Георгий Чистяков Свет Христов просвещает всех

«Доколе Я в мире, Я — свет миру», — восклицает Иисус в 9-й главе Евангелия от Иоанна. И не случайно Данте в «Пире» ( II , 8), цитируя по памяти слова Иисуса о том, что Он «путь, и истина, и жизнь», говорит, что la dottrina veracissima di Cristo , то есть «непреложнейшее учение Христа», это via , verita e luce (путь, истина и свет!); не «жизнь», но именно «свет», luce , perche allumina noi ne la tenebra de la ignoranza mondana — «свет, ибо освещает нас во тьме мирского невежества». Поэт, удивительно глубоко чувствующий, насколько христианская вера освещает жизнь человека, в сущности, не искажает евангельское изречение, ибо говорит не о самом Иисусе, но о Его учении или, вернее, о том, что провозглашает и что предлагает человеку Иисус. А это, прежде всего, новый маршрут по дорогам жизни ( via ), затем — истина ( verita ), которая дает нам верный способ не запутаться на этих дорогах, и, наконец, свет, что освещает во мраке и эти дороги, и нас самих.

Жизнь христианина отличается, главным образом, именно тем, что он видит то, что другой человек разглядеть не сумеет. « Lo qual fu luce , che allumina noi ne le tenebre » («Он был свет, который освещает нас во тьме»), — говорит Данте в другом месте «Пира» ( II , 5), ссылаясь (опять-таки по памяти) на Евангелие от Иоанна и в действительности соединяя вместе два стиха «и свет во тьме светит» (1:4) и «был свет истинный, который просвещает всякого человека» (1:9). И в том, и в другом месте Данте говорит о свете, который allumina noi , то есть «просвещает нас», и делает при этом

109

__

ударение на слове noi («нас»), в данном контексте в Евангелии не присутствующем. Однако поэт, о котором один из первых его биографов писал, что он, «еще будучи отроком, уже влюбился в Священное Писание», действительно удивительно тонко чувствовал смысл Слова Божия и поэтому знал, что свет Христов просвещает не какого-то абстрактного читателя Евангелия, но именно нас. Каждого из нас, если только мы понимаем, что Иисус пришел в мир дать зрение не одному только слепорожденному, но всем нам без какого бы то ни было исключения.

(Слепорождённый// Георгий Чистяков. Свет во тьме светит Глава 10)

В преддверье «Ада» Вергилий сообщает Данте, что среди тех, кто обречен на вечное осуждение, есть такие, кто просто не были христианами, но при этом чего-то другого, за что могли бы быть осуждены, не совершили. Вот как говорит об этом Вергилий в 4-й песне Дантова «Ада»:

...не спасут
Одни заслуги, если нет крещенья,
Которым к вере истинной идут;

Кто жил до христианского ученья,
Тот Бога чтил не так, как мы должны.
Таков и я. За эти упущенья,

Не за иное, мы осуждены… (Ад, IV, 32-40).

Здесь древнеримский поэт излагает Данте общепринятую, если хотите, тривиальную для Средних веков точку зрения на спасение. Спасётся тот, кто стал членом Церкви через таинство Крещения. Человека не спасает ничто, кроме сакраментального акта, совершенного рукою человеческой.

Данте слышит эти слова от Вергилия. Слышит эти слова, которые он, в общем, конечно же, знал с детства, и задумывается над ними. Можно говорить о том, что дальше в течение всей своей поэмы он размышляет именно над этим принципом. В одном ли крещении дело? И вообще, в крещении или нет? Или, может быть,

112

все-таки в чем-то еще? В третьей кантике Данте возвращается к этой теме уже прямо.

...«Родится человек
Над брегом Инда; о Христе ни слова
Он не слыхал и не читал вовек;

Он был всегда, как ни судить сурово,
В делах и в мыслях к правде обращен,
Ни в жизни, ни в речах не делал злого.

И умер он без веры, не крещен.
И вот, он проклят; но чего же ради?
Чем он виновен?» (Рай, XIX, 70-78).

