Поэзия в Библии

В современных переводах Библии более трети текста Ветхого Завета представлено в поэтической форме. Это псалмы, книги мудрости (Иова, Притчей, Екклезиаста) и большая часть пророческих книг. Несколько поэм есть также в Пятикнижии и в исторических книгах. Сила воздействия и популярность многих отрывков из этих книг показывают, что поэзия способна раскрыть самую суть наших отношений с Богом. Вдумчивое чтение библейской поэзии — это средство постижения духовного смысла этих писаний, которые подчас могут выразить гораздо больше, чем обычная проза.

Библейская поэзия отличается от большинства западных поэтических форм, но обнаруживает большое сходство с поэзией народов, населявших земли, соседствовавшие с Израилем, такие, как Угарит и Месопотамия. Более поздние по сравнению с ними еврейские сочинения продолжали эту древнюю восточную традицию; она запечатлена в гимнах свитков Мертвого моря (the Hodayot, I QH). Мы сосредоточимся, в первую очередь, на ветхозаветной поэзии, поскольку новозаветная поэзия (напр., Лк. 1:46—55,68—79) встречается редко, да и то в основном используют ветхозаветные образцы.

Библейской поэзии свойственны три главные особенности: ритмичность (или размер), параллелизм и концентрация смысла. Все три не всегда присутствуют одновременно, хотя часто именно так и бывает, а в некоторых фрагментах трудно сказать, читаем ли мы поэтическую прозу или поэзию в прозе. Возможно, в таких известных текстах, как Флп. 2:5–11 и Кол. 1:15–20, нашли отражение ранние христианские поэмы, но возможно также, что величие самой темы побудило автора к поиску особых выразительных средств, к использованию высокого поэтического языка. Во всяком случае, поэтический стиль почти всегда обнаруживает себя даже в переводах на другие языки.

Поскольку у нас нет возможности услышать царя Давида, поющего псалмы, то любые дискуссии о звучании и ритме библейской поэзии неизбежно будут включать в себя элемент субъективности. Некоторые исследователи считают явлением первостепенной важности количество слогов в поэтической строке, другие предпочитают опираться на чередование в ней ударных слогов, которые четче, чем долгота звуков, выделяются в речи. В любом случае библейский поэтический текст состоит из четких фраз примерно одинаковой длины. Это хорошо видно в переводах, близких к оригинальной форме. Если говорить об ударениях, то обычно присутствуют две сбалансированные фразы, каждая из которых имеет два или три ударных слога (2+2, ср.: Пс. 28; или 3+3, ср.: Ис. 40 — 55; Иов.; Прит).

Иногда это правило сбалансированности нарушается; так, ряд плачей характеризуется несбалансированным ритмом, называемым qinah (от древнееврейского слова «плач»). За предложением с тремя ударениями может следовать предложение с двумя ударениями (3+2), как будто отчаяние автора настолько велико, что у него нет сил даже повторить строку полностью.

Однако это правило соблюдается не всегда (другие строки этого стиха имеют уже другой порядок построения), и нельзя с уверенностью говорить о психологической основе построения строки.

В прошлом, если фраза или строка казалась слишком длинной или короткой, исследователи иногда предлагали даже изменить текст ради соблюдения размера. В настоящее время ритму как аспекту библейской поэзии мы уже не придаем прежнего значения. Мы сейчас отчетливее осознаем наше незнание традиций того времени и меры той свободы стиля, которой обладали поэты.

Второй отличительной чертой библейской поэзии является параллелизм, когда две короткие фразы (А, В) в чем–то подобны или параллельны. Лишь недавно ученые открыли важное значение параллелизма. Джеймс Кугель (The Idea of Biblical Poetry: Parallelism and its History, Yale University Press, 1981) говорит о том, что раввины, не признававшие важности повторов, «забыли» о параллелизме. Они стремились к максимальной четкости каждого слова и каждой фразы, как, например, во Втор. 33:10:

Считалось, что слова «законы» и «заповеди» имеют разное наполнение (как письменная и устная Тора). И раввины были не совсем неправы, потому что абсолютно синонимичные фразы крайне редки. Все же первым «вспомнил» о параллелизме Роберт Лоут в своих двух работах, опубликованных первоначально на латыни в 1753 г. и 1778 г. (в английском переводе: Lectures on the Sacred Poetry of the Hebrews, Buckingham, 1815; и Isaiah: Л New Translation with a Preliminary Dissertation and Notes, Wm. Tegg, 1848). Он предложил представить состоящую из двух фраз строфу следующим образом: А/ В//, где / — небольшая пауза в конце первой фразы, а // — полновесная пауза в конце строфы. Например, в Пс. 2:3:

