didahe.ru

Священник Георгий Чистяков

"Свет во тьме светит"

Глава 10

СЛЕПОРОЖДЁННЫЙ

Дионисий. Беседа с самарянкой (слева). Исцеление слепорожденного (справа)
Собор Рождества Богородицы. Ферапонтов Белозерский монастырь

 

«И, проходя, увидел Иисус человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его...» (ст. 1—3). Слово «проходя», скорее всего, указывает на то, что Иисус увидел слепого в тот самый момент, когда вышел из храма и скрылся, ибо собеседники хотели побить Его камнями. Союз «и», с кото­рого начинается повествование, напрямую связывает его с тем, о чем шла речь в предыдущей фразе, поэтому есть все основания говорить о том, что чудом исцеления слепорож­денного заканчивается рассказ об Иисусе на празднике Ку­щей. В этой связи нельзя не вспомнить, что шалаши для то­го, чтобы праздновать Суккот, необходимо строить таким образом, чтобы сквозь ветви, которыми они покрыты, мож­но было бы видеть небо и свет звезд. Поэтому не случайно слепорожденный впервые в своей жизни увидел свет звезд именно в дни этого праздника.

Из истории иудаизма времен Иисуса и более раннего периода, как и из практики средневековой синагоги, ко­торая нам достаточно хорошо известна по Талмуду и тру­дам писателей иудейского средневековья, можно понять, что и болезнь, и физическое уродство или любой физиче­ский недостаток, и беда, случившаяся с человеком, вос­принимались именно как наказание за грех. Но посколь­ку человек, о котором идет речь в 9-й главе, родился слепым, объяснить его слепоту как наказание, посланное ему за грех, довольно трудно. Поэтому ученики спрашива­ют Иисуса: так кто же согрешил — он или его родители?

У этого вопроса есть ещё один, дополнительный смысл. В иудейской традиции существовало мнение, что и в утро­бе матери младенец может согрешить, а следовательно, может быть наказан ещё до рождения. Значит, болезнь или беда как наказание — это довольно типичное для иудаиз­ма понимание неких закономерностей человеческой жиз­ни. Но Иисус восстает против этого, говоря: «Не согрешил ни он, ни родители его».

Для современной практики православия объяснение бо­лезни и беды как наказания тоже не так уж необычно — не­даром в народе говорят: «Бог наказал». И люди, когда с ни­ми что-то случается, часто ищут этому объяснение, спрашивая себя: за что мне послана болезнь или беда, поче­му болеет мой ребенок? Вместо того чтобы прорываться сквозь беду или болезнь, человек погружается в свое про­шлое и действительно находит какие-то причины, посколь­ку, как все мы, делал что-то дурное. Однако ситуация от это­го не меняется. Вот почему поиски ответа на вопрос «за что?» — один из самых страшных тормозов, не только меша­ющих нам разумно относиться к жизни, но и не позволяю­щих Богу беспрепятственно действовать в нашей жизни.

Можно утверждать, что наше представление о том, что та или иная болезнь есть наказание Божие, — одна из яр­чайших форм прямого непонимания того, чему учит нас Иисус. Мы должны отказаться от такого способа видения болезни и беды. Если же мы пойдем этим путем, то никог­да не справимся с тоской и унынием, которые, как прави­ло, сопутствуют болезни и беде; этот фатализм станет нас душить и в конце концов разрушит.

Помню, когда я ещё был ребенком, соседка по кварти­ре с упоением рассказывала историю об одной комсомол­ке, которая на Немецком кладбище, глядя на надгробие в виде молящегося ангела, сказала: «А вот я плюну ему в лицо, и мне ничего не будет». «Плюнула, — говорила с пафосом эта добрая женщина, — выбежала с кладбища и попала под трамвай». Ничего не скажешь, хорош Бог, который убивает несчастную и распропагандированную девушку за глупый поступок! Разумеется, такие совпаде­ния случаются, но речь здесь следует вести не о действии Божием, а о человеческой глупости и злобе. Злобный че­ловек, если не может наказать кого-то сам, надеется, что это сделает Бог.