Так говорит Данте, и на эти его слова обращается к нему с ответом не известная нам по имени тень:

«Сюда, в чертог небесный,
Не восходил не веривший в Христа
Ни ранее, ни позже казни крестной.

Но много и таких зовет Христа,
Кто в день возмездья будет меньше prope
К нему, чем те, кто не знавал Христа». (Рай, XIX, 103-108).

На полуитальянском-полулатинском языке говорит здесь эта неизвестная тень о том, что в день возмездия найдутся и такие, кто, хотя внешне и был христианином, внешне был крещеным человеком и членом Церкви, но будет дальше от Иисуса, чем те, кто Его вовсе не знал. Вспоминается Нагорная проповедь: «Не всякий, говорящий Мне: "Господи, Господи!", войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного».

Итак, не в исповедании, которое совершается в словах, заключается вера, а в чем-то другом. В том, чтобы творить волю Отца Небесного. Об этом прямо говорит Иисус в Евангелии от Матфея, 7-я глава, 21-й стих.

113
__

Итак, тот, кто «родится над брегом Инда», никогда ничего не слышал и не читал о Христе, но был всегда, как ни сурово подходить к его жизни, «в делах и в мыслях к правде обращен, ни в жизни, ни в речах не делал злого». Не творил ли тот человек волю Отца Небесного, хотя формально и не был христианином?

Так в сердце поэта рождается какой-то новый подход к спасению. За 600 с лишним лет до Карла Ранера Данте говорит об анонимных христианах, о тех, кто, не зная о своем христианстве, уже верили в Христа, потому что были обращены своей жизнью самой к правде, справедливости. Листаем текст Дантова «Рая» дальше и обнаруживаем, что здесь именно, в Рае, не где-то в Аду или хотя бы в Лимбе, преддверии Ада, а именно в Рае, оказывается троянец по имени Рифей. Тот троянский герой, который был убит греками при взятии Трои. Троянский герой, о котором упоминает во второй книги «Энеиды» Вергилий, называя его самым справедливым среди троянцев, тем, кто больше всего любил правду. Любовь к правде, которая жила в сердце этого язычника (разумеется, потому что жил он за тысячу лет до Рождества Христова), делает его спасенным, вводит его в Рай.

… по благодати, чей родник
Бьет из таких глубин, что взор творенья
До первых струй ни разу не проник,

Направил к правде он свои стремленья;
И Бог, за светом свет, ему открыл
Грядущую годину искупленья;

И с той поры он в этой вере жил,
И не терпел языческого смрада,
И племя развращенное корил. (Рай, XX, 118-126).

114

__

Так Рифей в силу своей любви к справедливости, к правде, оказывается в Рае. В Рае же оказывается и император Траян, который однажды, как гласит история, проявил милосердие к бедной вдове и за это уже получил какой-то особенный шанс спастись. Согласно средневековой легенде, он, Траян, уже после смерти, по молитве папы Григория Двоеслова, был возвращён к жизни и,

На краткий срок в своё вернувшись тело,
Уверовал в Того, Кто многих спас;

И, веруя, зажёгся столь всецело
Огнем любви, что в новый смертный миг
Был удостоен этого предела.

(Рай, XX, 113-117).

Конечно, рассказ о том, как вернулся к жизни давно умерший римский император по молитве святителя Григория, – это только легенда. Но за этой легендой стоит живая вера в то, что Господь и язычников милует, когда эти язычники, не зная Его по имени, стремятся к Нему сердцем, не делают зла и стараются любить справедливость. Итак, у Данте формируется и формулируется абсолютно новая точка зрения на спасение.

«Ваш суд, – обращается в какой-то момент поэт к каждому из нас, –

...Есть слово судей самозванных,
О, смертные! И мы, хоть Бога зрим,
Ещё не знаем сами всех избранных. (Рай, XX, 133-135).

Да, Бог не поставил нас быть блюстителями пределов Его милосердия. В отличие от нас Он может всё, как прямо говорится об этом в Евангелии от Марка, 10-я глава, 27-й стих. Ученики говорят: но возможно ли это? «Кто же может спастись? Иисус, воззрев на них, говорит: человекам это невозможно, но не Богу, ибо все возможно Богу».