Эти фразы можно также разбить на два или три меньших по размеру элемента, которые в древнееврейском варианте часто представляют собой отдельные слова (как бы соединенные дефисом). Их можно представить в виде букв а, b, с и т. д. (как показано ниже) с их параллелизмами а¹, b¹, с' и т. д. Например, Пс. 146:8:

Лоут описал три основных типа параллелизма. В псалме 2:3 представлен синонимический параллелизм, когда первая фраза повторяется в похожих выражениях во второй фразе (ab/ а'b' //). Сюда же относится и внешний параллелизм (А / В // А' В' //), как, например, в Пс. 26:1:

Кроме того, встречается антитетический параллелизм, когда две фразы имеют противоположный смысл, как в Прит. 10:1:

Третьему типу параллелизма — синтетическому — Лоут дал следующее определение: «Такой параллелизм проявляется только в сходстве форм; при этом слова и предложения не имеют своих эквивалентов (как при синонимическом параллелизме) и не имеют своих антитез (как при антитетическом параллелизме), но присутствует тождественность и соответствия между различными суждениями, выражающиеся в особенностях формы и построения всего предложения и составляющих его частей…»

В Пс. 2:6, например, отсутствует как синонимический, так и антитетический параллелизмы:

Классификацию Лоута можно развить далее в нескольких направлениях:

(а) Дополняющий параллелизм: две фразы выражают дополняющие друг друга истины:

Яхве и псалмопевец («я») связаны взаимоотношениями веры. Иметь пастыря означает не иметь нужды.

(б) Ступенчатый параллелизм: вторая фраза повторяет только одно из основных положений первой строки, чем подчеркивается главная мысль (ab/ а'с //):

Можно рассмотреть этот стих и с точки зрения применения в нем «эллипсиса» (опущение одного элемента). Обращение относится к небесным существам во второй строке так же, как и в первой, хотя здесь они прямо не названы. Ступенчатый параллелизм — особый прием, используемый с конкретной целью: открыть стих (Пс. 28:1; Екк. 1:2) или закрыть его (Екк. 12:8), а так же в повторах (Пс. 66:3,5).

(в) Хиазм — обратный порядок расположения параллельных элементов (ab / b'a' //), что создает эффект «пересечения» (само название происходит от греческой буквы «х» (хи), имеющей форму креста).

Этот прием интересен, он придает разнообразие форме, однако немаловажен он и для смысла. Контраст между путями праведников и грешников четко передан посредством формы верхней строки. Иногда он используется для акцентирования центрального элемента. Развернутый хиазм (например, a b с/ с' b' а') мы находим также в Ам. 6:46 — 6а; или a b с b' а' — в Ис. 55:8–9.

(г) Меризм — способ выражения всеобщности путем соединения двух крайностей (которые можно представить в виде а– а+):

Величие единства мира представлено двумя вертикальными крайностями (а b+ / b– а' // — см.: хиазм). Следующий стих этого псалма добавляет горизонтальную протяженность, охватывающую море и сушу. Еще один пример меризма, представляющего всю вселенную — «небо и землю» (Быт. 1:1), — использован в начале вавилонского эпоса о творении (Энума Элиш 1, 1):

Третий тип параллелизма (синтетический), выявленный Лоутом, стал объектом многочисленных дискуссий. Что значат термины «соответствие» и «тождественность»? Не является ли «синтетический параллелизм» всего лишь совокупностью всех случаев, не вошедших в два других типа? Работа Адель Берлин (Berlin A. The Dynamics of Biblical Parallelism, Indiana University Press, 1985) существенно проясняет проблему. Автор полагает, что существует не менее четырех уровней, на которых может создаваться параллелизм. Это уровень звуковой (фонологический параллелизм), уровень словесный (лексический параллелизм), уровень структуры предложения (грамматический параллелизм) и уровень смысловой (семантический параллелизм). Взаимодействие этих четырех уровней как раз и придает библейской поэзии гибкость и силу.

