"Бодрствуйте о жизни вашей: да не погаснут светильники ваши. Часто сходитесь вместе, исследуя то, что полезно душам вашим"Дидахе
Четверг, 28.03.2024, 17:39
Приветствую Вас Гость | RSSГлавная | Регистрация | Вход
Меню сайта
Категории раздела
Этика [11] Психология [5]
Наука и религия [17] 4 Мировая [21]
Педагогика [2] Атеизм [1]
Эволюция [2] Биология [11]
Физика [7] Здоровье [20]
История [16] Математика [0]
Политэкономия [1] Философия [1]
История СССР [6] Химия [2]
Вероотступники [3] Ненасилие [14]
Строение Вселенной [8] Русская история [2]
Статистика
Телефон
Задать вопрос можно по телефону:

Поиск

Поделиться этой страницей:

Главная » Статьи » Человек, наука, общество » История

БАЛЛАДА В. А. ЖУКОВСКОГО «ЛЮДМИЛА» КАК ОБРАЗЧИК МАСОНСКОЙ ПРОПАГАНДЫ

ГЕОРГИЙ СЕЛИН

 БАЛЛАДА В. А. ЖУКОВСКОГО «ЛЮДМИЛА» КАК ОБРАЗЧИК МАСОНСКОЙ ПРОПАГАНДЫ

Переработанный отрывок из книги «Загадка 2037 года»

Как часто, по скалам Кавказа,
Она Ленорой, при луне,
Со мной скакала на коне!

А. С. Пушкин. Евгений Онегин. Гл. VIII

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Трижды в течение своей жизни Василий Андреевич Жуковский (1783-1852) обращался к балладе немецкого поэта Готфрида Бюргера «Ленора» (1773). Дважды он вольно перекладывал её под названиями «Людмила» (1808) и «Светлана» (1812). А в третий раз перевёл балладу в 1831 году, уже строже следуя оригиналу и сохранив авторское название, по просьбе императрицы Александры Феодоровны, супруги Николая Павловича Романова, у которой был учителем русского языка.

Более чем двадцатилетний интерес поэта Жуковского к «Леноре» свидетельствует о значительном месте, которое занимала эта немецкая выдумка в его сердце. Сюжет её прост. Не найдя в живых среди возвратившихся с войны своего жениха, Ленора-Людмила проклинает Бога и желает смерти себе не только здесь, но и там. Людмила: «Угасни ты, противный свет! / Погибни, жизнь, где друга нет! / С ним розно умерла я / И здесь и там для рая».

Проклинающей свою жизнь и Подателя жизни Людмиле является ночью жених, сажает к себе на коня и везёт к приготовленному брачному ложу. Этим ложем оказывается могила. Людмила замертво падает в неё. Звучит финальный аккорд в исполнении толпы усопших: «Смертных ропот безрассуден; // Царь Всевышний правосуден; / Твой услышал стон Творец; / Час твой бил, настал конец». Вот и всё.

Трудно понять, какие глубины отыскал в этой балладе Василий Андреевич, чтобы кормить ею свой разум почти четверть века. Ещё труднее понять, почему такой ажиотаж возник вокруг баллады и сопровождал её в «русском» образованном обществе всю первую половину XIX века. Сюжет «венчания» с мертвецом стал, стал можно сказать, культовым событием, хитом, шлягером, мейнстримом и гвоздём одновременно в культурно-художественном пространстве того времени. Судите сами. Вот П. А. Катенин дважды переводит «Ленору» под названиями «Наташа» (1815) и «Ольга» (1816). Вот баллада «Клятва», датированная 1818 годом, но появившаяся на страницах «Новостей литературы» в 1824 году, копирует не только имя первой русской «Леноры» (Людмила), но и повторяет известную схему: невеста провожает жениха на войну, тоскует, и последующая встреча с ним несёт ей смерть. Вот баллада И. Петрова «Услад» (1826), которая в первой своей части практически копирует «Светлану». Вот по «Людмиле» играют постановку в 1830 году, которая вызывает возмущённый отклик Белинского: «…у нас из неё сделали драму… Драму из баллады с мертвецом и кладбищем!.. Приплели тут Отечественную войну 1812 года, Смоленск, измену, заставили ломаться и кривляться какую-то невесту с крепко намазанным белилами лицом, а жениха-мертвеца заставили при свисте ветра вызывать её в окно стихами баллады, которая когда-то тешила детей». И это всё, что увидел Белинский в драме? Прокричал о нехватке запчастей и вредительстве инженеров, словно бригадир бульдозеристов на производственном собрании в тридцатые советские годы, не поняв ни авангардного соединения романтизма с реализмом, ни искромётных забав «братков»-каменщиков. И за что только его ценил Пушкин? А то, что Пушкин с большим вниманием следил за выступлениями Белинского в печати, свидетельствуют сохранившиеся в библиотеке поэта номера «Телескопа» со страницами, разрезанными исключительно на статьях Белинского.

Вот много других примеров подражания «Леноре» в российской литературе первой половины XIX века приводит Ю. А. Долгих в статье «Ходячие мертвецы в русском страшном повествовании 1810-1840 гг.».

Когда такие подробности узнаёшь о двухсотлетней старине и видишь, как совершенно схоже с современными массированными теле- и радиоударами обрабатывались умы «просвещённых»» людей во времена золотого века «русской» культуры посредством литературных журналов и театральных постановок, начинаешь соглашаться с В. М. Острецовым, что «вкусы не есть вещь стихийная, свалившаяся с гор Памира или Монблана; вкусы создаются, и это аксиома». (В. М. Острецов. «Масонство, культура и русская история».)

Да, аксиома, но я хочу заглянуть внутрь неё и узнать, почему именно такие, а не другие вкусы навязывают нам. Чтобы не ходить вокруг да около баллады, а потом ошарашить читателя выводом, и дабы не служить мне живой иллюстрацией к пословице «долго запрягает, зато быстро ездит», сразу же впрягу читательскую мысль в существо дела. В «Леноре» Бюргера и, следовательно, в «Людмиле» Жуковского описан масонский ритуал. Предлагаю прочесть балладу полностью, и чтобы не терять времени, я буду сопровождать текст «Людмилы» комментариями великого «русского» писателя А. С. Грибоедова и своими, грешного иерея, репликами.

«Где ты, милый? Что с тобою?
С чужеземною красою,
Знать, в далекой стороне
Изменил, неверный, мне,
Иль безвременно могила
Светлый взор твой угасила».
Так Людмила, приуныв,
К персям очи приклонив,
На распутии вздыхала.
«Возвратится ль он, – мечтала, –
Из далеких, чуждых стран
С грозной ратию славян?»

