметь множество ликов. Христианству изначально свойственно многообразие. «Но человеческая узость и ограниченность, которые, может быть, не будут преодолены и через 1000 лет, — говорил батюшка, — оказываются способны раскалывать Церковь из-за проблем совершенно эфемерных – форма обряда, форма облачения, форма крестного знамения и так далее».

Но ведь христианская Церковь не есть Церковь культуры, она — Церковь Христа! Христианская вера не сводится к религиозным обычаям. Хотя христиане признают культурные ценности, они знают, что христианство в целом больше любой культуры, глубже любой традиции. Но это не должно быть основанием для стирания различий. Уже в Ветхом Завете мы находим представление о том, что Бог благословляет все народы без предварительного требования установить единство культуры. «Насаждение Евангелия в разных культурных средах невозможно осуществить через внешнее противопоставление церковной веры и человеческих культур», — пишет кардинал Ж.-М. Люстиже [3]. А батюшка говорит:

«Нивелировка не годится по той простой причине (экуменизм противоположен нивелировке), что христианство должно выражаться в живых формах индивидуальных лиц и культур. Каждая культура имеет свое индивидуальное лицо. Поэтому должны быть не стертые черты, а сочные и полноценные именно этой цивилизации. Христианство в Индии должно быть именно индийским, а христианство в России иметь свои формы, и все это закономерно. Пока существуют национальные отличия в психике, языке, культуре, должны быть и национальные Церкви. Но люди, по-видимому, не только этого не понимают, но считают, что их культурный ареал, их этнопсихология это и есть единственный эталон для всех».

Отец Александр как-то привел в пример сохранившиеся с раннехристианских времен богослужебные танцы в Эфиопии: «Эти архаические танцы напоминают ритуальные танцы с жезлами древних египетских жрецов, но это означает, что в них жив африканский дух! Другой пример — самобытные храмы на островах Тихого океана. В их стиле также много национального, традиционного, свойственного культуре Океании… Если мы посмотрим на африканские храмы, мы увидим там узоры, свойственные народной традиции африканцев, черные лики мадонн, изображения Христа из эбенового дерева. Индийские Церкви, напоминающие пагоды, изображения Христа, сидящего в позе лотоса — каждая культура, включая культуру индейцев Северной Америки и эскимосов, создает свой облик Церкви».

Но не только храмы, возведенные в различных частях света, представительствуют от имени христианской культуры. К этой культуре, по мысли батюшки, относятся богословы и поэты, музыканты и певцы, странники и сельские жители. Они очень разные и все они христиане.

Анри де Любак писал: «Церковь Христа, как полагали Святые Отцы, должна собрать все религиозные порывы человечества. Это значит, что интеграция, о которой идет речь, содержит в себе два взаимосвязанных аспекта: во-первых, момент очищения, борьбы и даже уничтожения (ибо всякая религия в большей или меньшей степени заражена заблуждениями или злом), во-вторых, момент возвышения, усвоения, преображения. Символом этого может служить видение сухих костей у пророка Иезекииля: эти разбросанные и лишенные плоти части нельзя принять за какое-то живое существо; только Дух, действующий в Церкви, способен собрать их, сложить и привести от смерти к жизни».

Климент Александрийский прибегает к подобному же сравнению: «Тот, кто собирает разрозненные части и восстанавливает совершенное единство Логоса, пусть ведает, что увидит истину неповрежденной» [4]. Отец Александр был одним из тех, кто восстанавливал единство Тела Христова и видел истину неповрежденной.

Для батюшки не существовало противоречия между национальной культурной идентификацией и вселенскостью Церкви. Более того, он говорил: «Культура не может развиваться в изоляции, это доказано всей историей» [5]. Он подчеркивал: «Только тот поэт, писатель становится национальным, который включает в себя весь мир, который открыт всему миру». Отец Александр приводил в пример Пушкина, который писал об итальянцах, о немцах и прочих, умея в них перевоплощаться. И напротив, «тот, кто замыкается в рамках национальной культуры, тот не является национальным писателем...»

Христианское творчество, упраздняя взаимную непроницаемость и эгоизм, во все времена способствовало объединению людей. Как писал В. Соловьев о смысле искусства: «Все находят себя в главном, и каждый — во всех других».

Разделение и отчуждение, по мысли отца Александра, носят этнопсихологический характер и начинают играть заметную роль тогда, когда веру подменяют культурой, т.е. путают содержимое сосуда с его формой.

Смысл национальных воплощений христианства заключается только в том, чтобы делать самобытным человеческое творчество. «Христианская религия, — замечал батюшка, — лежит в основе творчества и отдельных людей, и народов. А творчество народов есть великое призвание перед Богом. Творить может только определенный народ. Если цивилизация обезличивается, она перестает быть творческой. И поэтому в каждой культуре должно создаваться свое преломление христианства».

 «На Западе, — говорил отец Александр, — возникла традиция простой, аскетичной Литургии — Мессы. Она очень древняя, очень лаконичная. Сегодня ее служат уже только по традиции. После Второго Ватиканского Собора латинская служба исчезла, заменившись Литургией на национальных языках, но недаром и в средние века, и 200 лет назад, в любом месте, где существовала Западная Церковь, человек слушал ту же самую латинскую Литургию, кем бы он ни был по происхождению — негром или эскимосом. Исполнялись даже одни и те же напевы. В этом был, конечно, элемент унификации, но он был важен для единства».