(а) Звук. Для древнееврейской поэзии, а иногда и для прозы, характерно присутствие одинаковых звуков в отдельных словах. Этот прием создает впечатление единства стиха и может подчеркнуть тот или иной оттенок смысла. Повтор звука может наблюдаться в начале слов (аллитерация), между словами (ассонанс) или между окончаниями слов или строк (рифма). При переводе этот эффект звуковой игры обычно теряется, что особенно отрицательно сказывается на притчах, которые существенно выигрывают от сочетания краткости и звукового эффекта. Например, в древнееврейском тексте Прит. 13:25 состоит всего из семи слов, где участвуют ассонанс и рифма (ср. известную английскую поговорку «пожалеешь плетку, испортишь ребенка»). NIV потребовалось 18 слов, причем звуковой эффект оказался потерянным. (В русском переводе 15 слов: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына, а кто любит, тот с детства наказывает его». — Прим. ред.)

К счастью, нередко оказывается, что эффект, создаваемый игрой звуков, может быть достигнут и другими способами, однако оценить по достоинству звучание библейской поэзии можно только в оригинале, что является большим стимулом к изучению иврита. Повторение одинаковых или похожих звуков часто использовалось пророками, желавшими таким образом лучше донести свою мысль до людей (напр.: Ис. 5:7; 7:9).

(б) Слова. «Лексический параллелизм» в Пс. 2:3 выражается в том, что слова «расторгнем» и «свергнем», «узы» и «оковы» близки по значению. Сходные по смыслу слова, часто находящиеся в параллельных строках, называются словарными парами. Иногда их значения настолько близки, что они кажутся синонимами, хотя в языке абсолютные синонимы очень редки, если вообще возможны, так что нужно различить как расхождение, так и частичное совпадение их значений.

(в) Структура предложения. Грамматический параллелизм двух фраз в Пс. 2:3 очевиден (глагол — местоимение — существительное). (Рассуждение автора основано на англ. переводе Библии. — Прим. пер.). В других стихах часто наблюдаются незначительные грамматические расхождения (напр., единственное /множественное число, мужской /женский род, глагол совершенного /несовершенного вида), вносящие разнообразие, а иногда даже помогающие раскрыть смысл. В Прит. 10:1 (см. выше) единственное грамматическое расхождение состоит в том, что во второй фразе глагол («радует») заменен существительным («огорчение»). В данном случае слова и структура предложения идентичны, тем самым особенно подчеркивается смысловой контраст понятий, противопоставление мудрости и глупости.

(г) Смысл. Параллелизм словарного и структурно–грамматического уровня в Пс. 2:3 неизбежно приводит к семантическому параллелизму — высшему и наиболее сложному уровню. Обе фразы подобны одна другой, сообщая о том, как цари народов планируют бунт против Бога Израиля и Его Мессии. Тем не менее в следующем разделе мы увидим, что абсолютный семантический параллелизм встречается крайне редко.

Исследования Адель Берлин помогают раскрыть как ценность, так и недостатки труда Лоута. Основная проблема классификации Лоута состоит в том, что очень многие стихи не укладываются в его схему. Кугель, отмечая огромное количество исключений, предложил рассматривать отношение между двумя фразами следующим образом (см. там же, с. 51): «Поскольку В связано с А таким образом, что, развивая его, перекликаясь с ним, повторяя его, противопоставляясь ему, — неважно, что конкретно делая, — оно (В) имеет эмфатический, «вспомогательный» характер, и именно этот фактор, а не какая–то эстетически ориентированная параллельная симметрия, представляет собой смысл библейского параллелизма».

Подводя черту, можно допустить, что раннеиудейский подход к этому вопросу выглядел так: «А не равно В»; традиционный подход таков: «А равно В», Кугель же считает, что «есть А, а есть еще нечто большее, и это есть В». Кугель рассматривает параллелизм как малополезную концепцию и задает вопрос о том, есть ли разница между природой поэзии и прозы. Главным образом речь идет о семантическом параллелизме, так как параллелизм других уровней, считает Кугель, и остальные свойства поэтического стиля часто более очевидны.

Аналогичное мнение выразил Роберт Альтер (Alter R. The Art of Biblical Poetry, Basic Books, 1985. P. 19): «При наличии семантического параллелизма в строке происходит характерное смещение смысла в сторону его усиления (как в случае парадигмы числительных) или фокусирования, конкретизации или даже драматизации».

