Святые Пётр и Феврония. Могут ли они быть образцом "семьи, любви и верности"? Мнения.

Татьяна Деркач

По поводу Петра и Февроньи.
Их тут обвинили в отсутствии любви, христианства, карьеризме одной и страхе смерти другого.
Давайте попробуем понять эту историю исходя из системы ценностей того времени. Отбросим приквел в виде сражения Петра с темным двойником своего брата. Чисто линия Петр-Февронья. Как это изложено в народном эпосе.
Муром. Начало 13 века. Только что закончилась междоусобная война с суздальцами. Драка была та еще. Давид - муромский князь. Женится на простолюдинке. В обмен на выздоровление. Как для того времени - на редкость самоотверженный шаг, ибо это означает фактически вычеркивание своей семьи из престонаследования, если в браке появятся дети. То есть, тут вопрос закрыт. Альтернатива для князя - не жениться и умереть. Странно, что его упрекают во вполне естественном выборе жизни.
Теперь вопрос: зачем это надо было Ефросинье-Февронье. Получила ли она то, что ей приписывают? Тоже как бы нет. Выгоды никакой, кроме статуса. Статус, кстати, не был признан боярами, Петр-Давид получил во власти сильную оппозицию и был изгнан, но на престол вернулся не в ходе борьбы за него, а по просьбе тех же, кто его изгнал. Выйди замуж за ровню, Февронья имела бы более долгий и здоровый брак. А так получила кучу проблем.
Упрек: они не любили друг друга, этот случай не может быть примером для современных семей. Народ, эта история вообще не любовная. Это об ответственности ваще-та. Которой в современных семьях - пардон, но кот наплакал. В отличие от моря чувств и прочих эмоций. Ну и да: в то время князья сильно при выборе невесты не заморачивались проблемой эмоций. Брак должен был быть династический и приносить различные политическо-территориальные выгоды. Петр-Давид отказался от выгод, притом, что другие претенденты на престол могли этим воспользоваться. Но тут - не до жиру, быть бы живу. Ну и да: какая бы княжеская дочь его полюбила с такой проказой по всему телу. Или так: кто б из других князей отдал бы за проказного свою дочь? Так что других вариантов брака у него б не было. 
Согласно Лаврентьевской летописи, дети в браке все же были (трое). Видимо, только в этом браке они и могли быть.
Потом супруги уходят в монастырь. Все, Петр вычеркивает себя из междоусобицы и дальнейшей борьбы за княжьи уделы. Что бы там ни говорили, в данном случае, мне кажется, причина схимы - совсем не "дела плоти", а вопрос власти. И если муж идет в монастырь, куда деваться жене?
Не знаю, как для кого, для меня эта вся история - чистая политология, а не основы семейных отношений.

Из обсуждения:

Вера Слемнёва: Отбросим хоррор-зомби в конце. С переползанием скелетов в одну могилу, ага

Татьяна Деркач:  Конечно. Нас это не интересует.

Vitaliy Eismonth: Вопрос здесь все же в другом: в чем здесь образец супружества для православной семьи?

Татьяна Деркач: в этой истории нет никакого образца вообще. это нетипичный случай, и его нельзя выпускать в тираж в принципе.

Андрей Десницкий

Сказание о Петре и Февронии, конечно, едва ли не самый неподходящий сюжет для проповеди семейной жизни. Женился князь по крайней необходимости и против своего желания, а старость и смерть предпочел встретить не со своей женой, а в монашеской обители.
Ну и про змееборчество с ядовитой кровью (древний языческий мотив) и вовсе сказать нечего. Мифология в чистом виде.
А других святых супругов, видимо, в святцах не нашлось. Так уж получилось, что существующая житийная традиция вся тянет к монашескому деланию как единственному оправданию земного жития, делая исключение для благоверных князей. Супружество в жизни такого князя - атрибут, не более.
А ведь сколько есть в жизни чудных пар...
Просто о них говорить не принято.