Но из Евангелия ясно, что Бог не наказывает, а милу­ет, не карает, а спасает. Образ карающего, убивающего Бо­га пришел из языческих религий. Это Аполлон, который убивает людей солнечными лучами — палящими и остры­ми, как стрелы. Это и другие боги греческой и восточных религий, которые требуют все новых и новых кровавых жертв. Значит, о подобных проявлениях язычества как в недрах ветхозаветного иудаизма, так и в христианстве нужно и задумываться и говорить, чтобы преодолевать их в себе. И вероятно, не случайно так ярко говорится об этом в самом начале рассказа о слепорожденном.

Итак, Иисус отвечает Своим ученикам: «Не согрешил ни он, ни родители его», — а затем продолжает: «Мне должно делать дела Пославшего Меня, доколе есть день; приходит ночь, когда никто не может делать». Так выгля­дит это место в Синодальном переводе Нового Завета, ав­торы которого ориентировались на тексты средневековых рукописей Писания и сделанное на их основании издание греческого оригинала — так называемый textus receptus . Если же мы обратимся к древнейшим рукописям IV и V веков (на их основании издается на языке оригинала Но­вый Завет в Штуттгарте под редакцией Курта Аланда, Кар­ло Мартини, Яниса Каравидопулоса и других), то увидим, что Иисус говорит: «Нам должно делать...» Следовательно, речь идет о том, что Он и Его ученики должны, «доколе день», действовать, делать все, что в Его и их силах, чтобы помочь тем, кому плохо. В словах «нам должно делать» Иисус призывает нас (каждого из нас!) быть активными участниками того доброделанния, на котором основыва­ются наши личные отношения с Богом.

«Приходит ночь, когда никто не может делать», — го­ворит Он далее. Образ ночи, которая связывает человека по рукам и ногам, ночи-смерти, которая противопоставля­ется дню-жизни, достаточно типичен для рубежа нашей эры, для эпохи Евангелия. Его можно встретить и у грече­ских, и у восточных писателей, включая авторов поздних книг Ветхого Завета, и у римских писателей. У Катулла, например, в одном из его поэтических текстов есть такое выражение: « Nox est perpetua una dormienda », то есть «Но­чью вечной нам всем придется только спать». Вечный сон, который наступает после жизни, — это смерть. Слова Иисуса о том, что нужно действовать, перекликаются с об­разом, известным нам по античной литературе.

Эти строки Евангелия вызывают в памяти стих из Вто­рого послания апостола Павла к Фессалоникийцам: «Вы же, братия, не унывайте, делая добро» (2 Фес, 3:13; док­тор Федор Петрович Гааз перевел это как «Спешите делать добро»). Вспоминается и шестая глава Послания к Гала-там, где говорится о том же: «Делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем. Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере» (ст. 9—10).

Итак, Иисус призывает «делать дела... доколе есть день». «Сказав это, Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому, и сказал ему: пойди умойся в купальне Силоам... Он пошел и умыл­ся, и пришел зрячим» (ст. 6—7). Что касается вещества, со­стоящего из земли и слюны, то в медицинском трактате времен поздней античности много говорится как о цели­тельном действии слюны, так и о целительных свойствах земли. Поэтому человека того времени действия Иисуса шокировать не могли, они, скорее, воспринимались как обычное врачевание.