Пыль туманит отдаленье;

(Грибоедов: Можно сказать: пыль туманит даль, отдаленность, но и то слишком фигурно, а отдаление просто значит, что предмет удаляется; если принять, что пыль туманит отдаленье, можно будет сказать, что она туманит удаленье и приближенье. Но засим следует: Светит ратных ополченье. Теперь я догадываюсь: отдаленье поставлено для рифмы. О, рифма! (*) (*) Читатели не должны быть в заблуждении насчет сих резких замечаний: они сделаны только в подражание рецензенту «Ольги».

Г.С.: Необходимое пояснение. Комменты Грибоедова перенесены мною в текст «Людмилы» из статьи А.С. Грибоедова «О разборе вольного перевода Бюргеровой баллады «Ленора», в которой автор разбирает перевод П.А. Катенина под названием «Ольга», точнее, не самый перевод, но разбор этого перевода, сделанный Н. И. Гнедичем. Под конец своей статьи Грибоедов уже на «Людмилу» Жуковского переключается.)

Светит ратных ополченье;
Топот, ржание коней;
Трубный треск и стук мечей;
Прахом панцыри покрыты;
Шлемы лаврами обвиты;

(Г.С.: Простите, не могу удержаться от замечания. Наверное, воины-славяне везли «лаврушку» на шлемах, п.ч. в сумках места для этой пряности не оказалось, а жёнам для супов надо же было специй привезти.)

Близко, близко ратных строй;
Мчатся шумною толпой
Жены, чада, обрученны…
«Возвратились незабвенны!..»
А Людмила?.. Ждет-пождет…
«Там дружину он ведет;

(Г.С.: Странная разбивка на строфы: прямо посреди речи Людмилы. Спишем эту странность на редакторское невнимание.)

Сладкий час – соединенье!..»
Вот проходит ополченье;
Миновался ратных строй…
Где ж, Людмила, твой герой?

(Грибоедов: Слишком напыщенно.

Г.С.: Почему же напыщенно? Я этого не нахожу. Назвать «героем» своего любимого мужчину для любящей женщины очень даже уместно. «Где ты, мой новый герой?» Эти слова с их барабанной мелодией прочно сидят в моей голове с 90-х годов прошлого века. Группа «Мираж». Кто ж её не слышал в перестроечной России? Слышал и я десятки раз, но не отдавал себе отчёта в её содержании. Сейчас открыл текст, Гугл помог, и крепко задумался над содержанием.

Валерий Соколов, поэт песен «Миража»: «Книг сотни страниц, мир сказочных лиц, рифм строгая власть, но я спешу к тебе из строк судьбу сложить. Кто ты, мой новый герой? Ты рядом, здесь, я знаю! Тебе обычных дел сюжет мешает быть со мной. Сойди с забытых страниц, я о тебе мечтаю, сорви букет колючих роз за каменной стеной! Я жду перемен. Прочь, время измен! Дел много вокруг, и мудрость книжных слов мне больше не важна».

Г.С.: Да-а, читаешь слова этой эстрадной песенки, запущенной в эфир в 1989 г., и убеждаешься, что дела, творимые в так называемой культуре, куда как страшнее, чем описывает их В.М. Острецов. Напомню, что с конца 1989 года начали рушить Берлинскую стену и «железный занавес».)

Где твоя, Людмила, радость?
Ах! прости, надежда-сладость!

(Грибоедов: Надежда-сладость. – Опять-таки для рифмы! Одно существительное сливают с другим, для того, чтоб придать ему понятие, которое не заключается в нем необходимо. Напр., девица-краса, любовник-воин, но надежда – всегда сладость.)

Всё погибло: друга нет.
Тихо в терем свой идет,
Томну голову склонила:
«Расступись, моя могила;
Гроб, откройся; полно жить;
Дважды сердцу не любить».

 

«Что с тобой, моя Людмила?-
Мать со страхом возопила.
– О, спокой тебя Творец!» –
«Милый друг, всему конец;
Что прошло – невозвратимо;
Небо к нам неумолимо;
Царь Небесный нас забыл…
Мне ль Он счастья не сулил?
Где ж обетов исполненье?
Где святое провиденье?
Нет, немилостив Творец;
Всё прости, всему конец».
«О Людмила, грех роптанье;
Скорбь – Создателя посланье;
Зла Создатель не творит;
Мертвых стон не воскресит». –
«Ах! родная, миновалось!
Сердце верить отказалось!
Я ль, с надеждой и мольбой,
Пред иконою святой
Не точила слез ручьями?
Нет, бесплодными мольбами
Не призвать минувших дней;
Не цвести душе моей.
Рано жизнью насладилась,
Рано жизнь моя затмилась,
Рано прежних лет краса.

(Г.С.: Не понял этой строки, чего-то в ней не хватает. Или слово «затмилась» надо и к этой строке отнести?)

Что взирать на небеса?
Что молить неумолимых?
Возвращу ль невозвратимых?» –
«Царь Небес, то скорби глас!
Дочь, воспомни смертный час;
Кратко жизни сей страданье;
Рай – смиренным воздаянье,
Ад – бунтующим сердцам;
Будь послушна небесам».

(Грибоедов: Далее мать говорит дочери: «Мертвых стон не воскресит». А дочь отвечает: «… Не призвать минувших дней … Что прошло, невозвратимо … Возвращу ль невозвратимых?» Мне кажется, что они говорят одно и то же, а намерение поэта – заставить одну говорить дело, а другую то, что ей внушает отчаяние. Вообще, как хорошенько разобрать слова Людмилы, они почти все дышат кротостью и смирением, за что ж бы, кажется, ее так жестоко наказывать? Должно думать, что за безрассудные слова, ибо под концом усопших хор ей завывает: «Смертных ропот безрассуден, Час твой бил – и пр.». Но где же этот ужасный ропот, который навлек на неё гнев Всевышнего? Самая богобоязненная девушка скажет то же, когда узнает о смерти своего любезного. «Царь Небесный нас забыл» – вот самое сильное, что у ней вырывается в горести, но при первом призраке счастия, когда она мертвеца принимает за своего жениха, ее первое движение благодарить за то Бога, и вот ее слова: «Знать, тронулся Царь Небесный бедной девицы тоской!» Неужели это так у Бюргера? Раскрываю «Ленору», – вот как она говорит с матерью: О Mutter! Mutter! was mich brennt, Das lindert mir kein Sakrament. Kein Sakrament mag Leben Den Todten wieder geben1. [О мать, мать! То, что жжет меня, Никакая святыня не может утолить, Никакая святыня не может жизнь Вернуть мертвецу (нем.)]. Извините, г-н Бюргер! Вы не виноваты! Но возвратимся к нашей Людмиле, она довольно погоревала, довольно поплакала, наступает вечер.