Анализируя те же строки, Давид Клайнз (David Clines) говорит, что фраза А имеет обобщенный, неясный смысл, тогда как фраза В конкретизирует каждое слово, символ или утверждение фразы A («The Parallelism of Greater Precision: Notes from Isaiah 40 for a Theory of Hebrew Poetry» in Directions in Biblical Hebrew Poetry, ed. E. R. Follis, JSOT Press, 1987. P. 77–100). В Ис. 40:3 читаем:

Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу,

Вторая фраза проясняет смысл первой. Очевидно, что слово «стезя» имеет буквальное значение «дорога», а не метафорическое — «образ жизни», и что путь предназначен для Самого Бога. Конечно, автор может продвигаться от А к В различными способами. Вот некоторые предложения Р. Альтера:

Саулу совсем не нравилось такое сравнение. Существительное и прилагательное, заменяющее его, являют пример грамматической интенсификации (Прит. 4:3):

нежно любимый и единственный у матери моей.

В Иер. 7:34 вторая фраза конкретизирует место нахождение людей и кто они:

Драматизация имеет место в том случае, если утверждение первой фразы во второй перерастает в гиперболу:

Такой же эффект создается посредством метафоры или сравнения:

Существует еще один вариант смещения значения, представляющий особую важность. Р. Альтер отмечает, что, наряду с высоким мастерством повествования в прозе, для Библии характерно отсутствие эпических поэм, подобных «Илиаде» или «Гильгамешу». Альтер объясняет этот тем, что (там же, с. 39) «то, что поэты предлагают нам, — это не повествование, а повествовательность, то есть, если можно так выразиться, повествовательное развитие метафоры». Смысловые пласты стиха не столько параллельны, сколько находятся в развитии; не рассказывая о конкретном событии, поэт тем не менее верно интерпретирует его:

Здесь медленное, но неуклонное рождение зла выражено в образах зачатия и рождения (см. аналогичные случаи в Пс. 7:6; 17:7–15,25).

Поэзия может в краткой форме сказать нам о многом. Параллелизм обладает бесконечными возможностями, однако библейская поэзия полна также и метафорами. Образы и метафоры быстро кружатся, корректируя, усиливая и дополняя друг друга. Иногда встречаются устойчивые метафоры, усиливающие фундаментальные истины о Боге (напр., о Господе как о пастыре). Кое–где развитие метафоры может быть поразительным (напр., Пс. 38:12) или необычайно детализированным (напр.: Иов. 14; Ос. 14:4—8). Трудно переоценить практическую и теологическую ценность метафор. Они — средство, с помощью которого можно интерпретировать наш собственный опыт, и они — карты, с помощью которых мы можем прокладывать курс нашей жизни. Поэтому читателям Библии стоит попытаться расширить свои знания о культуре древнего Ближнего Востока для того, чтобы почувствовать силу истин, так часто представленных в ярких выразительных образах.

Использование метафор в библейской поэзии помогает верующим всех времен воспринимать ее истины. Любая притча и любой псалом применимы к различным обстоятельствам в жизни разных людей. Болезни, враги, ощущение оставленности Богом — все это напасти, осаждающие Божий народ (напр.: Пс. 6). Розги может не быть под рукой (Прит. 13:25), но резкое слово или ограничение могут помочь. Мы выводим общие закономерности из частных случаев, а затем применяем общее в конкретной ситуации.

В книгах пророков мы часто обнаруживаем, что пророчества могут быть отнесены к различным историческим событиям (напр.: Ис. 13 и Откр. 18). Поэзии свойственна открытость, которая поощряет читателя к творческому ее осмыслению через многие варианты интерпретации.

С другой стороны, закон или доктрина, как правило, требуют согласия с одним единственным смысловым положением.

Эта открытость — одна из причин тех трудностей, с которыми сталкиваются читатели поэзии в отличие от читателей прозы. В поэзии нам самим приходится заполнять пробелы, воссоздавать опущенное и толковать смысл поэтического произведения. Вникая в тайну, сложность и яркость образов, мы стараемся соотнести их с нашей жизнью. При этом мы ощущаем, что автор очень близок нам, и это побуждает нас смотреть на мир его глазами. Это не значит, что восприятие поэзии — всегда субъективно и произвольно. Внимательное чтение поэтического произведения должно обогащать нас и помогать нашему проникновению в тот смысл, который вкладывали в данный текст его автор и его тогдашние слушатели, а также в тот, который находим в нем сегодня мы сами.