**

Священник Максим Плякин

При всей неоднозначности отношения исследователей к «Повести о Петре и Февронии» — это практически единственный (и уж точно самый известный) источник наших сведений о них. Поэтому, естественно, в первую очередь все кинутся читать именно этот памятник древнерусской литературы (и, естественно, его бесчисленные переложения). А что мы в этом памятнике можем прочесть именно о супружеской жизни свв. князей? Что св. Феврония принудила св. Петра жениться на себе (шантажом принудила, если уж называть вещи своими именами). Что св. Петр при первом же удобном случае (полностью поддержанный своими боярами) постарался сбагрить свою новобрачную (венчаную, заметим) жену куда подальше. Что выбор князя остался долговременным соблазном для его дружины и боярства и стал причиной (не основной, правда, но всё же причиной) кровавой междоусобицы в княжестве.
Конечно, в эту семейную историю вмешивается Промысел Божий: св. Петр, вразумленный болезнью, уже более не дерзает искушать Бога и принимает св. Февронию как супругу. Когда бояре позже поставили его перед выбором — жена или престол, он (после колебаний и раздумий) твердо выбирает жену (за что Господь явно вознаграждает их обоих). Хрестоматийной стала история об их взаимном обете умереть в один день и час (в день ангела св. Февронии, к чему бы это?), из-за чего княгиня-инокиня не дошила воздух.
Так что если и говорить о покровительстве, то — семьи уже сложившейся, крепкой, спаянной, если угодно, совместным терпением скорбей.
Летописи вообще не сообщают о детях св. четы (да и сами они умирают в иночестве), есть лишь житийные упоминания, что супруга Юрьевского князя св. Святослава Евдокия — дочь Петра и Февронии. Однако супружеская жизнь Юрьевских князей вряд ли может быть названа счастливой: в 1228 году (практически сразу после смерти тестя и тещи) Святослав и Евдокия развелись. Дети, Димитрий (Церковью он тоже прославлен во святых) и Болеслава, остались с отцом, а княгиня приняла постриг на родине, в муромском Борисоглебском монастыре. Житие св. Святослава утверждает, что дочь легендарных родителей так и не смогла жить в единодушии со своим мужем. Князь не стал неволить жену и отпустил ее в монастырь, дав богатый «выход». Св. Евангелие призывает нас судить любое дело «по плодам» (Матф. 7:17-18). И какие же плоды мы видим в жизни тех, на чью память нас призывают молиться о хранении заповеди о неразлучении сочетанного Богом, о многочисленности нашего народа и единомыслии супругов? Развод в семье (единственной?) дочери, причина развода — «не сошлись характерами», двое детей остались со своим святым отцом-одиночкой… На горькие раздумия наводит и дата их развода: неужели единственной причиной, всерьез державшей Евдокию в семье, была воля родителей, чья выпестованная искушениями верность друг другу стала легендой? И как только Господь призвал ее родителей к Себе, княгиня тут же уходит из семьи в монастырь.
Есть, наконец, и третий аргумент — миссионерский. Первый его аспект — свидетельство своим. Что скажут наши не(мало)воцерковленные при(за)хожане репродуктивного возраста, придя договариваться о венчании и получив в качестве подарка брошюру с житием и (конечно же!) акафистом таким святым покровителям семьи и брака? Ви таки думаете, що они после этого придут венчаться? А второй аспект — свидетельство внешним. Да не будет сочтено за паникерство, но я уже предчувствую публикации с лейтмотивом: «А вы подивитесь, люди добрые, каков у этих православных идеал семьи!» Зачем давать повод ищущим повода? Неужели в сонме святых, от века Богу угодивших, мало найдется гораздо более чистых семейных историй (и влюбленностей в том числе)? Разве нет благов. кн. Всеволода Владимирского, за многочадность прозванного «Большое Гнездо»? Его восемь сыновей стали родоначальниками 115-ти княжеских кланов, среди предков, потомков и ближайших родственников св. Всеволода — более сорока святых! Разве нет у нас Царственных страстотерпцев? Еще десятилетие назад о. Андрей Кураев писал, что многое можно поставить в упрек Царю-страстотерпцу, но его семейную жизнь не порицали даже злейшие недруги.
Супружеские пары в наших святцах есть и помимо свв. Петра и Февронии. Иоанн и Мария Устюжские (жена привела мужа к христианству, кстати), Сергий и Варвара Свирские (родители св. Александра), Кирилл и Мария Радонежские (в их потомстве, кроме св. Сергия — его брат, св. Стефан Московский с сыном св. Феодором Ростовским)… А княжеские супружеские пары? Димитрий Донской и Евдокия, Александр Невский и Васса, Ярослав и Мария Владимирские, Довмонт и Мария Псковские, Олег и Евпраксия Рязанские… Это ведь только самые известные. Скажут мне, что имена их немы уже для нас. Ну и что? Верните их из забвения! Дайте святым Церкви Торжествующей послушание от Церкви странствующей: помолитесь! Испросите у Господа мир и единомыслие в семьях, подобный тому, что был в ваших! Разве не станут их жития (извлеченные из беспамятства) гораздо большим подспорьем для нынешних христиан, чем могло бы стать житие свв. Петра и Февронии? Почему бы не вспомнить легендарное терпение св. Моники? Муж — язычник, сын — сектант и прелюбодей, а они лишь плачет и молится. Соседи (и соседки!) диву давались, что Моника с Патрицием за всю жизнь ни разу не поссорились, хотя характер у мужа был далеко не сахарный. И результат — муж крестился незадолго до смерти, изумленный верой и терпением жены, а сын не только вернулся в церковную ограду, но Вселенским Собором впоследствие был возвеличен как мерило веры для всей Церкви!
Не в хулу и уничижение муромским подвижникам говорю я все это — говорю в надежде, что Церковь моя не будет посмеяна. В надежде, что слово, которое Священноначалие наше обращает к внешним, станет не будущим поношением нам же, а проповедью… Услыши ны, Боже, Спасителю наш!