Г.С.: Насколько я понял, у Бюргера ропот Леноры, а лучше сказать, неверие во Христа выражены сильнее, потому что слова Бюргера «никакая святыня не может жизнь вернуть мертвецу» напоминают слова некоторых из коринфян, которым апостол Павел писал: ЕСЛИ НЕТ ВОСКРЕСЕНИЯ МЕРТВЫХ, ТО И ХРИСТОС НЕ ВОСКРЕС; /…/ А ЕСЛИ ХРИСТОС НЕ ВОСКРЕС, ТО ВЕРА ВАША ТЩЕТНА: ВЫ ЕЩЕ ВО ГРЕХАХ ВАШИХ (1 Кор. 15:13,17). Значит, этим замечанием, этим долгим внушением Грибоедов высказывает упрёк Жуковскому за то, что тот смягчил, сгладил Бюргерово восстание на Бога?)

«Что, родная, муки ада?
Что небесная награда?
С милым вместе – всюду рай;
С милым розно – райский край
Безотрадная обитель.
Нет, забыл меня Спаситель!»
Так Людмила жизнь кляла,
Так Творца на суд звала…
Вот уж солнце за горами;
Вот усыпала звездами
Ночь спокойный свод небес;
Мрачен дол, и мрачен лес.

 

Вот и месяц величавой
Встал над тихою дубравой;
То из облака блеснет,
То за облако зайдет;
С гор простерты длинны тени;
И лесов дремучих сени,
И зерцало зыбких вод,
И небес далекий свод
В светлый сумрак облеченны…

(Грибоедов: Облеченны вместо облечены нельзя сказать; это маленькая ошибка против грамматики. О грамматика, и ты тиранка поэтов!

Г.С.: Не понял замечания Грибоедова. «ОблеченЫ» это причастие, тогда как «облечЕнны» это краткое прилагательное. И где же ошибка Жуковского? Тогда Александру Сергеевичу надо бы и к пригоркам, которые отдалЕнны, с такой же претензией подойти. Но у Жуковского они именно отдалЕнны, а не отдаленЫ.)

Спят пригорки отдаленны,
Бор заснул, долина спит…
Чу!.. полночный час звучит.

(Г.С.: В тексте, которым я пользуюсь, здесь межстрофовый интервал. Если так сам автор написал в оригинале, то, видимо, важным было для него упоминание о полночном часе. А если не автор? Тогда не будем на этом интервале заморачиваться.)

Потряслись дубов вершины;
Вот повеял от долины
Перелетный ветерок…
Скачет по полю ездок,
Борзый конь и ржет и пышет.
Вдруг… идут… (Людмила слышит)
На чугунное крыльцо…
Тихо брякнуло кольцо…
Тихим шепотом сказали…
(Все в ней жилки задрожали)

(Грибоедов: Но чу! бьет полночь! К Людмиле крадется мертвец на цыпочках, конечно, чтоб никого не испугать.)

То знакомый голос был,
То ей милый говорил:

 

«Спит иль нет моя Людмила?
Помнит друга иль забыла?

(Грибоедов: Этот мертвец слишком мил; живому человеку нельзя быть любезнее. После он спохватился и перестал говорить человеческим языком, но все-таки говорит много лишнего, особливо когда подумаешь, что ему дан краткий, краткий срок и миг страшен замедленья.

Г.С.: Это замечание Грибоедова сохраним в памяти.)

Весела иль слезы льет?
Встань, жених тебя зовет». –
«Ты ль? Откуда в час полночи?
Ах! едва прискорбны очи
Не потухнули от слез.
Знать, тронулся Царь Небес
Бедной девицы тоскою.
Точно ль милый предо мною?
Где же был? Какой судьбой
Ты опять в стране родной?»

 

«Близ Наревы дом мой тесный.
Только месяц поднебесный
Над долиною взойдет,
Лишь полночный час пробьет –
Мы коней своих седлаем,
Темны кельи покидаем.

(Грибоедов: Такие стихи «Хотя и не варяго-росски, / Но истинно немного плоски». И не прощаются в хорошем стихотворении.

Г.С.: Необходимое пояснение. «Перефразируя батюшковское «Видение на берегах Леты», Гнедич иронически заметил о стихах Катенина: «Хоть и варяго-росски, / Но истинно немного жестки!». Грибоедов парировал этот выпад, заметив по поводу стихов «Людмилы» Жуковского: «Хотя и не варяго-росски, // Но истинно немного плоски».

Вообще по поводу этого замечания Грибоедова. Чем ему не понравились стихи: «Лишь полночный час пробьет – // Мы коней своих седлаем, // Темны кельи покидаем»? Давайте подумаем. До сих пор речь шла об одном всаднике-ездоке, а тут возникают – «мы». Сколько вас? Конница Будённого? «Мы красные кавалеристы, и о нас былинники речистые ведут рассказ…». Действительно, как-то совершенно по-детски ведёт свой рассказ Жуковский о великих масонских тайнах. Видимо, в полночный час «братки»-каменщики приступают к своим «таинствам», «седлая своих коней».)

Поздно я пустился в путь.

(Г.С. Поздно? Почему поздно, если вместе со всеми братьями ровно в полночь оседлал своего коня? Или поздно по отношению к кому-то?)

Ты моя; моею будь…

(Грибоедов: К чему приплетен последний стих? Способ, который употребляет мертвец, чтоб уговорить Людмилу за собою следовать, очень оригинален.

Г.С. И на этот комментарий Грибоедова обратим особое внимание.)

Чу! совы пустынной крики.

(Грибоедов: Такие восклицания надобно употреблять гораздо бережнее; иначе они теряют всю силу.

Г.С.: И это замечание запомним.)

Слышишь? Пенье, брачны лики.
Слышишь? Борзый конь заржал.

(Грибоедов: Но в «Людмиле» есть слова, которые преимущественно перед другими повторяются. Мертвец говорит:

«Слышишь! пенье, бранны лики!
Слышишь! борзый конь заржал.
………………………………………..
Слышишь! конь грызет бразды!»
А Людмила отвечает:
«Слышишь? колокол гудит!»

Наконец, когда они всего уже наслушались, мнимый жених Людмилы признается ей, что дом его гроб и путь к нему далек. Я бы, например, после этого ни минуты с ним не остался; но не все видят вещи одинаково. Людмила обхватила мертвеца нежною рукой и помчалась с ним.

Г.С. Этот юмор Грибоедова мы ещё оценим по достоинству, когда подробнее будем говорить о соответствии баллады масонскому ритуалу.)

Едем, едем, час настал».

 

«Переждем хоть время ночи;
Ветер встал от полуночи;
Хладно в поле, бор шумит;
Месяц тучами закрыт».
– «Ветер буйный перестанет;
Стихнет бор, луна проглянет;
Едем, нам сто верст езды.
Слышишь? Конь грызет бразды,
Бьет копытом с нетерпенья.
Миг нам страшен замедленья;
Краткий, краткий дан мне срок;

(Г.С.: Выше мы читали эти слова у Грибоедова: «… особливо когда подумаешь, что ему [мертвецу] дан краткий, краткий срок и миг страшен замедленья». Оказывается, они принадлежат Жуковскому. Грибоедов процитировал их, не дав им кавычек. Видимо, потому и не закавычил, что совершенно с ними согласен.)