До сих пор мы фокусировали внимание на характерных особенностях строки или небольшого фрагмента, достаточных для понимания многих притч и отдельных поэтических отрывков. Но в более крупных по размеру произведениях нужно обращать внимание и на их композицию. И тогда мы сможем увидеть, что отдельные части поэмы часто обладают смысловым или грамматическим единством. Несколько отрывков могут также быть объединены определенным образом в виде стансов.

Каждое поэтическое произведение неповторимо, однако существуют некоторые общие композиционные характеристики. Среди них:

(а) Использование удлиненных и укороченных строк. Большинство стихов в поэтических произведениях состоит из двух фраз. Но иногда фраза может быть единственной, или строка может включать в себя три фразы, которые часто открывают (напр.: Иер. 10:12) или завершают отрывок (напр.: Иер. 14:9; Быт. 49:27). Кроме того, трехфразовый стих часто способствует созданию кульминационного накала отрывка или всего стихотворения (напр.: Пс. 15:11).

(б) «Анакруза». Иногда какой–нибудь элемент строки (союз или фраза) выходят за рамки фразового образа. Анакрузы обычно используются для соединения строк (напр., «ибо» «итак», «увы») или с целью введения важного утверждения. Пс. 1:1 состоит из трех фраз, частично включающих хиазм и вводимых анакрузой (а). Таким образом, мы имеем следующее весьма звучное начало книги Псалтирь:

(в) Рефрен. Это периодическое повторение, напоминающее возгласы хора между стихами гимна. В псалмах 41–42 рефрен, подводя итог сказанному, повторяется трижды:

Именно поэтому ученые уверены, что первоначально эти два псалма были одним целым и должны читаться вместе.

(г) Ключевое слово. Поэтическое произведение или его отрывок часто скрепляются повторением определенных важных слов, таких, например, как слово «глас» в Пс. 28 или различные слова для обозначения отрезков времени в Пс. 89.

(д) «Инклюзив». Это слово или фраза, стоящая в начале и в конце поэтической или прозаической единицы (напр., «Благослови, душа моя, Господа», Пс. 102:1, 22). Инклюзив создает единство отрывка и указывает слушателям на его завершение. Смысл повторяющихся фраз обычно раскрывается и обогащается тем, что заключено между ними (напр., Пс. 8).

(е) Акростих. Каждый элемент акростиха начинается с новой буквы древнееврейского алфавита по порядку. Это может иметь место на уровне фразы (псалмы 110,111), стиха (Пс. 24), двух стихов (Пс. 36) или трех стихов (Пл. Иер. 3). Примером чистого акростиха является Пс. 118, в котором восемь строк каждой из двадцати двух частей начинаются с одной и той же буквы. В результате условности и жесткости этой схемы соединение отдельных стихов друг с другом часто оказывается весьма слабо выраженным.

(ж) Разнообразие поэтического стиля. Синонимический параллелизм позволяет добиться равновесия формы; он часто применяется для передачи объективных истин и человеческих размышлений. Однако он может утомить читателя. Разнообразие приемов и повествовательная манера поддерживают интерес читателя и придают свежесть восприятию. Однако избыточность этих средств может помешать осмыслению раздумий о Боге и о нас самих. В целом поэзия Библии — это живое соединение рассказа и толкования, действия и размышления.

Давид назван «сладким певцом Израиля» (2 Цар. 23:1). Благодаря Давиду (и не только ему), мы имеем сейчас в Библии примеры высочайшей поэзии, созданной на земле. Поэзия Ветхого Завета часто находит отзвук в словах Иисуса. Игнорировать ее — значит игнорировать ее необыкновенный вклад во вдохновенную человечность Писаний. В настоящей статье сделана попытка продемонстрировать мастерство и изящество, с которыми библейские поэты поведали нам о своем глубоком общении с Богом. Конечно, сосредоточенность на высокой технике и красоте поэтического стиля могут отвлекать нас от истинных ценностей (1 Кор. 13:1), тем не менее Писание ясно свидетельствует о том, что Божий народ в течение столетий считал поэтический язык единственным средством, способным адекватно выразить высочайший и глубочайший опыт познания Бога и мира, в котором мы, Его народ, обитаем (ср.: Екк. 12:10; Кол. 3:16).

