Князь Александр Невский был канонизирован на соборе 1547 года. Сведений об этом соборе очень мало, так что некоторые историки сомневаются, проходил ли он вообще (Bushkovitch. Religion and Society in Russia P. 82).
Как местный святой, князь Александр почитался и раньше, и в житии XIII века много рассказывалось о его сражениях и противостоянии католической экспансии. Однако именно поэтому было непонятно, в чем заключается его святость: не хватало ни описания чудес, ни доказательства нетленности мощей. Эти пробелы закрываются лишь через 300 лет — в новой редакции Жития. Именно тогда, в момент общецерковной канонизации, образ князя резко меняется: упор делается на его праведность, а вовсе не на воинские подвиги.
Тогда же в редакции его Жития впервые появляется монашеское имя Александра — Алексий.
Место мужественного князя-воина занимает смиренный, праведный и благочестивый монах, видевший единственную цель своей жизни в уходе от мира и принятии схимы. Несомненно, этот великий схимник прожил славную земную жизнь, посвятив ее защите правой веры, но на первом плане все же оказывается его отказ от мира, вступление в небесную церковь и чудеса, происходившие после его смерти.
Таким и прославила его русская церковь. Образ князя-монаха вполне соответствовал идее московских митрополитов о высоте монашества и превосходстве его над царством.
Таким он предстает на самой древней из сохранившихся икон XVI века — суровый почтенный монах, схимник с окладистой бородой. Концы острого капюшона связаны вместе, в левой руке он держит закрытый свиток, правая покоится на груди. Никакого оружия, как на современных иконах.
Любопытно, что из всех ратных подвигов князя на икону XVII века с 36 эпизодами его жития (клеймами) попал лишь один — Невское сражение. Остальные — рождение, учеба грамоте, молитва, видения, дипломатические поездки и — 22 клейма! — посмертные чудеса.
Самым главным из них, хотя и не попавшим на икону, полагаю, могла бы считаться удивительная трансформация его образа (вместе с многократно переписанным Житием) в соответствии с требованиями эпохи.
Обратное превращение из монаха в воина происходит по приказу Петра, которому понадобилась опора для выстроенной им новой модели отношений церкви и государства, где император одновременно — глава церкви.
В 1724 году первый русский император приказал, чтобы впредь святого больше не изображали как схимника и монаха, а только «в ризах великого князя».
Он же приказал перенести день празднования памяти князя Александра с 23 ноября (день его погребения во Владимире в 1263 году) на 30 августа (дата подписания мирного договора со шведами в Ништадте в 1721 году). Очень символичная подмена! Идея святости и рождения для новой жизни, которая в христианстве напрямую связана с моментом телесной смерти, приносится в жертву сиюминутным политическим интересам — рождению империи.
И не случайно возрождение культа Александра Невского в Советском Союзе также происходит в тот момент, когда Сталин задумывается о строительстве новой империи. В 1937-1939 годах в СССР начинают появляться публикации, прославлявшие победы князя над немецкими рыцарями. На экраны выходит фильм Эйзенштейна. В апреле 1942 года всенародно празднуется 700-летие Ледового побоища, массово выпускаются открытки и плакаты, учреждается орден Александра Невского, появляется авиационная эскадрилья его имени.
Таким вошел Александр Невский и в наше время: героем советской пропаганды, славным строителем Империи. Этот образ не имеет ничего общего с образом князя-монаха, канонизированного русской церковью в 1547 году.
Оттуда же — из советских учебников истории — пришли в нашу церковную реальность XXI века и другие свежепрославленные святые: Дмитрий Донской, Ослябя и Пересвет, Федор Ушаков.
Среди святых, приспособленных для нужд российской армии — Дмитрий Донской с Ослябей и Пересветом.
Поскольку кроме мифологических штампов большинство православных об истории своей церкви ничего не знает, мало кто озадачивается и вопросом: почему Дмитрий Донской был канонизирован аж через 600 лет после смерти, а святость Осляби с Пересветом церковь «не замечала» и вовсе до 2016 года?