А мы? Мы до сих пор очень часто

115

говорим о том, что некрещеный человек не спасётся. И более того: что о некрещёном нельзя молиться. И более того: что о некрещёном уж если хочешь молиться, то молись только дома, но не в храме. Спаситель говорит что-то совсем другое, прямо и определенно: у Бога всё возможно!

В другом месте, в 20-й главе Евангелия от Матфея, Сам Бог устами домовладыки из притчи о работниках в винограднике к нам обращается со словами: «Или глаз твой завистлив оттого, что я добр?» (Мф 20: 15). В самом деле: «или глаз твой завистлив оттого, что Я добр?» Давайте чаще как-то размышлять над этими словами Евангелия. Бог может больше, чем этого иногда хочется нам. Он действительно может всё, Он действительно может прийти и спасти того, кто с нашей, земной, с человеческой точки зрения, безнадёжен.

«Свет Христов просвещает всех!» – восклицает священник во время литургии Преждеосвященных даров. Как раз той самой литургии, чин которой составлен святителем Григорием Двоесловом. По его молитве, как гласит средневековая легенда, был возвращен к жизни римский император Траян для того, чтобы стать христианином и умереть вторично уже по-другому, не как умирает язычник, а как умирает тот, кому открылся Христос. Не крещеных, не православных, а именно всех просвещает свет Христов.

Формулы, употребляемые во время Божественной литургии, отточены веками, отточены в горниле литургического поклонения Отцу и Сыну и Святому Духу. Так, как мало что бывает отточено другое. Камни не оттачивает, не отполировывает так море за века, как отполировала Церковь, отполировала молитва литургические формулы. Именно СВЕТ Христов просвещает всех. Того, до кого не достигает слово евангельское, того, до кого не достигает вода таинства крещения, того достигает всепроникающий свет Христов.

«Учитель мой, – спрашивает Данте у Вергилия, – мой господин, скажи», –

Спросил я, алча веры несомненной,
Которая превыше всякой лжи, -

116

__

Взошёл ли кто отсюда в свет блаженный,
Своей иль чьей-то правдой искуплен?"
Поняв значенье речи сокровенной:

«Я был здесь внове, – мне ответил он, –
Когда, при мне, сюда сошёл Властитель,
Хоруговью победы осенен.

Им изведен был первый прародитель;
И Авель, чистый сын его, и Ной,
И Моисей, уставщик и служитель;

И царь Давид, и Авраам седой;
Израиль, и отец его, и дети;
Рахиль, великой взятая ценой;

И много тех, кто ныне в горнем свете.
Других спасенных не было до них,
И первыми блаженны стали эти».

(Ад, IV, 46-63).

Эти стали блаженны первыми. Но вслед за ними возможность для спасения открывается и другим.

В своем прозаическом трактате, который называется «Пир», Данте размышляет о путях Божественного Провидения, которое, как говорит поэт, «во всем превышает ангельское и человеческое разумение». Пути его часто неисповедимы. Дальше, как бы листая римскую историю от основания города, историю Рима, написанную Титом Ливием во времена императора Августа, Данте восклицает:

«Кто скажет о пленном Регуле, посланном из Карфагена в Рим, чтобы обменять захваченных карфагенян на самого себя и других пленных римлян, что он был движим только человеческой, а не Божественной природой, когда после возвращения посольства отговорил сограждан от обмена пленными из любви к Риму и себе на погибель? А Квинций Цинциннат, которого сделали диктатором и увели от плуга, и который по истечении срока свое-

117

го служения добровольно от него отказался и вернулся к своему плугу? Кто скажет о Камилле, объявленном вне закона и сосланном, что он, явившись наперекор своим врагам, чтобы освободить Рим, а после его освобождения добровольно вернувшийся в ссылку, чтобы не нарушать сенаторского авторитета, сделал это без внушения свыше?». «Вспоминая жизнь, – говорит Данте, – упомянутых и других вдохновленных свыше граждан, можно быть уверенными и считать очевидным, что столь удивительные деяния совершались ими не без некого озарения Божественной добротой, которое лишь умножило собою прирожденную их доброту… Разве Бог не приложил собственной длани, когда франки, захватив весь Рим, украдкой подступили ночью к Капитолию, и об этом поведал голос лишь одного гуся? И разве Бог не приложил своей длани, когда неизвестный гражданин скромного положения, а именно Туллий, защитил свободу Рима, выступив против такого гражданина, каким был Катилина?»