Продолжение темы:
Часто можно услышать выражение: «библейская поэзия». А существует ли она на самом деле? Если посмотреть на большинство изданий привычного нашего Синодального перевода — везде только проза. Да и звучит этот перевод не очень поэтично… А стоит почитать на языке оригинала какой-нибудь псалом, и уже слышны будут стихи:

«ашре хаиш ашер ло халах беэцат решаим…» («блажен муж, который не ходит на совет нечестивых»),

и русская транскрипция передает звучание древнееврейского текста очень приблизительно. Но, надеюсь, видно, что не совсем проза. Так есть ли она, эта поэзия в Библии?

С древнейших времен толкователи и переписчики отвечали на этот вопрос утвердительно. В еврейской Библии отрывки, называемые сегодня поэтическими, обычно имеют особые заглавия и вводятся иначе, чем прозаические речи, а для таких книг, как Псалтирь, Иов и Притчи, существовала даже особая система обозначений: как произносить или, точнее, пропевать этот поэтический текст. Более того, традиция сохранила для некоторых из них особую форму записи — с разбивкой на отдельные строки.

Филон Александрийский, знаменитый античный популяризатор еврейского наследия среди греков, утверждал, что песни Моисея в Книгах Исход и Второзаконие написаны гекзаметрами, а псалмы Давида — триметрами и пентаметрами. На самом деле, конечно, никаких гомеровских гекзаметров в Библии нет, но для него это был способ показать, что перед читателем — поэзия. Из христианских толкователей почти дословно повторил это мнение Филона знаменитый Ориген. А в Средние века живший среди арабов еврейский книжник Саадия Гаон находил в Библии стихотворные формы, похожие на арабские… Так и современные ученые почти единогласно утверждают: поэзия в Библии есть. Но какая именно? И что вообще отличает поэзию от прозы? Поэзия бывает очень разной: японские хокку или персидские рубаи очень мало похожи на четырехстопный ямб Пушкина, а последний — на белый стих постмодернистов. Но в целом можно сказать так: поэзию от прозы отличает некоторая формальная упорядоченность, заметная всякому, кто слышит этот текст. Какая именно упорядоченность — зависит уже от конкретной поэтической традиции.

Параллелизм: повтор, да не совсем
В древнееврейской традиции такими формальными признаками были звуковые и ритмические повторы (но не строгая рифма и не точный размер), а также прием, который принято называть параллелизмом. При этом созвучия — не просто внешнее украшение текста, они связывают между собой ключевые слова, а иногда передают звукоподражание. Вот как говорит о нечестивцах Пс. 139, 4: «изощряют язык свой, как змея». А на еврейском прямо слышишь это шипение: «шанану лешонам кемо нахаш».

Что такое параллелизм, лучше всего показать на конкретном примере. Вот начало 113-го псалма:

Когда вышел Израиль из Египта, /
род Иакова — от иноплеменников, /

Иуда сделался святыней Его, /
Израиль — владением Его. /

Море увидело их и бежало; /
Иордан обратился вспять. /

Горы тогда скакали, как овцы, /
и холмы, как ягнята. /

Что с тобою, море, что ты бежишь, /
Иордан, что потек ты вспять? /

Горы, что вы скачете как овцы, /
и вы, холмы — как ягнята? /

Пред лицом Господа трепещи, земля,
пред лицом Бога Иаковлева: /

Он обращает в полноводное озеро скалу /
и камень — в источник вод.

(Пс. 113, 1–8; все переводы, кроме оговоренных случаев, принадлежат автору статьи).

Всё как будто сказано два раза: Израиль — он же род человека по имени Иаков, а Египет — это иноплеменники. Но… всегда ли это точный повтор? Иордан потек вспять, море бежало — уже не повтор, а сопоставление двух разных, но близких событий. А вот «святыня» и «владение» — это описание одного и того же понятия с разных сторон, совсем не повтор.

Таких оттенков у параллелизма бывает великое множество, и характерен он не только для поэзии, встречается подобное и в прозе, только реже и нерегулярно. То же самое относится и к созвучиям, и к ритмическим повторам, но тут читателю уже придется верить мне на слово, потому что на письме этих черт еврейского текста не передашь, их можно продемонстрировать только чтением вслух.

Образ важнее факта
А можно привести еще один пример: рассказ об одном и том же событии языком прозы и языком поэзии. Эти два рассказа присутствуют в двух соседних главах, 4-й и 5-й, одной и той же Книги Судей: вражеский полководец Сисара забежал в шатер женщины по имени Иаиль, а она, усыпив его бдительность, убила его. Вот прозаическое повествование:

Сисара сказал ей: дай мне немного воды напиться, я пить хочу. Она развязала мех с молоком, и напоила его, и опять покрыла его. Сисара сказал ей: стань у дверей шатра, и если кто придет и спросит у тебя и скажет: «нет ли здесь кого?», ты скажи: «нет». Иаиль, жена Хеверова, взяла кол от шатра, и взяла молот в руку свою, и подошла к нему тихонько, и вонзила кол в висок его так, что приколола к земле; а он спал от усталости и умер.