Едем, едем, путь далек».

 

«Ночь давно ли наступила?
Полночь только что пробила.
Слышишь? Колокол гудит».

(Г.С.: Какой ночью колокол? Разве только при пожаре звонили в колокол по ночам. Или при нашествии иноплеменных. Впрочем, если бы громче звонили по ночам в колокол духовные инородцы – масоны, а не прятались бы по углам ВРЛ, давно бы их услышали русские люди и разогнали бы.)

– «Ветер стихнул; бор молчит;
Месяц в водный ток глядится;
Мигом борзый конь домчится».
– «Где ж, скажи, твой тесный дом?»
– «Там, в Литве, краю чужом:
Хладен, тих, уединенный,
Свежим дерном покровенный;
Саван, крест и шесть досток.
Едем, едем, путь далек».

 

Мчатся всадник и Людмила.
Робко дева обхватила
Друга нежною рукой,
Прислонясь к нему главой.
Скоком, лётом по долинам,
По буграм и по равнинам;
Пышет конь, земля дрожит;
Брызжут искры от копыт;
Пыль катится вслед клубами;
Скачут мимо них рядами
Рвы, поля, бугры, кусты;
С громом зыблются мосты.

(Г. С.: Зыблются – сотрясаются? Красиво.)

«Светит месяц, дол сребрится;
Мертвый с девицею мчится;
Путь их к келье гробовой.
Страшно ль, девица, со мной?»
– «Что до мертвых? что до гроба?
Мертвых дом – земли утроба».
– «Чу! в лесу потрясся лист.
Чу! в глуши раздался свист.
Черный ворон встрепенулся;
Вздрогнул конь и отшатнулся;
Вспыхнул в поле огонек».

(Г.С.: Предположим, что и это из ритуала. Хотя я не знаю точно, п. ч. в таковых обрядах на участвовал.)

– «Близко ль, милый?» – «Путь далек».

 

Слышат шорох тихих теней:
В час полуночных видений,
В дыме облака, толпой,
Прах оставя гробовой

(Г.С.: Нужно поправить поэта Жуковского. Привидевшиеся ему видения никак не могли быть душами усопших, которые оставили «прах гробовой». Скорее всего, это бесы. Упаси Боже, их увидеть.)

С поздним месяца восходом,
Легким, светлым хороводом
В цепь воздушную свились;

(Г.С.: Здесь нельзя не процитировать великого А. С. Пушкина: «Первым замечательным произведением г-на Катенина был перевод славной Биргеровой Леноры. Она была уже известна у нас по неверному и прелестному подражанию Жуковского, который сделал из нее то же, что Байрон в своем “Манфреде” сделал из “Фауста”: ослабил дух и формы своего образца. Катенин это чувствовал и вздумал показать нам Ленору в энергической красоте ее первобытного создания; он написал «Ольгу». Но сия простота и даже грубость выражений, сия сволочь, заменившая воздушную цепь теней, сия виселица вместо сельских картин, озаренных летнею луною, неприятно поразили непривычных читателей, и Гнедич взялся высказать их мнения в статье, коей несправедливость обличена была Грибоедовым».

Г. С.: Вот стихи, о которых говорит Пушкин, из «Ольги» П. А. Катенина: «Казни столп; над ним за тучей / Брезжит трепетно луна; / Чьей-то сволочи летучей / Пляска вкруг его видна. / «Кто там! сволочь! вся за мною! / Вслед бегите все толпою, / Чтоб под пляску вашу мне / Веселей прилечь к жене».

Г. С.: Пушкин говорит «виселица», но в тексте Катенина висилицы нет, сказано лишь: «Казни столп». А крест не может быть таким столпом? Что-то меня уже не веселит весёлость классиков.)

Вот за ними понеслись;
Вот поют воздушны лики:
Будто в листьях повилики

(Г.С.: Повилика – жуткий сорняк и неплохой образ для бесовской «воздушной цепи теней», или для «сволочи» согласно Катенину.)

Вьется легкий ветерок;
Будто плещет ручеек.

(Г.С.: Бесы поют, «будто плещет ручеёк»? Дорогой Василий Андреевич, ну зачем же так обманывать читателей?)

«Светит месяц, дол сребрится;
Мертвый с девицею мчится;
Путь их к келье гробовой.
Страшно ль, девица, со мной?»
– «Что до мертвых? что до гроба?
Мертвых дом – земли утроба».
– «Конь, мой конь, бежит песок;
Чую ранний ветерок;

(Грибоедов: Потом мертвец опять сбивается на тон аркадского пастушка и говорит своему коню: «Чую ранний ветерок».

Г.С.: Опять намёк для посвященных? Мертвец – посвящаемый? Конь – какой-то предмет? А ветерок – какое-то действие в ритуале?

Грибоедов: Но пусть Людмила мчится на погибель; не будем далее за нею следовать.)

Конь, мой конь, быстрее мчися;
Звезды утренни зажглися,
Месяц в облаке потух.
Конь, мой конь, кричит петух».

 

«Близко ль, милый?» – «Вот примчались».
Слышут: сосны зашатались;
Слышут: спал с ворот запор;

(Г.С.: Опять намёки на какие-то звуки в ритуале, от злоупотребления которыми (намёками) предостерегал Жуковского Грибоедов, см. выше.)

Борзый конь стрелой на двор.
Что же, что в очах Людмилы?
Камней ряд, кресты, могилы,
И среди них Божий храм.
Конь несется по гробам;
Стены звонкий вторят топот;
И в траве чуть слышный шепот,
Как усопших тихий глас…
Вот денница занялась.

 

Что же чудится Людмиле?
К свежей конь примчась могиле,
Бух в нее и с седоком.
Вдруг – глухой подземный гром;
Страшно доски затрещали;
Кости в кости застучали;
Пыль взвилася; обруч хлоп;
Тихо, тихо вскрылся гроб…
Что же, что в очах Людмилы?..
Ах, невеста, где твой милый?
Где венчальный твой венец?
Дом твой – гроб; жених – мертвец.

Видит труп оцепенелый:
Прям, недвижим, посинелый,
Длинным саваном обвит.
Страшен милый прежде вид;
Впалы мертвые ланиты;
Мутен взор полуоткрытый;
Руки сложены крестом.
Вдруг привстал… манит перстом.
«Кончен путь: ко мне, Людмила;
Нам постель – темна могила;
Завес – саван гробовой;
Сладко спать в земле сырой».