Не случайно Данте в «Божественной комедии» помещает античных мыслителей и поэтов (Гомера, Горация, Овидия, Лукана, Платона, Сократа, Демокрита, Фалеса, Анаксагора, Сенеку, Цицерона и других), поскольку они родились до того момента, как в мир пришел Иисус, и уже поэтому не могли быть христианами, не в аду, где, казалось бы, им надлежит быть с точки зрения человека средневековья, так как они не почитали как должно Бога (non adorar debitamente a Dio), но в городе Лимбе. «Именем своим, — говорит о них Вергилий, — они гремят земле, и слава эта угодна небу, благостному к ним». Здесь они пребывают в тишине и покое in prato di fresca verdura, то есть среди луга, покрытого свежей зеленью. Рядом шумит прекрасный родник, близ которого тени великих греков и римлян, li spiriti magni, то есть «великие духи», как называет их Данте, собираются на месте «открытом, освещенном и высоком» sopra 'l verde smalto или «над зеленой эма-

118

__

лью», или, как прекрасно переводено у М.Лозинского, «на зеленеющей финифти трав». И сразу вспоминается, что рассказывает о загробном мире в «Энеиде» Вергилия древний поэт Мусей спустившемуся туда на поиски своего умершего отца Энею:

По рощам тенистым
Мы живем; у ручьев, где свежей трава луговая, —
Наши дома.

( VI , 674-676)

Становится ясно, что Данте поселяет древних поэтов и философов в той самой обстановке, что казалась естественной для загробного мира самим римлянам. И это понятно, потому что для автора «Божественной комедии» они — прямые предшественники христианства и непосредственные наставники святых отцов, поскольку последние именно им подражали в плане литературной формы своих творений и у них учились как греческому, так и латыни. Мало того, у них они брали конкретный материал, а зачастую идеи и принципиально важные тезисы. Василий Великий постоянно использовал Плутарха, Амвросий Медиоланский — Цицерона, а Григорий Богослов в своих поэтических текстах подражал Гомеру и так далее.

(ЗЕРНО, УПАВШЕЕ В ЗЕМЛЮ// Георгий Чистяков. Свет во тьме светит Глава 14)

Итак, оказывается, и в римской, не только в христианской, но именно в языческой истории Древнего Рима, по мнению Данте, тоже действует Божественное Провидение. Бог, прикасаясь к людям, озаряя их Божественной своей добротой, умножает, таким образом, прирожденную их собственную доброту. Здесь мы встречаемся с той же самой концепцией озарения Христовым светом человека, которое выражено в священническом возгласе во время литургии Преждеосвященных Даров.

Так размышляет Данте. Так думает Церковь.

Но в Средние века сформировалась совсем иная точка зрения на человека. Точка зрения, согласно которой нехристиан вообще не считали за людей. Отсюда стала возможна работорговля в эпоху Великих географических открытий, когда, взяв в Африке этих черных людей, которые, естественно, не были христианами, сажали их на корабли и вывозили в Новый Свет для того, чтобы там сделать говорящими орудиями, для того чтобы там их пре-

119

вратить в самых настоящих рабов. Ими торговать было можно (так считали люди того времени), потому что они не христиане. Так стал возможен, именно благодаря этой средневековой точке зрения на таинство Крещения, которая как бы делала человека человеком, геноцид в отношении индейцев в Америке и в отношении сибирских народов – такой же геноцид во времена Ермака Тимофеевича и позже, в эпоху освоения Сибири.