Отец Александр считал, что несмотря на некоторое стирание культурных различий, всеобщая латинизация Западной Церкви в то время имела смысл, а плюрализм был опасен, так как общение между народами было затруднено. Существовала угроза, что каждая община, начав развиваться по своим законам, быстро превратится в самодовлеющую еретическую группу, и вместо Единой Церкви получится огромный набор сект, ненавидящих друг друга. Сегодня, когда есть почта, радио, телевидение, христианские общины способны достигать взаимопонимания, несмотря на разные формы обряда.

 «Восточная часть, — говорил батюшка, — принадлежащая к грекоязычному региону христианства, — христиане Сирии, Малой Азии и Греции не обладали таким дисциплинирующим и аскетичным духом. Зато восточный дух был глубже, теплее.

И хотя, действительно, все ереси возникли на Востоке, но одновременно там же возникла и христианская философия. В конце концов, там билась мысль, как живой родник. А когда есть живая мысль — ошибки неизбежны!»

 «Именно на Востоке возникает монашество, оттуда приходит и Священное Писание. Наиболее ранняя христианская литература вся написана на греческом языке. Даже такой писатель, как св. Ириней Лионский, живший во II — III веке, писал, думал, говорил по-гречески. Также и творения Святых Отцов в большой своей части были написаны на греческом языке».

Таким образом, говоря о вкладе христианского Востока в общую церковную традицию, отец Александр объясняет появление ересей естественным развитием христианской мысли в разных географических и национальных условиях. В этом он был последователем Кристофера Доусена, который писал: «Каждая культура имеет основу в географической среде и расовом наследии» [6]. Раз Церковь — живой развивающийся организм, находящийся в постоянном поиске и становлении, все это неизбежно, но вовсе не смертельно! Смертельными же для Церкви отец Александр считал бациллы ненависти, которые часто зарождаются там, где каждый отстаивает лишь свое собственное представление об истине.

Говоря о культурном многообразии ранней Церкви, отец Александр не обходил вниманием и восточно-палестинский ареал: «Хотя большая часть христиан-евреев, — говорил он, — растворилась в общей христианской массе, но сохранилось как этническая единица христианство Сирии. И там возникли богатейшие философские, аскетические, поэтические и, как предполагают, художественные традиции. Так, в Сирии, возможно, были созданы первые наброски икон. Там же, в Сирии, жил Ефрем, великий подвижник и поэт. Его молитву православные христиане повторяют Великим постом. Святой Ефрем создал свою традицию и большую школу, которая просуществовала несколько веков.

Итак, Египет... Александрия... Сирия... Иерусалим... Рим как центр латинства, Малая Азия как центр греческого влияния — вот полнота огромной христианской симфонии, которая с каждым десятилетием все более набирала силу. И только впоследствии, когда первая христианская любовь, т.е. первый порыв к единству (довольно долгий) начал ослабевать, тогда и усилился культурный антагонизм Востока и Запада».

2

Отец Александр старался показать, что Запад и Восток в первые века христианства не только не противостояли друг другу, не только не исключали друг друга, но с самого начала находились во взаимодействии, дополняли друг друга и создавали в Церкви гармонию двух великих культур.

Противоречия возникли прежде всего на основе психологической непримиримости в отношении к культовым формам.

В эпилоге своей книги «На пороге Нового Завета» отец Александр пишет:

«С давних пор люди колебались между национальной замкнутостью и обезличивающей нивелировкой. Христиане, в свою очередь, стоят перед этой нелегкой альтернативой. Как совместить слова апостола: “нет ни эллина, ни иудея” с реальной многоликостью культур и психологических типов? Желание сберечь отечественное наследие нередко выливается во вражду ко всему чужому. Истинным часто считают только одно из земных воплощений христианства, то есть свое. Разрушая духовное соцветие церквей, вспыхивают распри, соперничество, расколы. Противоположная уравнительная тенденция ведет к попытке умалить или игнорировать неповторимую красоту каждого исторического облика Церкви.

В действительности же вселенское христианство подобно горе, опоясанной лесами, кустарниками, лугами и ледниками, которые вместе составляют ее цельное одеяние. Нельзя ждать, что свет Евангелия будет преломляться везде одинаково. Проходя через толщу различных народов, он создает все новые и новые ландшафты духовности.

Знаменательно, что христианство не породило единой культуры, какую породили, например, буддизм или ислам. Теология Августина и Фомы, русская икона и готика — только грани христианского творчества, соответствующие определенной среде и эпохе.

Впрочем, плюрализм не упраздняет и принципа единства, напротив, чем богаче и разнородней становится жизнь Церкви, тем настоятельнее оказывается потребность в связующем ее стержне. Эту роль выполняют вероучительные формулы и канонический строй общин»[7].

Главное, что необходимо для сохранения такого единства, считал отец Александр, — «это наша добрая воля, чтобы видеть братьев по вере в тех, кто по-иному, чем мы, исповедует Христа Спасителя и Слово Божие, запечатленное в Библии. Мы должны относиться к ним с доброжелательством и терпением, памятуя слова Блаженного Августина: “В главном — единство, в спорном — свобода, во всем— любовь”. Твердо держась Предания своей Церкви, мы не должны презирать и унижать других, ибо все разделения имеют земное, человеческое происхождение, а в глазах Божиих — все мы Его дети, искупленные кровью Христовой».