Что ж Людмила?.. Каменеет,
Меркнут очи, кровь хладеет,
Пала мертвая на прах.
Стон и вопли в облаках;
Визг и скрежет под землею;
Вдруг усопшие толпою
Потянулись из могил;
Тихий, страшный хор завыл:
«Смертных ропот безрассуден;
Царь Всевышний правосуден;
Твой услышал стон Творец;
Час твой бил, настал конец».

Конец.

Вообще говоря, для человека не «просвещённого» эта баллада есть бред, если не с начала, то с середины и до конца. А разбор Грибоедова этот бред усугубляет, если воспринимать его разбор «Людмилы» именно как разбор литературного произведения, а не как что-то иное. Действительно, если такие предложения Грибоедова как «Но чу! бьет полночь! К Людмиле крадется мертвец на цыпочках, конечно, чтоб никого не испугать», и «Этот мертвец слишком мил; живому человеку нельзя быть любезнее. После он спохватился и перестал говорить человеческим языком, но все-таки говорит много лишнего…», и «Наконец, когда они всего уже наслушались, мнимый жених Людмилы признается ей, что дом его гроб и путь к нему далек. Я бы, например, после этого ни минуты с ним не остался; но не все видят вещи одинаково. Людмила обхватила мертвеца нежною рукой и помчалась с ним», — так вот, если эти предложения Грибоедова воспринимать как критику литературных недостатков баллады, а не как смех по поводу чего-то иного, то надо признать, что В. А. Жуковский просто глуп, раз пишет такую ахинею. Это Жуковский глуп? Учитель царицы и наставник царевича Александра, будущего императора Александра Николаевича глуп? Да в том-то и дело, что Грибоедов не над литературной стороной баллады смеётся, а над неумелой конспирацией Жуковского. Василий Андреевич неудачно шифруется, а Грибоедов над ним потешается. Вот и всё. И эта игра больших дядей называется ВРЛ – Великая Русская Литература.

Но насколько же глухим надо быть, чтобы не услышать подтекста этого смеха, и чтобы думать, что статья Грибоедова это отголосок сериозного литературного спора. Так ведь не слышат же. Двести (!) лет не слышат масонской подоплёки ВРЛ литераторы и читатели всех сортов и возрастов. Оглохли, ослепли, как идолопоклонники перед своим истуканом.

Продолжение во второй части.

В первой части статьи мы прочли «Людмилу» с комментариями, которые хотя и не убедили нас в масонской подоплёке баллады, но, надеюсь, заставили задуматься о том, что не может она быть просто литературным произведением романтического жанра. Будем исследовать этот вопрос дальше?

Был ли В. А. Жуковский масоном? Помните, как у Пушкина? «Он фармазон, он пьёт одно стаканом красное вино…»

Дмитрий Георгиевич Панфилов: «Когда Жуковский и Вяземский во время отпевания бросили в гроб [Пушкина], свои белые перчатки, они просто исполнили обряд, демонстрирующий единство братства. «Донесли, что Жуковский и Вяземский положили свои перчатки в гроб, — и в этом видели что-то и кому-то враждебное».

Был ли А. С. Грибоедов масоном?

Википедия: «Весной 1816 года начинающий писатель оставил военную службу, а уже летом опубликовал статью «О разборе вольного перевода Бюргеровой баллады „Ленора“». Тогда же имя Грибоедова появляется в списках действительных членов масонской ложи «Les Amis Reunis» («Соединённые друзья»)».

Была (и является) ли баллада «Людмила» описанием масонского ритуала?

О. А. Платонов «Тайная история масонства», главка «Звание 3-е – Мастер»: Посередине залы недалеко от эстрады стоит гроб, в котором лежит один из последне-принятых в звание мастеров масон, ногами к востоку, имея лицо, покрытое окровавленным платком. Сам он накрыт черным сукном и в ногах у него лежит: угольник, циркуль и ветка акации. Все присутствующие одеты в черное, имея на рукаве креп. Сначала посвящаемый находится в «комнате размышлений», где его заставляют снять обувь и обнажить левую сторону груди. В храме в это время Председатель ведет с собравшимися масонами обычную церемонию, спрашивая Наблюдающих: закрыты ли двери, все ли масоны в звании учителей, и делают проверку их по знаку, восклицанию, жестам и ударам. По окончании проверки посвящаемому надевают на шею веревку и ведут его в храм ложи. Он изображает убийцу того человека, который лежит в гробу. Председатель спрашивает его, зачем он сделался масоном. Не для того ли, чтобы поступить в их общество и, узнав тайны его, предать их, не он ли виновник смерти их брата? Задает вопросы из «катехизисов», которые он ранее получил; и посвящаемый должен отвечать слово в слово. После этого его подводят к столу, на котором лежит череп, освещенный изнутри, и Председатель говорит речь, в которой указывает на то, что все люди не знают, откуда они пришли и куда уйдут. Перед природой все равны, и никто не может сказать, принадлежит ли этот череп царю или рабу. Потом посвящаемого подводят к гробу и заставляют его, в знак невинности в смерти лежащего там товарища, перешагнуть через гроб несколько раз особенным образом. Шаги, сделанные при этом, составляют походку масонов в звании учителя. Далее Председатель продолжает свою речь, говоря, что «брат масон, которого они теперь оплакивают, погиб жертвой возмутительного заговора врагов ордена масонов, которые хотели вырвать у него насильно секреты его звания. Это сделали три негодяя, посвященные в первое масонское звание. Им стало невыносимо послушание, необходимое во всяком обществе, и они хотели проникнуть в тайны звания учителя силой. Для этого они вошли в храм, когда там был наш Великий Учитель Хирам. Их было трое: Юбела, Юбело и Юбелум. Они вошли в три двери и заняли их. Хирам подошел и спросил одного из них, что ему нужно. Тот отвечал, что он хочет повышения, потому что ему надоело быть работником. Хирам ему отказал и получил удар по горлу тяжелой линейкой. (Посвящаемый в это время получает такой же удар от 1-го Наблюдающего.) Тогда Хирам идет ко второй двери, но его встречает второй работник и ударяет его в сердце угольником. (Посвящаемый получает тоже удар.) Тогда, направившись к третьей двери, Хирам получает удар от третьего работника в голову молотком. (Посвящаемый получает такой же удар, и его бросают в гроб, из которого лежавший ранее человек своевременно уходит). (Везде выделено мной. – Г.С.).

Прервём чтение книги О. А. Платонова и подумаем, какое соответствие ЛЛ (позвольте мне дать такое сокращение выражению «баллада Ленора-Людмила», взяв начальные буквы имён и подкрепив их двумя «лл» из слова «баллада») масонскому чину посвящения в мастера мы можем предположить? Ну, наверное, такое: «Людмила» — это посвящаемый, которого вводят в ложу из «комнаты для размышлений». Вспомним стихи ЛЛ:

Спят пригорки отдаленны,
Бор заснул, долина спит…
Чу!.. полночный час звучит.