Из обсуждения

Татьяна Александрова: Житие Петра и Февронии - сказка того же типа, что о Василисе Премудрой. Для сказки там совершенно нормальные идеалы. Но если выбирать "покровителей семьи", то кого еще?  Адриана и Наталью? - Светлое будущее для брачующихся, ничего не скажешь. Григория Старшего и Нонну? - Тоже брак неоднозначный: она его привела к вере, не всем подходит.

Фёдор Лобанов Всё равно это очень позитивный пример - "Григория Старшего и Нонну: она его привела к вере" А вот с Петром и Февронией (шантаж) - очень не позитивный.

Татьяна Александрова: Да не шантаж это. Просто сказочный мотив. А вырос он из предубеждения против язычников. Язычница - колдунья, поэтому и жениться на ней нельзя. А она не колдунья, а целительница.

Татьяна Александрова Царевна-лягушка тоже Ивана шантажирует, получается?

 Это один бродячий сюжет. Я считаю, что обе истории выросли из повествования Хроники Иоанна Малалы о Феодосии II и Евдокии (которые тоже святые). Но и к ним эта история прилеплена как бродячий сюжет, заполняющий некую информационную лакуну. Но вообще сказать можно одно: историческая реальность половины наших святых - примерно такая же, как царевны-лягушки и Ивана-царевича.

**

Андрей Зубов

Один из наших замечательных филологов, Руфина Петровна Дмитриева, сама родом с былинной Пинеги, со студеных земель полунощных, ученица Дмитрия Сергеевича Лихачева, написала интересное и исчерпывающее исследование о чудесной повести о Петре и Февронии. Там собраны все изводы этого предания, рассмотрены исторические и культурные параллели.

Когда у нас сейчас одни рассказывают о Петре и Февронии мармеладные истории, а другие обличают невежество первых и смеются над этим редким по красоте сюжетом, я и тех и других отсылаю к этой книжке, написанной еще в глухое коммунистическое время.

И сам Дмитрий Сергеевич и его ученики, да и все мы, люди того жизненного круга, не унывали в тупой и плоской подсоветской действительности. Мы чаяли возрождения нашего народа, чаяли его свободной и умной жизни, в которой вновь будет и место древней культуре, и чистой вере, и точному знанию прошлого, да, пожалуй, и настоящей, сильнейшей смерти, любви.

Мы писали книги, ездили по "остаткам разбитого в дребезги", посещая тот же Муром, то же село Ласково в Рязанской земле, ту же Пинегу. Мы собирали по крохам, чтобы не пропало, но, напротив, расцвело и заблагоухало казалось бы давно забытое, осмеянное, изрубленное, сожженное, изуродованное.

В изначальном изводе повести о "Петре и Февронии" есть такой эпизод. Муромские бояре, по наущению своих жен, не желавших служить дочке бортника, каковой была Феврония, нашептывали князю Петру, что у нее "плохие манеры", что она после обеда собирает в горсть, по крестьянской привычке, крошки хлеба со стола, а не встает, забыв о них. Желая узнать, правда ли то, что говорят о жене, князь Петр как-то после обеда, попросил княгиню разжать руку, чтобы уличить ее в фо-па. Княгиня разжала пальцы - на ладони лежали зерна благоуханного ладана. Так же и мы собирали эти крошки памяти, чтобы потомки наслаждались ароматом высокой и древней культуры.