Батюшка был уверен, что дистанция между Евангелием и любым фанатиком-инквизитором — бесконечна. И почетные регалии инквизитора означают не больше, чем кресты на крыльях фашистских самолетов. Это только внешний знак, содержание же абсолютно антихристианское.

«Тем, кто выступает против экуменизма, нужно помнить, — говорил он, — что человек, который считает себя церковным деятелем, но идет против воли Христа, уже не выражает волю Христа и Церкви, он как бы выпадает из нее. Это совершенно очевидно. У него остается только название; если он говорит, что во имя Бога можно освящать зло и казнить людей, то такой человек уже вне святой Церкви. Он выражает свое ограниченное, греховное, отягощенное злом сознание, но не сознание Церкви. Это относится и к тем, кто разваливает Церковь».

Когда этнографические и временные факторы ставятся во главу угла, мы неизменно сталкиваемся с жёстким разделением на «своих» и «чужих». Поскольку отец Александр по образованию был биологом, ненависть между людьми, привыкшими к разным культурным формам, он объяснял прежде всего зоопсихологическими причинами. Он считал, что в этих вопросах мы находимся на грани человеческого и нечеловеческого, ибо известно, что животные не любят непривычных вещей и тяготятся незнакомой обстановкой. Заменителем охранительных инстинктов у животных для человека являются статические мифологемы в религиозном сознании. И так как неприязненное отношение к чужому человек унаследовал от своих биологических предков, ему также тягостны чужие нравы, иностранный язык, необычная психология.

Отец Александр подчеркивал, что, чем ниже нравственный и культурный уровень человека, тем труднее ему переносить чуждые формы. И напротив, чем выше «этаж», тем легче принимаются самые непохожие обычаи. «Человек высокого духовного уровня понимает чужое: чужой стиль, чужую музыку, чужое искусство. Человек примитивный понимает только свое». И то же самое происходит в области церковной. Чем человечней религиозное сообщество, чем оно более открыто, тем спокойней относится к свободе других.

Если члены Церкви не признают за другими равных прав на существование из-за непривычной формы обрядов для совершения тех же таинств, то это слабость и ограниченность. И это идет со времен средневековья, когда, по словам отца Александра, нация была тождественна вере.

 Верить в свою конфессию, любить ее — естественно. Но это не должно вооружать нас против других, потому что все, кто верует во Христа, принадлежат только Ему. Значит, разделения человеческие, исторические, психологические — условны.

Две тысячи лет назад человеку было дано великое богатство – возможность выйти из своей «клетки» навстречу Любви, которая соединила всех людей, открывающих ей свое сердце. В первые века Дух Божественной любви был настолько силен в Церкви, что существование в каждой стране местных обрядов и церковных обычаев, собственных понятий и правил никого не смущало. «Но потом, — говорил отец Александр, — охладела любовь между христианами, и начались споры и распри. “Мой устав лучше, он истинный, а остальные ложные”, — доказывали члены общин друг другу. И если в III веке люди разных племен и христианских традиций еще считали друг друга братьями, то в VIII и IX веках отчуждение было уже очень глубоким, и это повлекло за собой серьезные последствия для всей мировой истории, для всей культуры, для России, для Европы, для всего мира – колоссальные последствия!»

3

Часто люди, далекие от настоящего Православия, оправдывают свою ненависть к Западной Церкви ссылками на Святых Отцов. Однако отец Александр, прекрасно знавший святоотеческое наследие, утверждал, что пока существовала традиция Святых Отцов, Запад с Востоком жили в мире. И обе части Церкви — Восточная и Западная — называли себя кафолической Церковью или в латинском произношении «католической», что значит «совокупная из разных народов», ВСЕЛЕНСКАЯ. И одновременно эта Церковь называла себя ортодоксальной, т.е. ПРАВОСЛАВНОЙ. Таким образом, православию противопоставлялось не католичество, а ереси! Отрицание ортодоксальности означало еретический уклон. А отрицание кафоличности (католичности) приводило к превращению в секту, которая выпадала из мирового христианства.

«Но в истории с терминами, — говорил батюшка, — происходят удивительные превращения. И через ряд веков Православие и Католичество стали как бы противостоять друг другу». О том, как это произошло, отец Александр рассказывал в своих беседах:

«Христиане раскалывались на различные группировки неоднократно… Поводы были догматические, но все-таки до Х в. Церковь оставалась единой и неразделенной. Хотя всюду были свои главы Церквей: папа в Александрии, папа в Риме, глава Церкви в Константинополе, в Антиохии; были и другие крупные центры. <...> 

В эпоху средневековья культуры Запада и Востока развивались довольно своеобразно и в изоляции. В это время на Запад обрушились кочевники, варвары, гунны. Рим пал, и Италия была разорена. Единственно несокрушимым остался престол Святого Петра. Только церковная власть сохранила свою структуру. Она и стала источником духовного развития — все остальное было погружено в хаос.

На Востоке же сохранилась абсолютистская императорская власть. Сохранились все старые структуры. И церковное руководство, церковная община, церковная структура находились под жестким контролем государства. Эта была участь Восточной Церкви на протяжении полутора тысяч лет.