(Грибоедов: Но чу! бьет полночь! К Людмиле крадется мертвец на цыпочках, конечно, чтоб никого не испугать).

Г.С.: В тексте, которым я пользуюсь, здесь межстрофовый интервал. Если так сам автор написал в оригинале, то, видимо, важным было для него упоминание о полночном часе. А если не автор? Тогда не будем на этом интервале заморачиваться).

Потряслись дубов вершины;
Вот повеял от долины
Перелетный ветерок…
Скачет по полю ездок,
Борзый конь и ржет и пышет.
Вдруг… идут… (Людмила слышит)
На чугунное крыльцо…
Тихо брякнуло кольцо…
Тихим шепотом сказали…
(Все в ней жилки задрожали)
То знакомый голос был,
То ей милый говорил:

«Спит иль нет моя Людмила?
Помнит друга иль забыла?

(Грибоедов: Этот мертвец слишком мил; живому человеку нельзя быть любезнее. После он спохватился и перестал говорить человеческим языком, но все-таки говорит много лишнего, особливо когда подумаешь, что ему дан краткий, краткий срок и миг страшен замедленья.)

Весела иль слезы льет?
Встань, жених тебя зовет».

Если, читая ЛЛ, знать, что в полночь к Людмиле, т. е. к посвящаемому, который находится в комнате размышлений, входит «братия», чтобы надеть верёвку на его шею, то при словах «То знакомый голос был, / То ей милый говорил: / «Спит иль нет моя Людмила? / Помнит друга иль забыла?», — так вот если знать масонский подтекст ЛЛ, то можно просто обхохотаться над этими стихами Жуковского, что и делает, едва сдерживая себя от смеха, Грибоедов в приведённой выше реплике: «Этот мертвец слишком мил; живому человеку нельзя быть любезнее…».

Кстати, обратим внимание на второй прокол Жуковского. Почему второй? П.ч. на первый ему указал Грибоедов словами: «Такие стихи «Хотя и не варяго-росски, / Но истинно немного плоски». И не прощаются в хорошем стихотворении».

Это какие стихи не прощаются? Вот эти:

Лишь полночный час пробьет –
Мы коней своих седлаем,
Темны кельи покидаем.

Что же непростительного в этих совершенно невинных стихах? В первой части статьи я предположил, что в этих стихах Жуковский приоткрыл более чем можно наброшенный на масонский ритуал художественный покров ЛЛ. Одиночный мертвец вдруг превратился у него в «мы», а предыдущий стих, опущенный Грибоедовым, «Лишь полночный час пробьет», – откровенно указывает на время масонских сборищ, начинаемых в полночь, когда «братки»-фармазоны приступают к своим «таинствам», «седлая коней» и покидая свои «темны кельи». Так вот, и к приводимым ниже стихам ЛЛ мы можем адресовать этот же упрёк Грибоедова, а именно: такие стихи «не прощаются в хорошем стихотворении».

«Скачет по полю ездок,
Борзый конь и ржет и пышет.
Вдруг… идут… (Людмила слышит)
На чугунное крыльцо…
Тихо брякнуло кольцо…
Тихим шепотом сказали…»

Что непростительного, на мой взгляд, в этих стихах? То, что глаголы в строках: «Вдруг… идут…» и «Тихим шепотом сказали…» стоят во множественном числе, тогда как далее рассказчик ведёт речь об одном лице – мертвеце. Спалился, эх, спалился Василий Андреевич во второй раз!

О. А. Платонов: Сначала посвящаемый находится в «комнате размышлений», где его заставляют снять обувь и обнажить левую сторону груди. В храме в это время Председатель ведет с собравшимися масонами обычную церемонию, спрашивая Наблюдающих: закрыты ли двери, все ли масоны в звании учителей, и делают проверку их по знаку, восклицанию, жестам и ударам.

Л. Н. Толстой (Война и мир, том 2, часть 2, глава III): — Что бы ни случилось с вами, — сказал он, — вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, — прибавил Вилларский; — желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.

Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно-добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно–темно: только в одном месте горела лампада, в чем-то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем-то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие — ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. — «Бог, смерть, любовь, братство людей», — говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего-то. Дверь отворилась, и кто-то вошел.

Г.С.: В следующей главе описывается, как «братья» ведут Пьера Безухова из комнаты размышлений в «храм» ложи с завязанными глазами.

Л. Н. Толстой: Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей-то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда-то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами (выделено мной. – Г.С.).

Г.С.: Посвящаемый во всё время своего путешествия пребывает с завязанными глазами, и главным его чувством становится – слух, поэтому весьма часто при описании скачки Леноры встречаются слова: «чу!», «слышишь?» и пр. Грибоедову эта частотность не понравилось.

Чу! совы пустынной крики.

Грибоедов: Такие восклицания надобно употреблять гораздо бережнее; иначе они теряют всю силу. Но в «Людмиле» есть слова, которые преимущественно перед другими повторяются. Мертвец говорит:

«Слышишь! пенье, брачны лики!
Слышишь! борзый конь заржал.
………………………………………
Слышишь! конь грызет бразды!»

А Людмила отвечает:

«Слышишь? колокол гудит!»

Наконец, когда они всего уже наслушались, мнимый жених Людмилы признается ей, что дом его гроб и путь к нему далек. Я бы, например, после этого ни минуты с ним не остался; но не все видят вещи одинаково. Людмила обхватила мертвеца нежною рукой и помчалась с ним.

Г. С.: Вопрос литературоведам всех ростов и возрастов. Как можно, читая это замечание Грибоедова, не задуматься: одно из двух, либо Жуковский ахинею пишет, либо Грибоедов ничего не понимает? Действительно, невеста узнаёт от своего жениха, что его дом – могила, и ещё теснее прижимается к нему. Сумасшествие.

– «Где ж, скажи, твой тесный дом?»
– «Там, в Литве, краю чужом:
Хладен, тих, уединенный,
Свежим дерном покровенный;
Саван, крест и шесть досток.
Едем, едем, путь далек».
Мчатся всадник и Людмила.
Робко дева обхватила
Друга нежною рукой,
Прислонясь к нему главой.

Г.С.: Простите, уважаемые читатели, но не могу сдержать своих эмоций. То ли Жуковский спятил, то ли дева дура, то ли я дурак, когда такую дурь читаю. Впрочем, не буду нагнетать. Всё нормально. Всё идёт по плану. Это «братья»-каменщики вовлекают нас в своё «братство» через художественное описание масонских ритуалов. Даёшь «свободу, равенство, братство»! Вперёд, товарищи! Скачем дальше с Ленорой и пророком Пушкиным на белом коне!

Г.С.: Ниже приводятся стихи уже не из «Людмилы» Жуковского, но из «Ольги» Катенина, потому что о них ведёт речь Грибоедов.