Д.С.Лихачев полагал, что повесть эта одновременна эпохе Андрея Рублева, называл это время русским предренессансом. И так оно и было. Из-за самочинной автокефалии, отсечения себя и от Запада, и от греков, наш предренессанс так и не перешел в ренессанс. На Дионисии и Ермолае-Эразме всё закончилось. Всё утонуло в кровавых безумствах Ивана Грозного и его Опричнины, в последовавшей за этим Смуте.

А когда-то, неизвестный нам гений начала XV века вспомнил, должно быть, трогательную историю любви Муромского князя Давыда Юрьевича (умер в 1228 г.) и написал свой сказ. Как и в домонгольских русских соборах Северо-Востока, в повести о Петре и Февронии видны и западно-европейские мотивы, легко читается повесть о Тристане и Изольде, видны и предания, вечные как мир, о змее, являвшемся к женщине "в виде человеческом, зело прекрасном". Есть и мудрая дева - целительница, из дочери бортника ставшая княгиней.

Нелегко отделять эпос от факта в этой повести, да и не нужно. Ровная, спокойная красота языка, нравственная безупречность смысла, верность до гроба как идеал семейной жизни и далеко не простые пути князя Петра и Февронии друг ко другу - где все есть - и княжеская спесь, и гордыня муромских боярынь, и желание девушки выйти замуж за суженного, не пройти мимо, как проходят блуждающие звезды, и чистая народная мудрость...

Есть несколько штрихов особенных, редких в фольклоре, говорящих, возможно, о каких-то реальностях. Вся повесть построена на преодолении сословных предрассудков и, надо думать, предрассудков этнических. Высший слой домонгольской Руси был и считал себя варяжским. Как и повсюду варяги с презрением относились к завоеванным им народам. Здесь - к славянам. А исцелила героя-викинга, за честь брата сразившегося со змеем таинственным Агриковым мечем, простая славянская рязанская девушка исключительной доброты (у ног ее сидел заяц) и мудрости.

И второй штрих - мудрость Февронии не угасла после замужества, как часто бывает в фольклоре - вещая дева не стала обычной женщиной. Она и в браке оставалась мудрой вещуньей, учившей и мужа, и бояр, и прельстившегося ею корабельщика.

И конец супругов, желанный для любящих во все времена, конец подобный концу Филимона и Бавкиды. Гетевский Фауст не вмешался здесь в мирную жизнь стареющих супругов, не ускорил их кончину. Торопит князь Петр, накануне ставший иноком Давыдом, ставшую Евфросиньей Февронию. Торопит в последний путь, а та всё никак не может дошить воздух на чаши для Святых Даров... Но умерли они вместе, и хоть и приняли по обычаю того времени перед смертью монашеский постриг, по их воле и не без сопротивления не в меру морализировавших сограждан, были положены в одном двойном гробе.

Сколько видел я таких двойных, соединенных единой горизонтальной перекладиной крестов, часто высеченных из одного камня, на кладбищах Западной Европы. Святыня семьи, святыня супружеской любви, запечатленная навеки. И звучат прекрасные напевы Римского-Корсакова из его оперы о Петре и Февронии, и обнимают они, и эти кресты древних кладбищ, и парные супружеские статуи Древнего Египта - обнимают они собой наши сердца и властно говорят о великой полноте, тайне и счастье супружеской любви, о том, воистину божественном даре, приняв который человек повергает змия соблазна, зависть и все формы неравенства, чтобы в жертве собой другому обрести единство и с ним, и с Богом.

**

Памятник древнерусской агиографической литературы. Повесть создана в середине XVI в. писателем-публицистом Ермолаем-Еразмом на основе муромских устных преданий. По мнению исследователей, в повести объединены два народно-поэтических сюжета: волшебная сказка об огненном змее и сказка о мудрой деве. С устно-поэтической народной традицией связан и образ центральной героини — Февронии. Жанр «Повести о Петре и Февронии Муромских» не находит соответствий ни с исторической повестью, ни с агиографической