 А на Западе Римская Церковь ощущала себя независимой от государства, потому что государства как бы и не было, а были возникающие варварские королевства, которые воевали между собой, рушились и снова возникали. И Западная Церковь стала мужественной, воинственной. <…>

Поэтому Римский первосвященник стремился быть главой Запада и не хотел вмешательства византийского императора, который мечтал подчинить себе Рим. Конфликт длился долго и в результате, в 1054 году, он кончился тем, что патриарх Константинопольский отлучил папского легата, а папский посланец отлучил патриарха, и это считается формальным началом разделения Церквей. <...>

И только в 1964 году Папа Римский встретился с Константинопольским патриархом, они сделали копии отлучительных документов того времени и торжественно сожгли их одновременно в Риме и в Стамбуле, бывшем Константинополе. Фактически схизма была ликвидирована, но за истекшие столетия столь велико оказалось различие — в догматах и в управлении, — что проблема христианского единства остается и до сих пор очень сложной. <...>

Что касается протестантизма, — продолжал отец Александр, — то разделения с ним возникли так же, как и у католицизма с православием, на национально-географической почве. Протестантизм был здоровой реакцией народов определенной культуры, преимущественно северно-европейских, на средиземноморское, романское христианство. Реакцией очень мощной и продолжающейся до сих пор...»

1964. Взамное снятие анафем (отлучения) Папой и Патриархом

 Некоторые катехизисы, говоря о последствиях раскола протестантского движения с Римским католицизмом, считают, что аскетический характер протестантского богослужения способствует развитию мрачного характера у северных народов. Но отец Александр все объяснял как раз наоборот: для него этнопсихологические различия и есть главная причина раскола между протестантами и католиками. О реформации он говорил, что она познается географической картой. Против Рима восстали северные народы, для которых достаточно жизнерадостное, но с элементами светскости, латинское христианство было эмоционально неприемлемо.

Батюшка также считал, что протестантский аскетизм родился из опыта душ, уязвленных страхом Божиим. «Человек, — говорил он, — начал сознавать, что справиться с грехом невозможно, что сегодня мы каемся, завтра опять грешим, потом опять каемся, и, в конце концов, начинало рождаться ощущение какого-то тяготеющего над тобой неизбывного проклятия. И тут для Церкви было необходимо вернуться к словам апостола Павла о том, что мы спасаемся верой, благодатью Божией».

Но как все первооткрыватели, вернее переоткрыватели, Лютер, по мысли отца Александра, тут перешел уже некоторые границы. «Есть такое свойство у первооткрывателей в области Духа и в области науки: они начинают пытаться своим ключом открывать все замки. Но если бы они вошли в Церковь, они бы были необходимым ее дополнением... Что мешает? — Мы сами мешаем!»

Таким образом, для отца Александра большинство христианских расколов связано не с вероучительными расхождениями, а с различиями этнопсихологического характера. Как-то раз он с усмешкой сказал: «Что эти готы понимали в Единосущии? Для них была важна своя Церковь и свои еретики. А другим было приятно видеть этих еретиками — вот и все!». При этом батюшка оговаривался, что бывали, конечно, моменты, когда противостояние приобретало форму полной религиозной несовместимости. Например, «когда персидский дуализм (который, кстати, не являлся христианским по сути), претерпевая всякие превращения, ворвался в виде учения катаров и альбигойцев на юг Франции и захватил там все».

Одно дело, когда речь идет о настоящих ересях, совсем другое — внутрихристианское противостояние, когда из-за духовной самости все с чувством собственного превосходства и правоты поносят друг друга. Есть враг — все просто, не нужно решать свои внутренние проблемы.

Отец Александр поэтому с большой настороженностью относился ко всяческим размышлениям о так называемых догматических различиях между христианскими конфессиями. Большинство из таких различий он просто не признавал настоящими вероучительными расхождениями, например, положение об особом статусе Папы, вызывающее ожесточенные споры.

Учение о папском примате (верховенстве) было сформулировано только на Первом Ватиканском Соборе в 1870 году. До этого никакого вероучительного определения не существовало. Тем не менее, разделение между Церквами длилось уже почти 1000 лет.

«Почему возникло представление о первоиерархе? Вовсе не потому, — говорил батюшка, — что западные церковные учителя вдруг впали в какое-то заблуждение. Или, как некоторые думают, их заело властолюбие. Когда начинают объяснять такие вещи просто грехами, это всегда самое неудачное объяснение. Ведь грехи — категория международная. Можно подумать, что на Востоке не было властолюбцев, — еще больше было властолюбцев! Именно потому там власть была всегда более деспотичной, неограниченной».

Причину декларации папского верховенства в Церкви отец Александр видел совсем в другом: в том, что в Западном мире в результате нашествия варваров и великого переселения народов были разрушены все социальные структуры, кроме Церкви. Она стала единственным центром, связующим духовно все многообразие населения прежней империи. Но, не имея соперников в лице императоров, церковная власть Рима сама стала напоминать светскую власть.

То, что Ватикан сейчас является самостоятельным государством, по мнению отца Александра, вовсе не означает, будто Папа обуреваем государственной гордыней. Мы должны признать естественным нежелание главы Церкви быть подданным какого-либо государства. Папы не хотели, чтобы светская власть могла оказывать на них какое-либо давление и иметь контроль над епископатом.