В историю России Дмитрий Иванович вошел как успешный «борец против иноземных захватчиков», а в историю церкви — как «благоверный князь». И то, и другое еще у дореволюционных историков вызывало массу сомнений.
Так о Куликовской битве историк Н. Арцыбашев в 1827 писал: «Обстоятельства сей войны так искажены витийством и разноречием летописцев, что во множестве переиначек и прибавок весьма трудно усмотреть настоящее».
Если коротко резюмировать результаты почти двухсотлетних исследований на эту тему, можно отметить, что какое-то сражение на этом месте, скорее всего, случилось, но оно не было масштабным и не оказало никакого влияния на освобождение Руси от власти Орды.
Археологические раскопки на Куликовом поле не обнаружили ни масштабных захоронений, ни следов битвы.
Исследователей летописей поражает то, что массовые упоминания о битве начинают встречаться лишь в источниках XV века. Что касается «Сказания о Мамаевом побоище», «Задонщины» и жития Дмитрия Донского и Сергия Радонежского, то и здесь есть странная закономерность: чем позже написано произведение, тем больше в нем мелких деталей, которые мог бы рассказать только свидетель событий.
Описание сражения Пересвета с Челубеем, построения войск и использования засадного полка и даже самого хода битвы явно заимствованы из «Повести о походе Ивана III на Новгород в 1471 г.» и «Александрии», повествующей о жизни Александра Македонского.
Ну и главное — разгром войск Мамая не помешал татарам через два года сжечь Москву вместе с жителями. В то время как благоверный князь Дмитрий с женой и детьми бежали в Кострому, а московский митрополит — в Тверь. А еще через год князь Дмитрий отправил заложником в Орду своего 11-летнего старшего сына, чтобы татары не отобрали у него великокняжеский ярлык.
Неудивительно, что эта битва охотнее описывалась авторами художественных произведений («Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище»), чем летописцами. А само празднование этого события было введено только Николаем I, который в принципе «неровно дышал» к армии, сражениям и «славе русского оружия».
Но даже он не додумался канонизировать Дмитрия Донского и, тем более, двух легендарных монахов.
Церковная канонизация никогда не увязывалась с войной и воинскими подвигами. Только с чистотой жизни, праведностью и мученичеством за Христа.
А вот как раз по поводу «благоверности» Дмитрия Ивановича у церкви возникали большие сомнения.
Самое известное его деяние в области церковной жизни — это ссора с тремя святыми — Сергием Радонежским, Дионисием Суздальским и митрополитом Киприаном. А также попытка поставить на место митрополита своего любимца попа Митяя.
Именно вокруг этого и возник конфликт князя со святыми.
Константинополь настаивал на своем праве назначать митрополитов на Московскую кафедру (как церковь-мать) и лучше из числа греков. Князь желал сосредоточить в своих руках полноту и светской, и церковной власти.
Придворные летописцы описывают Михаила (Митяя) как высокого плечистого мужчину с красивым лицом, артистическими манерами и громадной начитанностью.
Недоброжелатели отмечают его совершенно немонашескую любовь к пышности, красивой одежде и драгоценностям, а также вспыльчивость, крутой нрав и начатые им гонения на монашество, духовенство — от епископов и архимандритов до иноков и священников («многих бо и в вериги железные сажаше и наказываше»).
Благоверный князь со своей стороны поддерживал любимца властью и воинской силой, а митрополита Киприана, приехавшего в Москву, чтобы сместить самозваного митрополита Митяя, Дмитрий Иванович приказал арестовать, ограбить, раздетого и голодного продержать в «холодной», а потом с позором выкинуть из города.
Аналогичным образом был арестован и Дионисий Суздальский, основатель Нижегородского Печерского монастыря. Спастись из тюрьмы ему удалось только благодаря поручительству Сергия Радонежского. Досталось и самому Сергию, когда перепуганный Дионисий, освободившись из тюрьмы, бежал подальше от «благоверного князя».