— «Где живешь? скажи нелестно:
Что твой дом? велик? высок?»
— «Дом землянка». — «Как в ней?» — «Тесно».
— «А кровать нам?» — «Шесть досок».
— «В ней уляжется ль невеста?»
— «Нам двоим довольно места».

(П.А. Катенин. «Ольга», 1816)

Грибоедов: Стих: «В ней уляжется ль невеста?» заставил рецензента [Гнедича] стыдливо потупить взоры; в ночном мраке, когда робость любви обыкновенно исчезает, Ольга не должна делать такого вопроса любовнику, с которым готовится разделить брачное ложе? Что же ей? предаться тощим мечтаниям любви идеальной? Бог с ними, с мечтаниями; ныне в какую книжку ни заглянешь, что ни прочтешь, песнь или послание, везде мечтания, а натуры ни на волос.

Г.С.: Ну никакой конспирации, товарищи! Один (Катенин) пишет о сокровенном, другой (Гнедич), якобы стыдясь, указывает на сокровенность, а третий (Грибоедов), смеясь, её открывает. И в результате теперь даже школьники знают все ваши сокровенности, знают, что «по мере инициации посвящаемого проводят через разные бутафорные испытания: тёмная комната с мертвецом в гробу, внезапный укол шпагой в обнажённую грудь, смертельная присяга и т.д. Иногда его обнажённого кладут в гроб, где находятся настоящие кости мертвецов, зола и грязь».

Г. С.: Прочтём, что именно сказал Гнедич, «стыдливо потупив взоры», об этих стихах Катенина.

Гнедич: Невеста, которая говорит о кровати, и спрашивает: «В ней уляжется ль невеста?» – есть такая невеста, которая не может иметь места ни в подлиннике, ни в переводе.

Г. С.: Иными словами, есть настолько странная и бесстыжая невеста, которую невозможно найти ни в подлиннике, ни в переводе. Где ж её искать? В жизни. Т.е. прекрасно понимая, что речь в балладе идёт не о невесте, но о поэтах-каменщиках, описывающих свои ритуалы, Гнедич намекает им, что их невеста уже ни в какие ворота не лезет, что их сочинения утратили правдоподобие.

О. А. Платонов: Их было трое: Юбела, Юбело и Юбелум. Они вошли в три двери и заняли их. Хирам подошел и спросил одного из них, что ему нужно. Тот отвечал, что он хочет повышения, потому что ему надоело быть работником. Хирам ему отказал и получил удар по горлу тяжелой линейкой. (Посвящаемый в это время получает такой же удар от 1-го Наблюдающего.) Тогда Хирам идет ко второй двери, но его встречает второй работник и ударяет его в сердце угольником. (Посвящаемый получает тоже удар.) Тогда, направившись к третьей двери, Хирам получает удар от третьего работника в голову молотком. (Посвящаемый получает такой же удар, и его бросают в гроб, из которого лежавший ранее человек своевременно уходит.) (Выделено мной. – Г.С.).

Г. С.: Ритуальному моменту «положения во гроб» соответствует эти стихи ЛЛ:

Что же чудится Людмиле?
К свежей конь примчась могиле,
Бух в нее и с седоком.
Вдруг – глухой подземный гром;
Страшно доски затрещали;
Кости в кости застучали;
Пыль взвилася; обруч хлоп;
Тихо, тихо вскрылся гроб…
Что же, что в очах Людмилы?..
Ах, невеста, где твой милый?
Где венчальный твой венец?
Дом твой – гроб; жених – мертвец.

Г. С.: Болевым ощущениям от ритуального удара в грудь угольником соответствуют нижеприводимые стихи «Леноры», «Ольги» и «Светланы» с моими подчёркиваниями. В «Людмиле» я их почему-то не нашёл, если только эта строка: «Что ж Людмила?.. Каменеет».

Лежит Ленора в страхе
Полмертвая на прахе.
И в блеске месячных лучей,
Рука с рукой, летает,
Виясь над ней, толпа теней
И так ей припевает:
«Терпи, терпи, хоть ноет грудь…».

(В.А. Жуковский. «Ленора»)

Тут над мертвой заплясали
Адски духи при луне,
И протяжно припевали
Ей в воздушной вышине:
«С Богом в суд нейди крамольно;
Скорбь терпи, хоть сердцу больно.

(П.А. Катенин. «Ольга»).

Глядь, Светлана… о Творец!
Милый друг ее — мертвец!
Ах!.. и пробудилась.
/…/
Села (тяжко ноет грудь)
Под окном Светлана;

(В.А. Жуковский. «Светлана»).

Грибоедов: Поэт не прав (имеется в виду Катенин. — Г.С.); в наш слезливый век и мертвецы должны говорить языком романическим.

Г. С.: Написав это, Грибоедов тут же цитирует слова из пьесы Мольера: «Мы всё изменили, мы лечим теперь по совершенно новому методу». Спрашивается, при чём тут лечение, когда речь идёт о слезливом веке и о романическом языке? Ответ находим у В. М. Острецова: «Из масонских же лож пришла и идея о больном обществе, которое нужно лечить. Вылечить его от всех пороков должны были философия и искусство». Ответ находим и у Толстого, в пересказе слов ритора («так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство», курсив Л.Н. Толстого. – Г.С.) и мыслей Пьера Безухова.

Л. Н. Толстой: Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в-третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, — сказал он [ритор] и вышел из комнаты.

— Противоборствовать злу, царствующему в мире… — повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно-наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя — исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.

Г. С.: Надо сказать, что язык Грибоедова, энергичный и простой, мне нравится. Ну ещё бы он не нравился, ведь я воспитан на нём. Названное в ЛЛ количество могильных досок — шесть — оставим в покое, хотя любой конспиролог при виде этой цифры вздрагивает, как старый полковой конь при звуках боевой трубы.

О. А. Платонов: Так умер человек, верный своему долгу до смерти. Три работника, чтобы скрыть следы преступления, отнесли труп Хирама за город и закопали его возле леса, воткнув на могиле ветку акации. Три убийцы исчезли. Работники, узнав о смерти Хирама, собрались в храме, в среднюю комнату, которую обтянули в знак печали черной материей. После его смерти мы бродим как во тьме. Он унес с собой в могилу тайну начатого им дела». После этой речи Председателя братья масоны, вооруженные мечами, обходят три раза ложу, изображая поиски останков Хирама, находят ветку акации и собираются возле гроба, в котором лежит посвящаемый. Председатель берет его за руку и произносит слово «Бооц», потом, выпустив руку, говорит: «Ах, Б-же мой. Мак-Бенак» (что по-еврейски значит «тело отстает от костей»). Мак-Бенак – это священное слово, пароль, в звании учителя. После этого посвящаемого вынимают из гроба, и он дает клятву в том, что не разоблачит ни одной из тайн своего звания ни братьям работникам, ни ученику, ни профану (выделено мной. – Г. С.).