Из истории России ХХ в. мы знаем, какое колоссальное влияние на церковную жизнь могут оказывать государственные чиновники, если у них есть возможность назначать епископов и манипулировать ими. Отец Александр ссылался на патриарха Русской Православной Церкви Сергия (управлявшего Церковью с 1925 по 1944 год), который говорил, что «Церковь началась с раздробленных общин. Только во II веке она стала объединяться в епископии. И потом в метрополии. Позднее она начала объединяться в большие патриархаты, соответствующие уже целым империям или частям империй. И дальше, ввиду такого процесса централизации, не будет ничего удивительного, если когда-нибудь Церковь сможет получить единую структуру». Многострадальный патриарх, в полной мере испытавший, что такое вмешательство государства в церковные дела, понимал необходимость сильного и независимого церковного управления.

«Следовательно, — делал заключение отец Александр, — католическую традицию, объединяющую всю Западную Церковь под единым началом, нельзя считать еретической. Более того, если мы признаём, что есть глава или предстоятель Русской Церкви или Грузинской Церкви, то при более едином человечестве, очевидно, может быть глава и общецерковный, и ничего тут антихристианского нет».

По поводу того, что следует считать еретическим, а что нет, отец Александр напоминал, что слово «еретик» обозначает человека, который придерживается некоторого учения, осужденного Вселенским Собором как несовместимого с христианством. Если же возникает учение, которое не осуждено еще ни Вселенским Собором, ни вытекающими из его решений постановлениями, ни общей верой Церкви, то это учение (если оно не общепринято) называется теологуменом (богословским мнением).

Смысл второго Ватиканского определения 1870 года относительно Папы сводится к тому, что Папа может авторитетно выступать от лица Церкви, между тем как в Православии от лица Церкви говорит собрание епископов.

Отец Александр призывал православных относиться терпимо и к этому положению Ватикана. Он предупреждал: «…если у Западной Церкви есть точка зрения, что Папа обладает таким авторитетом, а Вселенского Православного Собора, который торжественно провозгласил бы, что это заблуждение, не было, то вопрос этот остается вопросом веры».

О прочих вероучительных разногласиях между православными и католиками отец Александр говорил, что разногласия эти являются столкновением двух противоположных человеческих силлогизмов, с помощью которых не понимающие друг друга группы пытаются убедить противную сторону в своей правоте. «Два человеческих силлогизма стоят против друг друга. А на самом деле есть ТАЙНА, которая познается только в религиозном опыте».

Так, во всяком случае, обстоит дело с теологуменом о непорочном зачатии Девы Марии (он стал на Западе догматом в 1854 г.), который исповедовал, например, православный святой Дмитрий Ростовский. Все это сфера религиозного опыта, полагал отец Александр, поэтому можно предоставить право верить в непорочность или порочность зачатия Девы Марии в зависимости от того, как человек религиозно ориентирован.

Также он не считал чем-то страшным или достойным проклятия учение о Филиокве (утверждение, что Дух Святой может исходить от Отца и Сына), ибо это добавление в латинском символе веры существовало задолго до того, как представители Восточной и Западной Церквей стали проклинать друг друга. Да и в Евангелии есть тексты, из которых можно сделать вывод, что Дух исходит и от Сына Божия. «Преподобный Максим Исповедник, — подчеркивал батюшка, — когда ему напоминали, что у латинян символ веры имеет отличия, говорил, что они по своему правы, потому что Дух Божий исходит от Христа, когда Отец посылает Его нам. Слова «от Отца и Сына» надо понимать «от Отца через Сына»». Выражая эту мысль, преподобный Максим говорил, что Господь учит «нас усваивать те блага, которые действительно подает один Бог Отец, действуя через Сына – по природе Посредника во Святом Духе» [8]. Также святой Иоанн Дамаскин учил, что Дух Святой «через Сына открывается и раздается нам» [9]. Некоторые православные богословы считали эти высказывания признанных святых восточным теологуменом, не имеющим отношения к сути католического учения о Святом Духе. Но в наше время Папа Иоанн Павел II с определенностью высказывается в пользу именно такого толкования Филиокве [10].

Отец Александр предупреждал, что есть богословы, которые видят во всем этом «глубокие догматические ошибки», но ведь Соборов, подтверждающих это, не было! Сам батюшка считал подобные споры бесплодными, а наши притязания узнать внутреннюю жизнь Бога — необоснованными.

«Мы знаем о тайне Божией, которая есть любовь, соединяющая между собой Божественные Ипостаси, но, в основном, Евангелия и Ветхий Завет, и весь изначальный христианский опыт говорят о Боге, обращенном к миру... «Бога не видел никто, — утверждает Евангелист Иоанн, — а явил Его миру Единородный Сын». Таким образом, Бога мы знаем только через Христа».

Возникновение же различных богословских концепций объясняется тем, что людям, особенно с философским уклоном, всегда хочется уйти в глубокую онтологию и начать размышлять о природе Божества. Размышлять об этом можно, полагал батюшка, но считать эти размышления догматами, выражением какого-то глубинного откровения, скорее всего, нельзя...