Да будет благословенна между женами Иаиль, /
жена Хевера Кенеянина, /
между женами в шатрах да будет благословенна! /

Воды просил он: молока подала она, /
в чаше знатной поднесла кислых сливок. /

Руку она протянула к колу, /
десницу — к молоту работников; /

ударила Сисару, поразила голову его, /
разбила и пронзила висок его. /

К ногам ее склонился, пал и лежал, /
к ногам ее склонился, пал; /
где склонился, там и пал сражённый.

Поэтический текст опускает множество второстепенных деталей («Она развязала мех с молоком… и опять покрыла его»), но самому главному он уделяет несравнимо больше внимания, чем проза: «К ногам ее склонился, пал и лежал, к ногам ее склонился, пал; где склонился, там и пал сраженный». Более того, можно обратить внимание на фактическую неточность поэтического текста: Сисара сначала лег к ногам Иаили, и только потом она его убила. Но в поэзии целостность образа бывает важнее фактической точности: Сисара был повергнут к ногам слабой женщины, одержавшей над ним победу, и какая разница, в какой именно последовательности произошли эти события!

Примерно то же самое можно будет сказать и о некоторых других противоречиях и загадках библейского текста: иногда фактическая точность может уступать место яркой и последовательной образности.

Не просто и не однозначно
Поэзия непоследовательна и загадочна. Прекрасный тому пример находим в 81 (82)-м псалме, где о Боге говорится и в третьем, и в первом, и во втором лице:

Поднялся Бог на совете богов, чтобы творить над богами суд: /

— Доколе будете превратно судить /
и нечестивцам потворствовать? /

— Справедливость несчастному и сироте, /
правосудие неимущему и бедняку! /

Избавьте несчастного и бедного, /
от нечестивцев спасите его! /

Не уразумеют они, не поймут, /
все бродят и бродят во тьме — /
и сотрясаются основания земли. /

Я сказал: Вы — боги, /
все вы — дети Всевышнего! /

И всё же вы умрете как люди,
как любой из правителей, падёте. /

Сверши, о Боже, Свой суд над землей, /
все народы — наследие Твоё!

И странности данного псалма не ограничиваются нерегулярным (то есть непоследовательным) употреблением грамматических лиц. Далеко не всегда вообще здесь можно однозначно понять, кто, что и кому говорит. Начнем с того, что не вполне понятен «совет богов», введенный в самом начале псалма, — совет ангелов? Или собрание тех, кто хочет выглядеть богами, — земных царей, вождей и судей? В первом стихе для такого прочтения нет надежного основания, но второй стих, где говорится о несправедливом суде, именно на него и намекает. Но, может быть, связь между первым и вторым стихом не такая прямая и непосредственная? Может быть, первый стих говорит о существовании высшей справедливости, а второй — о том, как часто она попирается на земле?

Кто и к кому обращает пламенный призыв в третьем и четвертом стихе? Видимо, Господь говорит это тем самым богам (или «богам»), о которых шла речь выше. А пятый стих — это уже комментарий автора. Казалось бы, здесь речь идет исключительно о земных грешниках, но заключительная фраза «сотрясаются основания земли» вновь выводит действие на тот вселенский уровень, с которого псалом начался. Автор как будто специально не оставляет нам никакого шанса истолковать текст просто и однозначно.

Шестой и седьмой стихи — самые удивительные. По-видимому, здесь говорит от первого лица сам Господь, но кому Он это говорит? Небесным существам, которые в первом стихе названы «богами»? Но почему тогда они умрут, как люди? Может быть, земным правителям? Но в каком смысле тогда они названы «богами» и «сынами Всевышнего»? А согласно евангелисту Иоанну (Ин. 10, 34–35), Христос отнес эти слова ко всем, кто слышит слово Божие. Эти загадки, скорее всего, так и останутся не разгаданными ни богословами, ни библеистами. Впрочем, в самом существенном псалмопевец не оставляет нас в точке высшего недоумения. Он завершает свое творение единственным однозначно простым и до конца понятным выражением: непосредственным обращением к Богу (восьмой стих).