Г. С.: Что полезного для нашего просвещения (истинного, а не масонского просвещения, преподаваемого на уроках «русской» литературы), мы можем извлечь из сопоставления этих слов Платонова со стихами ЛЛ? То, что «мертвецами» в масонских ритуалах оказываются как посвящаемый, так и ранее посвящённый «брат». Ранее посвящённый, лежащий во гробе, «воскресает» для новой жизни и покидает гроб, чтобы туда мог лечь «новопреставленный» «брат», который «воскреснет», как и предыдущий, при посвящении другого «брата». Круговорот «братьев» в природе.

Жуковский и Катенин, похоже, должны были «умереть» для прежней жизни, и поэтому отождествляли себя с Ленорой, Людмилой, Ольгой, Наташей и т.д., а вот Пушкин, выходит, долежался до «воскресения», когда написал: «Она Ленорой при луне со мной скакала на коне».

Рассматривая в целом рецензию Грибоедова на балладу Жуковского, Гнедича на балладу Катенина, а также филиппику Грибоедова на Гнедича, нужно сказать, что они скорее походят на внутрипартийную разборку, чем на литературу. Простите, я не то сказал. Литература и есть внутрипартийная разборка. Литература, по слову В. В. Розанова, это – Пирамида, в которую ничто чуждое не вхоже, но всё только родное по духу, иначе бы она не стояла. Хотя и заводятся внутри неё постоянно распри и перепалки, но все они ведутся по поговорке: милые бранятся – только тешатся. И журнальная пикировка, которую мы только что прочли, есть не что иное, как небольшой междусобойчик, затеянный для отточки перьев. Молодцы «братья». Весело себя развлекали, оставив военную службу и потешаясь над нами, профанами.

И ещё на одно высказывание Грибоедова, подтверждающее мысль о литературной «борьбе» как о борьбе нанайских мальчиков, хочется обратить внимание.

Грибоедов: Но если верить г. рецензенту [Гнедичу], он сам по себе не вооружился бы против Ольги, взыскательные неотвязчивые читатели его окружают. Они заставили его написать длинную критику. Жалею я его читателей; но не клеплет ли он на них? – В противном случае, зачем было говорить с ними так темно: «Что касается до меня, то я, право, ничего бы не нашел сказать против этих стихов, кроме того, что, так сказать, нейдут в душу». Такой нескладный ответ, натурально, никого не удовлетворит: с неугомонными читателями надобно было поступить простее; надобно было сказать им однажды навсегда: «Государи мои! не будем толковать о поэзии! она для нас мудреная грамота, а примитесь за газеты». Читатели бы отстали, а бесполезная и оскорбительная критика в журнале не наполнила бы 22-х страниц.

Г.С.: Попробуем разобраться, какие «читатели» насели на Гнедича и заставили писать критику на «Ольгу»? Уж не «братки» ли это гнедичевой ложи? Что могло им не понравиться в «Ольге»? Не знаю, может, просто корпоративная солидарность взыграла, дескать, знай наших, давай грибоедовских проучим. Но классиков голыми руками не возьмёшь. Отлично срезал всех Александр Сергеевич: читайте газеты, господа, вы до поэзии не доросли.

Любопытно было бы, конечно, и Гнедичеву критику почитать, потому что в ней могло бы открыться, что не устроило гнедичевых «братков» в «Ольге» и почему они потребовали разборок. Но Б-г с ней. Я о другом хотел сказать: о том, что в этой «борьбе» масонских лож росла и крепла та «идейная» борьба, которая со страниц журналов и газет выйдет спустя десятилетия на городские площади, перевернёт и уничтожит русскую жизнь и воплотится в борьбе эсеров с эсдеками, красных с белыми, троцкистов со сталинистами, патриотов с космополитами, либералов с единороссами и т.д. и т.п.

Скажу более, эта масонская «борьба», которую вели Грибоедов с Гнедичем – одного поля ягода с «борьбой» коммунизма и капитализма, нацизма и социализма, американской демократии и российской плутократии, якобы сдерживающей агрессивный натиск Америки на мир. Это, конечно, уже не ягоды, как я неудачно выразился, это кровавые плоды кабинетных масонских войн, в которых корпоративные разногласия оборачиваются идеологическими фронтами, а последние в свой срок принимают вид фронтов полевых, перемалывающих миллионы и миллиарды жизней. Идеологические противоречия между народами и странами были и остаются мнимыми, искусственно создаваемыми и пропагандистки раздуваемыми. Вся эта «борьба» является, как я уже сказал, внутрипартийной усобицей. Потому что сколько бы ни было партий вовлечено в эту «борьбу», как бы они ни назывались, как бы не различали себя программами и лозунгами, суть их всех одна, и название у них у всех, согласно этой сути, единственное – антихристианство.

Для чего написаны «Ленора» и её переводы? Для того, чтобы вовлечь профанов в масонские мистерии, но не через деятельное участие – профаны до этого не доросли – а через чтение, умственное вникание, мечтательное представление, написаны баллады «Ленора», «Людмила», «Ольга», «Светлана», которая была сочинена через четыре года после «Людмилы», как думаю, для отвода слишком проницательных глаз и усыпления тех, кого надо было усыпить.

Как заканчиваются баллады?

«Твой труп сойди в могилу! / А душу Бог помилуй!», — заканчивается «Ленора».

«Твой услышал стон Творец; / Час твой бил, настал конец», — заканчивается «Людмила».

«Будь веселость, как была, / Дней ея подруга», — заканчивается «Светлана», но её в расчёт не берём, п.ч. она послужила лубочной завесой «Людмиле».

«Казнена ты во плоти; / Грешну душу Бог прости!» — заканчивается «Ольга».

«Как сидела, как спала, / К жизни с милым умерла», — заканчивается «Наташа».

Умереть, чтобы ожить для другой жизни – вот суть масонского обряда с костьми и гробом. Лечь во гроб, чтобы встать из него «прозревшим», «очищенным», «просветлённым», чтобы добиться экстаза (выхода из себя), о котором мы говорили, касаясь иудаистской мистики и каббалы. Всё это, конечно, не шуточки, всё это глубоко религиозные, связанные с духовным миром, обряды. Каким духовным миром – вот вопрос. С миром прелестным, погибельным и самоубийственным связаны масонские ритуалы. Ввести в них не только участников-«братьев», но и непосвящённых профанов через чтение «братских» сочинений и через просмотр их постановок — такая задача определена светской культуре.

https://vetrovo.ru/art/o-georgij-selin-zhukovskiy-2/

Категория: История | Добавил: didahe (25.02.2023)
Просмотров: 284 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
avatar
Форма входа
Поиск

Фото

Блог