Отец Александр постоянно напоминал, что Христос пришел учить нас не Филиокве, а жизни с Богом, которая дается причастием к Рожденному, Воплощенному, Распятому и Воскресшему. Его осторожное отношение к богословским спорам вполне согласуется с мнением учителей Православной Церкви. Так, преподобный Феогност писал: «Воздержись от высших созерцаний, если ты не достиг еще крайнего бесстрастия… помянув о богословии, напоминаю тебе — смотри не простирайся в высоту… ибо не пристало нам воспарять туда, чтобы понапрасну не растерять перьев... Когда же взыщем Бога, тогда, может быть, коснемся сколько-нибудь и богословия» [11]. Также и св. Исаак Сирин говорил: «Как мчящегося на всех льва, избегай рассуждений о догматах» [12].

Настало время вспомнить эти предупреждения Учителей Православия и вместо догматических дискуссий искать путь к единству через смиренную молитву, которая одна может дать общий для всех христиан опыт веры. Люди, писавшие о молитвенной жизни, например, отец Жак Лев, или отец Вуайом, или протестанты, использующие в своей практике Иисусову молитву, свидетельствуют, что подлинная встреча с Христом стоит выше догматических разногласий. Господь дал нам единство с Собой, а мы отступаем от Него, замыкаемся в своих национальных и исторических традициях и теряем Его во второстепенных спорах.

Отец Александр полагал, что история внутрицерковных конфликтов показала: когда люди спорят, они только ожесточаются. Богословы-спорщики не сумели сблизить позиции Церквей. Сейчас, когда на Востоке знают больше о Западе и Запад знает больше о Востоке, сближение идет совсем по другим каналам.

«К великому счастью, — говорил батюшка, — люди теперь начинают понимать, что многообразие есть судьба Церкви — судьба на долгие века, может быть, и на тысячелетия. И в этом многообразии, поднимаясь на неведомые высоты духа, встречаются святые — черные, желтые и белые — святые, говорящие на всех языках. Все они оказываются в одном лоне, в одном Царстве, более того, они оказываются ужасно похожи. <...> Такие святые, как Франциск Ассизский или преподобный Серафим Саровский не принадлежат одной конфессии, одному кругу христианства — они принадлежат всему миру. В этом-то и проявляется всемирность истинной Церкви».

...

8

святой Серафим и святой Франциск

Несомненно, существуют духовные  различия между православным Востоком и Западным католическим миром. Отец Сергий Булгаков писал, что «католический мир воспринял с наибольшей силой человеческого Христа, притом страждущего, распинаемого. Сораспинаться с Ним, сопереживая Его крестную муку — едва ли не самое существенное в мистике Католичества, а в Православии главным является именно духоносность и стяжание духа… пророческое служение Христа».

И тем, и другим путем люди могут стать сопричастны Христу, сделать так, чтобы в них изобразился Господь (Гал. 4.19).

Отец Александр уникальным образом сочетал в себе мистические откровения Востока и Запада, и Церковь для него была действительно едина. Это его тайна — универсальное, целостное восприятие христианства. Христос изобразился в нем нерасколото, нераздельно, так, как Он был явлен только еврейским апостолам.

И в то же время, отец Александр всегда подчеркивал свою принадлежность к Православной традиции. Батюшка ценил и продолжал самое лучшее в ней, ему было близко выражение Восточной Церковью Пасхальной тайны. Его служение укрепляло позиции Православия, доказывало, что среди православных всегда были, есть и в будущем будут люди, способные обогатить мир своими духовными дарами. Это и русские религиозные философы, и такие святые и учителя, как мать Мария (Скобцова), отец Александр Ельчанинов, отец Сергий Булгаков, отец Александр Мень.

В 1989 году отцу Александру удалось съездить в Италию, и на него глубокое впечатление произвел тот интерес к восточной традиции, который он встретил на Западе. Вернувшись, он рассказывал, что, посещая католические храмы, в каждом видел образы известных православных икон: Владимирской Богоматери, «Троицы» Рублева, православных святых. А в библиотеке Милана нашел новые переводы на итальянский язык всего православного «Добротолюбия», огромное количество книг православных Отцов и русских подвижников. Разъединившись, Запад и Восток терпели жестокие потери, но теперь католики включили богатство Православия в свой духовный опыт, и им от этого стало не хуже, а лучше.

Любовь к обеим ветвям некогда единой Церкви заставляла батюшку переживать раскол между ними как трещину, проходившую через его сердце. Ему естественно было присуще миротворчество и чувство всеединства. Свое кредо он сформулировал так: «Христианство неисчерпаемо, уже в апостольское время мы находим целую гамму типов христианства, дополняющих друг друга. Если выразиться кратко, для меня вера, которую я исповедую, есть христианство как динамическая сила, объемлющая все стороны жизни, открытая ко всему, что создал Бог в природе и человеке. Я воспринимаю его не столько как религию, которая существовала в течение 20 минувших столетий, но как путь к грядущему».

В правильном понимании экуменизма заложена и успешность миссионерского служения Церкви. О том, как передавалась вера, батюшка говорил в проповеди на праздник торжества Православия: «Андрей сказал Петру, Филипп сказал Нафанаилу, и так они передавали эту радостную весть друг другу. И Церковь стоит именно там, где весть о Боге-Спасителе передается от сердца к сердцу, от человека к человеку, от народа к народу, от страны к стране, от одного времени к другому времени».

Церковь не имеет права быть только национальной, потому что тогда она не исполняет воли Христовой — идти и проповедовать Евангелие всему миру. Можно даже сказать, что национальная церковь — это языческая церковь. По своему первоначальному замыслу Христианская Церковь универсальна.