Ветхий Завет в Новом
А есть ли нечто подобное в Новом Завете? Есть, хотя в гораздо меньших количествах. Прежде всего, это несколько поэтических отрывков в совершенно ветхозаветном стиле в 1-й главе Евангелия от Луки (благовещение Захарии (Лк. 1, 68–79) и Марии (Лк. 1, 46–55) и их благодарственные гимны). Но и в Посланиях мы можем встретить нечто очень похожее. Вот отрывок из 1-го Послания Иоанна (1 Ин. 2, 12–14; Синодальный перевод), он звучит очень похоже на псалом, включая и богатые созвучия (они, конечно, пропадают в переводе):

Пишу вам, дети, /
потому что прощены вам грехи /
ради имени Его. /

Пишу вам, отцы, /
потому что вы познали Сущего от начала. /

Пишу вам, юноши, /
потому что вы победили лукавого. /

Я написал вам, отроки, /
потому что вы познали Отца. /

Я написал вам, отцы, /
потому что вы познали Сущего от начала. /

Я написал вам, юноши, /
потому что вы сильны, /
и слово Божие пребывает в вас, /
и вы победили лукавого.

Всё дело в переводе
Отчего же мы не замечаем этого в переводах — например, в привычной нам Синодальной Библии? Да вот ровно потому, что подстрочник или просто буквальный перевод убивает поэзию, а Синодальный перевод крайне буквален. Если бы так переводили Гомера или Шекспира, наверное, мы бы тоже не поняли, почему они считаются поэтами.

В последнее время появляются переводы, которые стремятся передать хотя бы некоторые поэтические черты оригинала. Конечно, переводчик Священного Писания не может позволить себе той же свободы, что переводчик даже сонетов Шекспира: от буквального значения текста он далеко не отойдет. Но по счастью (или по замыслу Божиему?) библейская поэзия использует самые универсальные приемы, вроде того самого параллелизма. И чтобы показать, как это работает, я приведу один и тот же отрывок из Книги Иова (Иов 28, 20–28), где воспевается Премудрость, в трех разных переводах.

Это далеко не единственные русские версии этих стихов, и со временем наверняка появятся новые. Еще одно фундаментальное свойство поэзии — каждый человек, и тем более каждое новое поколение прочитывают ее немного по-своему. Но, собственно, это и есть самая привлекательная и самая интересная черта Библии, благодаря которой хорошая поэзия никогда не устаревает

Синодальный перевод (1876 год):	Перевод С. С. Аверинцева (1974 год):	Перевод А. С. Дecницкoго (2011 год):
Откуда же исходит премудрость? и где место разума? Сокрыта она от очей всего живущего и от птиц небесных утаена. Аваддон и смерть говорят: «ушами нашими слышали мы слух о ней». Бог знает путь ее, и Он ведает место ее. Ибо Он прозирает до концов земли и видит под всем небом. Когда Он ветру полагал вес и располагал воду по мере, когда назначал устав дождю и путь для молнии громоносной, тогда Он видел ее и явил ее, приготовил ее и еще испытал ее и сказал человеку: «вот, страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла — разум».	Но мудрость — где её обрести и где разумения копь? Она сокрыта от глаз всего, что живет, и от птиц небесных утаена. И Аваддон, и смерть говорят: «Только слухом мы слышали весть о ней!» Бог — вот Кто знает к ней путь, и Он ведает место ее, ибо видит он до концов земли, и все, что под небом, зримо Ему! Когда Он ветру давал мощь, и полагал меру движению вод, и для дождя назначал устав и стезю для громоносных туч, вот тогда он узрел, исчислил ее, испытал ее, и устроил ее, и сказал человеку так: «Вот, бояться Господа — это мудрость, и удаляться от зла — разум».	Так откуда же приходит мудрость и где добывают разум? Утаена она от глаз всего живого, сокрыта даже от птиц небесных. Гибель и Смерть о ней скажут: «Знаем только понаслышке». Но путь к ней ведает Бог, только Он знает, где она: взор Его достигает края земли и всё, что под небесами, Он видит. Когда Он взвешивал ветры, когда полагал меру водам, когда давал Он устав дождям и бурям громовым указывал дорогу, тогда Он увидел мудрость и исчислил, и утвердил ее, испытав. А человеку сказал: «Господа бояться — вот в чем мудрость; сторониться зла — вот в чем разум».