Данте жил ещё до Великих географических открытий, но он заранее, как великий поэт – а поэт всегда немного провидец – заранее сумел увидеть ту опасность, которая грозила Европе и европейской цивилизации. Опасность не увидеть в человеке, не просвещенном таинством крещения, увидеть в человеке, который никогда не слышал о Христе и ничего не знает о Боге, явившемся Моисею, увидеть в таком человеке что-то, вроде животного. Недочеловека, с которым можно делать всё, что хочешь, с которым можно поступать по самым зверским и диким правилам, без всякого закона.

Данте увидел эту опасность и прямо сказал о ней. Но только тогда он не был услышан, потому что казалось, что его размышления не соответствуют официальной церковной доктрине. Казалось, что его восклицание

Ваш суд есть слово судей самозванных,
о, смертные! И мы хоть Бога зрим,
Ещё не знаем сами всех избранных

– Чслишком дерзко, казалось, что он бросает вызов авторитетам. Нет, конечно, нет и тысячу раз нет. Данте увидел другое. Увидел то, что в Адаме, выведенном из ада воскресшим Спасителем (о чем он прямо упоминает в своей поэме), в Адаме Бог спасает все человечество, Им самим сотворенное и призванное к жизни. И надо сказать, что это именно Данте, а не кто другой, впервые заговорил о человечестве. Об этом много потом будет писать Этьен Жильсон, знаменитый историк средневековья и специалист по духовным исканиям Средних веков. Повторяю, Данте первый увидел, что человечество, род человеческий – это на са-

120
__

мом деле такой же единый организм, как Церковь Христова, потому что каждый без исключения человек именно в Адаме призван к жизни. Увидел, сказал об этом, сказал так, что отпугнул от себя очень многих читателей. Сказал так, что через семь лет после его смерти книга эта была приговорена к сожжению, и кости умершего поэта чуть было не были вырыты из могилы для того, чтоб их тоже сожгли за ересь автора. Но так сказал, что теперь, когда мы читаем об этом в XX веке, мы видим в нем не только выходца из далекого средневековья, поэта, жившего на рубеже XIII и XIV веков. Нет, мы видим в нем нашего с вами современника, который в своих стихах и прозаических трактатах касается того вопроса, на который мы еще не ответили окончательно: а можно ли молиться за некрещеных или нет? Данте отвечает: можно! нужно! Вот как отвечает нам этот человек. Отвечает, зная, зная как христианин, что в Адаме к жизни призваны мы все, без исключения. Верующие и неверующие, христиане и язычники, праведники и грешники.

Выдержки из ответов на вопросы:

Данте – представитель средневекового сознания, когда религиозность была органичной. Каким образом мы можем говорить об интуициях современного человека, человека, который устремлен и к добру, и к истине, и к альтруизму, и слышал проповедь Христа, и внимательно изучает Евангелие, и тем не менее интеллектуальная честность не позволяет ему принять Бога, тем более личного, и у него нет возможности поверить в загробное существование. Вы бы могли коснуться в одной из своих передач характера современной проповеди Евангелия?

Да, это на самом деле, чрезвычайно важная проблема, потому что именно честность, интеллектуальная честность и честность в отношении собственного сердца зачастую не позволяет сегодняшнему человеку, честному, чистому, такому вот, как Рифей в «Энеиде» Вергилия и Рифей в виденье Данте в «Божественной комедии», не позволяет прийти в Церковь. Оказывается, что действительно имеем мы дело с каким-то парадоксом. Сегодня честному человеку, именно в силу того, что ему не хватает личной веры в жизнь вечную и в Христову победу над смертью, очень трудно прийти в Церковь. И конечно же, о его проблеме надо говорить и будем говорить.

Вы говорили, что спастись можно и без крещения и даже вне Церкви. По такой логике получается, что и без Христа возможно спасение?