Но единая Церковь может существовать только в единстве Евхаристии. Когда в конце 70-х годов было нарушено евхаристическое общение со стороны Восточной Церкви, батюшка с послушанием принял это решение православного епископата. Однако он с большим сожалением и горечью говорил, что этот шаг означает новый поворот к церковному изоляционизму и разобщению христиан.

Отсутствие евхаристического общения, онтологический церковный раскол греховен по самой сути. В. Соловьев писал, что изоляционизм связан с эгоизмом, с падшим состоянием существ [28]. Вот что означает отказ от евхаристического общения. И тут не могут быть оправданием никакие политические причины и богословские расхождения.

Сегодня к проблеме общения (или необщения) Православной и Католической конфессий существует несколько подходов.

Есть подход, который просто не признает за другой Церковью права на существование. Его обсуждать бессмысленно.

Есть подход, который считает, что Православие и Католичество — это две различные Церкви, обе великие, но все-таки разные. И поэтому, чтобы найти точки соприкосновения, надо сначала изучить разногласия между ними. Это мнение предполагает, что путем научных изысканий и богословских споров противоречия в конце концов можно будет преодолеть. И множество людей всерьез изучают эти вопросы.

Но точка зрения отца Александра отличалась от данной позиции кардинально. Он считал, что есть «глубинная (мистическая) связь между Русской Православной Церковью и Западной Церковью, связь, которая идет от самого начала. Ибо князь Владимир, когда задумал крестить Русь, взял из города Херсонеса частицу мощей мученика Климента Папы Римского, который был сослан туда и там погиб...»

Таким образом, если бы христиане обеих конфессий чувствовали в себе живое Богоприсутствие, как это было свойственно раннехристианским святым и мученикам, разделение Церкви было бы просто немыслимым. Существующие различия в обрядах и мнениях не имели бы такого значения. Все признавали бы их вторичность по сравнению с первичностью онтологического единства.

 «В теле должно быть единое кровообращение, — писал отец Александр, — иначе его ждет духовная гангрена». Поэтому миру необходимо «интегральное христианство, включающее всю гамму путей и переживаний» [29].

«Замысел Христа, — говорил батюшка, — это многоединственность. Принцип многоединства — это универсальный принцип для всей природы, для всей Вселенной. Вы посмотрите: что бы вам ни попадалось, будь то молекула, атом, клетка, популяция животных, группа, организм — это всегда многоединство. Это вводит нас в тайну Божества, которая тоже, по свидетельству Христа, есть некое многоединство. В этом тайна Троицы. Христос создал многоединство, которое Он назвал Церковью, и продолжает создавать его постоянно».

Упорный и мелочный догматизм есть зло для Церкви. «Если кто-то начинает говорить, что учение Церкви диктует что-то конкретное,— замечал батюшка, — не верьте. Он это говорит не от имени Церкви, а от себя. Эти категоричные заявления можно делать или от невежества, или от собственной узости, потому что Церковь как Целое давала какие-то определения по важным вопросам весьма осторожно, и обязательных определений очень мало».

...

10

Получая свой опыт в постижении Христа, открытые друг другу Церкви смогут образовывать гармоничное единство. На пороге 3-го тысячелетия, которое, по мысли папы Иоанна Павла II, должно стать эрой сплочения христиан, нам особенно важно собирать воедино идеи всех, кто внес свою уникальную лепту в экуменическое движение.

«Экуменизм — это такое общение, — говорил отец Александр, — которое способно обогащать каждую из конфессий». Он подробно останавливался на том, чему должны учиться православные у католиков и чему — у протестантов.

У католиков он рекомендовал брать дух миссионерства, учиться административному порядку, дисциплине, катехизации, заимствовать высокую богословскую подготовку. У баптистов — принцип общинности, совместное изучение Слова Божия в группах, подготовку к проповедям, взаимопомощь, дела милосердия. «Все эти принципы, — считал батюшка, — общие, они принадлежат всей Церкви органически, но в силу раскола отдельные Церкви лишены то одного, то другого». Он был уверен, что в России Церкви должны не конкурировать друг с другом, не перетягивать друг у друга паству, а взаимодополнять и обогащать друг друга своим опытом, ибо только «в постоянном коммуникативном обмене наше познание мира постоянно складывается» [35].

Главное в экуменизме отца Александра — практический подход. В словах Христа «да будут все едино» (Ин 17. 21) батюшка видел призыв не к богословствованию, а к действию... Поэтому к любому позитивному начинанию христиан других конфессий он относился терпимо и с интересом.

В частности, думая над устройством своего огромного прихода, над организацией малых групп, отец Александр заимствовал опыт общинной жизни и совместного изучения Писания у баптистов. Батюшка читал баптистские журналы, общался с протестантами самого разного социального и образовательного уровня, стремился понять, почему в России уже более 100 лет они привлекают к себе тысячи людей. Ведь их Церковь не имеет в нашей стране древней традиции, эстетически она также непривычна: строгая, простая служба, интерьер без икон и фресок, нет пышных облачений.

В дружеских встречах с протестантами батюшка старался перенять у них все необходимое для Православной Церкви. Баптисты также с большим уважением относились к отцу Александру. Они признавали в нем истинного христианского проповедника, евангелизатора, миссионера Церкви. Отец Александр был для них свидетелем присутствия Христа в Православии. Таким образом, батюшка своими действиями «строил мост» в отношениях между этими двумя христианскими общинами России.