Вся эта история (завершившаяся только в 1379 году со смертью Митяя) делает весьма сомнительной встречу Дмитрия Донского со св. Сергием и благословение князя на битву.
Историки отмечают также и то, что спешивший на битву князь физически не смог бы заехать к Сергию Радонежскому: такой крюк отнял бы у него, минимум, две недели. В самом раннем известном кратком летописном рассказе ο битве 1380 года «О побоище иже на Дону» имя Сергия Радонежского не упоминается совсем. (Попросту говоря, не благословлял преподобный Сергий Радонежский князя на Куликовскую битву. Достоверных исторических источников, которые бы это подтверждали - нет. Прим. Ф.А.Лобанов)
Не лучше обстоит дело и с двумя монахами, благословленными Сергием на бой.
С христианской точки зрения получается, что св. Сергий благословил монахов на убийство (чем ещё они могли заниматься на поле боя?). Как я неоднократно уже писал, с точки зрения церкви, грех не бывает оправданным. Его искупает только покаяние. В любом случае, и решение согрешить, и покаяние может быть только личным: нельзя ни покаяться за другого человека, ни быть уверенным в его последующем покаянии. Таким образом, получается, что св. Сергий благословил доверившихся ему людей на нарушение Божией заповеди и тем самым сделал весьма вероятной их духовную гибель. Поступить так мог только лжепастырь и лжеучитель. Но мы почитаем Сергия Радонежского как одного из самых ярких светильников русской церкви.
Но это, что называется, лирика.
В практическом же смысле, в истории двух этих «монахов» — одни белые пятна.
Достоверно известно только то, что они жили в это время. Но непонятно даже, были ли они вообще монахами. Не говоря уже о схиме.
Время их местной канонизации неизвестно. Первое иконописное изображение — 1980 года. В месяцеслове XVII века они названы Александр и Родион (а не Андрей). В летописном списке и синодике убитых на Куликовом поле — имя только Александра Пересвета и то без упоминания его монашеского сана.
Историки говорят о них как о двух брянских боярах, профессиональных военных, перешедших на службу московскому князю. Нет никаких достоверных свидетельств об их монашестве, неизвестно место их пострижения. «Сказание» называет их схимниками. «Задонщина» — чернецами. Но это — художественная литература.
(См. также видео выше на этой странице)
Историки называют вымыслом и благословение Сергия, и поединок, и даже смерть Осляби на поле боя.
См. здесь:
В самой подробной из всех Никоновской (Патриаршей) летописи Ослябя не числится ни в числе убитых на Куликовом поле, ни в сведениях за 1398 год. Зато в одном из летописных источников упоминается, что в 1389 году он ездил в Византию в составе княжеской делегации, что было бы затруднительно сделать схимнику (тем более погибшему за 9 лет до этого).
Что остается в сухом остатке?
«Святыми воинами», покровителями военной полиции и армейской службы, названы три человека, чья святость не была засвидетельствована Церковью в течение 600 лет, нет свидетельств об их святости, благоверности и даже монашеском сане, нет представления о сути их подвига, а в случае с князем, скорее, есть свидетельства о том вреде, который он нанес, как своему народу, так и церкви. Зато точно известно в какой момент начинается широкая популяризация как Куликовской битвы, так и этих трех героев: конец 30-х — начало 40-х годов XX века, когда Иосифу Сталину понадобились положительные образы для создания новой империи. Где церковь становилась не Телом Христовым, прообразом Небесного Иерусалима, а верной служанкой «коммунистического императора» и отделом министерства пропаганды.
Со смертью Сталина на время сошли на нет и мечты о советской империи, и необходимость в легитимных образцах церковно-имперского патриотизма.
Пока виток истории не сделал вновь востребованными старые советские мифы, которые достаточно последовательно и успешно трансформировались в новый церковно-государственный культ.
(п0 материалам тг-канала И. Бурдина)
Приветствую Вас Гость | RSS