Я говорю не о том, что это необходимо. Я говорю о том, что это возможно. Я напомню Вам о том, что митрополит Сурожский Антоний говорил тоже как-то о том, что мы с вами не знаем, кто спасется, и мы не можем с вами быть судьями вместо Бога. Не нам с вами, людям, решать, кто спасется. Давайте посмотрим на себя. Давайте возьмем в руки зеркало, увидим наши с вами грехи, пороки, слабости. Увидим нашу с вами злобу и ненависть, нашу с вами раздражительность, нашу с вами лживость, а потом посмотрим на кого-то из людей неверующих, на кого-то из язычников, и увидим, что они, язычники или «неверы», безбожники, атеисты, или заведомо верующие очень далекими путями по сравнению с нами,

121

что они лучше, что они чище, что они добрее, что они нравственнее. И что тогда сказать? Тогда можно будет сказать только одно: что тот, кто знал волю своего господина, но не творил её, бит будет много, а тот, кто не знал и не творил, тот будет бит меньше. И я, заканчивая ответ на Ваш вопрос, скажу: да, Вы православная христианка; да, Вас Господь привел к познанию своей истины. «Или глаз твой, – это Он Вам говорит, – завистлив оттого, что Я добр?»

В своей практике общения с заключенными я сталкивался с таким подходом: «Ну, я тогда ещё не был христианином, значит, я тогда по таким законам был прав». Но ведь апостол Павел в Послании к Римлянам четко говорит о посмертной судьбе нехристиан: «Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут» [Рим 2: 12]. Это значит, что те, которые вне закона не согрешили, будут оправданы. Ведь они имеют закон, написанный «в сердцах».

«В сердцах»… Да, спасибо Вам. Мне уже как-то приходилось писать в статье о совести (она называется «Ея же ничтоже в мире нужнейше») именно об этом. Я идеально взял в качестве заголовка эту формулу из Великого покаянного канона преподобного Андрея Критского, потому что в этом памятнике аскетической мысли, в этом покаянном взывании, которое, к счастью, до нас дошло, и к счастью, нами используется, прямо сформулирована такая важная доктрина, как отношения между нами и нашей совестью.

Вы сегодня подчеркиваете, в чем заключается смысл фарисейства. Можно считать себя крещеным, ходить в храм, соблюдать посты – и быть далеким от Бога и от людей.

Вы знаете, мне кажется, что наш постоянный слушатель и собеседник, человек, у которого действительно есть опыт диалога с заключенными, сегодня подчеркнул очень важную вещь. Что часто мы, те, кто пришёл ко Христу довольно поздно, оправдываем себя тем, что мы тогда были не христиане. Да, тогда мы, может быть, были еще не христиане, но мы тогда уже были люди, Богом призванные к жизни. И совесть в нас уже была, она в нас уже говорила, но мы только заглушали почему-то её голос, и теперь пытаемся заглушать тоже, подменяя совесть новым законом, которому следуем. Это очень опасно – заглушать голос совести – это очень опасно, это приводит к какому-то страшному перерождению. Не случайно когда думаешь о Данте, то, хочешь того или нет, но называешь его поэтом совести человеческой.

Скажите, кто более наказуем: тот, кто много терпит и старается помогать людям, но по своим обстоятельствам, нагрузке не может часто посещать церковь, или люди, которые стараются поднять наше сознание до Бога, а сами грешат? И второй вопрос: как часто Христос спускается в ад, чтобы спасти такие вот невинные души?

Ну, Вы знаете, во-первых, решать, кто спасется – не нам с Вами. Я только вспоминаю сейчас маленькую притчу о том, как люди говорят между собой, это православные женщины: «Собирались поехать помыть больную – и вдруг вспомнили, что сегодня Казанская, и не

122

поехали». Вот нам бы не оказаться в такой ситуации. Это первое. И второе. Христос спускается в ад. Я думаю, что каждое мгновение Господь спускается в ад для того, чтобы нас оттуда выводить. И прежде всего ещё не умерших, а живых. И Данте тоже для того написал свою поэму, чтобы мы это поняли: что выйти из ада все-таки желательно при жизни. Что будет после смерти – мы этого с вами пока не знаем. Подождите. Каждому будет открыто в свой черёд.