Стараясь обогатить Православную Церковь тем опытом, который был у других христиан, отец Александр в то же время никого не перетягивал на свой «корабль». На предложения некоторых ревнителей Православия спасать погибающих без таинств и иерархии баптистов он отвечал, что «в спасении властен только Бог». Надо не «перетягивать» к себе баптистов, а собственной жизнью свидетельствовать, что таинства нас преображают. Если нам действительно вручены Богом особые дары, мы должны уметь их использовать. Нельзя говорить о своем богатстве, о своем спасении чисто формально; важно собой являть миру образец возрожденных душ. Вот почему отец Александр считал, что Православной Церкви не надо рекламировать себя и заниматься пропагандой.

Но когда православные уходили к баптистам или католикам, ему было обидно за Церковь. Он считал, что каждый должен оставаться там, где он есть. Вопрос ведь стоит единственным образом: можно ли в рамках существующей Церкви сегодня проповедовать Евангелие, нести людям Слово Божие? Если можно, то всяческие переходы — бесполезная трата сил и времени, они не могут рассматриваться иначе, как стремление перенести проблемы из внутренней области (духовного становления) во внешнюю. Кроме того, переходы подрывают дух братства, являются эгоистическим проявлением в Церкви. И еще глубже – они знак непонимания того, зачем Господь создал столь многообразную Вселенскую Церковь.          

В отношениях между собой все поместные Церкви могут сохранять полную самобытность и индивидуальность. Но уникальность своих дарований конфессии должны рассматривать прежде всего как повод послужить друг другу по мере личных возможностей.

Есть высшая добродетель в том, чтобы помогать кому-то, не требуя в ответ ассимиляции и подчинения. Такова настоящая любовь супругов, при которой сохраняется уважение друг к другу и свобода каждого. Из такого же уважения должно развиваться гармоничное «соцветие Церквей».

«Человечество замыслено как Церковь, — говорил отец Александр, — т.е. как некое органическое единство индивидуумов. Такое единство, которое не гасит ценности личности и индивидуального сознания. Напротив, высший взлет человека всегда есть взлет индивидуума».

По мере развития любой нации стадное, коллективистское чувство уменьшается, а индивидуальное начало и чувство собственного достоинства возрастает. Также и в постижении религиозного смысла жизни человечество проходит несколько этапов. И если вначале люди видят свое призвание в исполнении гражданских обязанностей, то потом такой взгляд перестает их удовлетворять. Обретая самого себя, человек все чаще задумывается над своей судьбой и ее значением: откуда он пришел, для чего живет, куда идет, что его ждет после смерти. Вот вопросы, которые рождают новое мироощущение индивидуума.

 Развитие протестантизма в России, как и во всем мире, свидетельствует об углублении индивидуального характера веры, о переходе от языческого патриархального коллективизма к ощущению Бога как личностного Начала. И далее — к интимному любящему сотворчеству с Господом каждого человека и к личной ответственности за Евангельское благовестие.

Масса, толпа, несет в себе демонической заряд, через который зло разрушающе действует на все доброе, на все творческое. Некоторым кажется, что ради интересов коллектива можно пожертвовать свободой отдельного индивидуума. Но любое ограничение свободы, даже с наилучшими побуждениями, оборачивается ГУЛАГом.

К. Льюис удачно подметил, что стремление составить из людей вечно повторяющийся орнамент, обезличив таким образом человека, имеет сатанинское происхождение [36]. Люди — не бессмысленные узоры, а индивидуальности; дифференциация, различия дарований — божественный дар и благо миру.

«Именно благодаря этой неравномерности, — говорил батюшка, — становится возможной тесная органическая солидарность и взаимосвязь между людьми. В живом организме специализация, взаимодополняемость и координация частей есть признак высокоразвитой структуры. Человечество не только как идея, но и как реальность есть единый организм. От самого своего рождения люди нуждаются друг в друге, нуждаются в тех, кто их воспитывает, учит...»

Различия между людьми — это возможность сделать их более открытыми друг другу. Подобные размышления позволили отцу Александру прийти к радикальному выводу: «Неравенство между людьми — это великий дар Бога: если один имеет одно, то он может дать другому... если оглядеться, то увидишь, сколько людей кругом нуждаются в тебе словом, делом и так далее».

Г. Честертон писал: «Христианин рад, что Бог разбил мир на кусочки, раз эти кусочки живые... христианин видит в личности высший замысел Бога» [37]. Неуважение к частному, чужому, к индивидуальности и ее свободе — это знак непринятого Воплощения, отрицания Божественной любви к каждому.

Чтобы возродить христианство в России, сегодня необходимо развивать и углублять индивидуальное начало и личную ответственность верующих. В приходе отца Александра такому развитию способствовали «малые группы» — небольшие общины, где вера должна была прибрести личностный, а не массовый, храмовый характер. Таким образом батюшка пытался внести свою лепту в изменение церковного сознания от коллективного к личностному, создающему условия для прорастания христианского персонализма.

Лишь по мере осознания своей индивидуальности, по мере углубления личных отношений с Богом происходит выход за рамки той среды (включая национальную), с которой ассоциирует свое «Я» человек, недостаточно проявленный, недостаточно воплощенный.

http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3798861