Для меня когда-то были камнем преткновения слова из Символа веры «Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века». Но когда пришла вера в Христа, для меня это стало истиной. Ушли страдания по поводу того, что на земле стали исчезать какие-то виды животных. Но я знаю, что Господь Своим могуществом все равно когда-то их возвратит.

Я с Вами и согласен и не согласен. Потому что если мы будем уверены в том, что Господь все сделает за нас, и не будем при этом сами прикладывать усилия к тому, чтобы оберегать жизнь друг друга и сохранять мир вокруг нас, то мы в конце концов придём к тому, что Бог уже не будет в силах нам помочь. Бог тогда нам помогает, когда мы становимся сами Его соработниками, но когда мы отталкиваем Его, когда мы все делаем наперекор Его воле, тогда и у Бога очень часто не остается иного выхода, чем отвернуться от нас.

Конечно, хорошо, когда человек живёт по совести, даже если он неверующий, но этого недостаточно. Многие интеллигенты ведь ушли в секты, уклонились, потому что не знали христианства.

Совершенно ясно, никто не утверждает, что этого достаточно. Что касается секты Виссариона, то я, конечно, недостаточно хорошо знаком с ней и с людьми, которые туда ушли. Но как мне кажется, как раз людей культурных там нет. Я думаю, что это вообще всегда черта любой секты: что там нет интеллектуалов, что там нет культурных людей. Секта, во-первых, отторгает от себя интеллектуала, выплевывает, выбрасывает его. В секте не нужен интеллектуал, это с одной стороны. А с другой стороны, человек, защищенный своей культурой, на эту сектантскую проповедь просто не поддастся.

Я уже неоднократно говорил об этом и по телевидению, и здесь, в нашем радиоэфире, что, на мой взгляд, главный рычаг в нашем противостоянии сектантству – это всё-таки культура. Человек, воспитанный на классической литературе, воспитанный на классической музыке, человек, который привык ходить в Третьяковскую галерею, в Русский музей, на выставки, человек, который привык смотреть альбомы по искусству и читать книги, привык ходить в Консерваторию и вдумываться в стихи поэтов, повторяя их про себя, иногда даже вместо молитвы, – такой человек, который читал Пушкина и Данте, Лермонтова и Ахматову, Шекспира и Гёте, такой человек не поддастся, никогда не поддастся ни на какую сектантскую проповедь. И если мы с вами хотя бы раз в жизни не спали до утра, потому что читали «Гамлета» шекспировского, или «Доктора Живаго» Бориса Пастернака, или Пушкина, или Тургенева, или Данте, или Гомера, Вергилия того же, о котором мы все время вспоминаем сейчас, когда говорим о Данте, если мы хотя бы раз в жизни не спали ночь из-за того, что читали такую книгу, то нам никакая секта не страшна.

Культура – это один из самых удивительных рычагов в руках Божьих - рычагов, которыми Господь от многого нас защищает. Конечно, культура не может заменить всё. Культура это не окончательное и не полное противоядие, но очень важный компонент, который способствует нам не сломаться, не упасть, не попасть в какую-то яму, не забрести в какой-то грязный тупик. Давайте об этом будем помнить.

Продолжая разговор о «Божественной комедии» Данте, мы говорили о том, как видит поэт судьбу человека, который не был христианином по той причине, что не слыхал о евангельской проповеди. Повторяю, не в силу того, что он сознательно её отверг, а в силу того, что о ней не слыхал.

Мы говорили о том, что свет Христов, просвещающий всех, достигает и туда, куда не достигают ноги благовестника. Свет Христов, который просвещает всех, проникает через любые, включая тюремные, стены, касается самых неожиданных сердец людей, еще вчера закостенелых в своем грехе и своей злобе людей, казалось, абсолютно безнадежных. Мы говорили о том, что Данте, поэт, который удивительно почувствовал, что такое свет Христов и описал этот свет в третьей кантике своей поэмы, в «Рае», говорит о том, что свет, который исходит от Христа, может преобразить самое мрачное и вернуть жизнь самому закостеневшему в пороке.