Но есть в этой сцене и другой смысл. Как говорит нам Книга Бытия, некогда Бог, взяв прах земной, сотворил че­ловека и вдохнул в него жизнь. Иисус делает нечто подобное: берет землю и, увлажняя слюной, дышит на нее. Зна­чит, здесь на наших глазах совершается нечто подобное творческому акту Бога. В результате слепой обретает зре­ние: войдя в купальню Силоам, он выходит из нее зрячим. Толкователями Евангелия давно было замечено, что этот текст связан с таинством крещения. Подобно тому как в купели человек рождается заново, слепой, омывшись в водах купальни, обретает зрение. Обретение веры, обре­тение той благодати, которая дается в таинстве крещения, делает духовно слепого человека зрячим, дает ему то зре­ние, которым он раньше не обладал. Поэтому рассказ о слепорожденном можно понимать как одну из бесед с те­ми, кто готовится принять крещение. Точно так же рас­сказ об исцелении расслабленного в пятой главе Еванге­лия от Иоанна можно понять как беседу о покаянии, толкование к таинству покаяния. Значит, идя от главы к главе, мы вправе сделать вывод, что в Евангелии от Иоанна отражены практиковавшиеся в первохристианской общине беседы о таинствах — о сути и природе та­инств, которыми жила Церковь.

«Доколе Я в мире, Я — свет миру», — восклицает Иисус в 9-й главе Евангелия от Иоанна. И не случайно Данте в «Пире» ( II , 8), цитируя по памяти слова Иисуса о том, что Он «путь, и истина, и жизнь», говорит, что la dottrina veracissima di Cristo , то есть «непреложнейшее учение Хри­ста», это via , verita e luce (путь, истина и свет!); не «жизнь», но именно «свет», luce , perche allumina noi ne la tenebra de la ignoranza mondana — «свет, ибо освещает нас во тьме мирского невежества». Поэт, удивительно глубоко чувст­вующий, насколько христианская вера освещает жизнь че­ловека, в сущности, не искажает евангельское изречение, ибо говорит не о самом Иисусе, но о Его учении или, вер­нее, о том, что провозглашает и что предлагает человеку Иисус. А это, прежде всего, новый маршрут по дорогам жизни ( via ), затем — истина ( verita ), которая дает нам верный способ не запутаться на этих дорогах, и, наконец, свет, что освещает во мраке и эти дороги, и нас самих.

Жизнь христианина отличается, главным образом, именно тем, что он видит то, что другой человек разглядеть не сумеет. « Lo qual fu luce , che allumina noi ne le tenebre » («Он был свет, который освещает нас во тьме»), — говорит Данте в другом месте «Пира» ( II , 5), ссылаясь (опять-таки по памяти) на Евангелие от Иоанна и в действительности соединяя вместе два стиха «и свет во тьме светит» (1:4) и «был свет истинный, который просвещает всякого челове­ка» (1:9). И в том, и в другом месте Данте говорит о свете, который allumina noi , то есть «просвещает нас», и делает при этом ударение на слове noi («нас»), в данном контекс­те в Евангелии не присутствующем. Однако поэт, о котором один из первых его биографов писал, что он, «еще будучи отроком, уже влюбился в Священное Писание», действи­тельно удивительно тонко чувствовал смысл Слова Божия и поэтому знал, что свет Христов просвещает не какого-то аб­страктного читателя Евангелия, но именно нас. Каждого из нас, если только мы понимаем, что Иисус пришел в мир дать зрение не одному только слепорожденному, но всем нам без какого бы то ни было исключения.

Но вот слепорожденный исцелен. Он видит — и это людей смущает. «Тут соседи и видевшие прежде, что он был слеп, говорили: не тот ли это, который сидел и про­сил милостыни? Иные говорили: это он, а иные: похож на него. Он же говорил: это я. Тогда спрашивали у него: как открылись у тебя глаза?» (ст. 8—10). И прозревший расска­зывает, как это было. Сначала о том, как это произошло, нам рассказал в начале девятой главы евангелист, а теперь о том же слышим из уст слепорожденного.

Обретшего зрение человека, которого Евангелие назы­вает «бывшим слепцом», ведут к фарисеям. Но их волнует не факт исцеления, не то обстоятельство, что произошло что-то необычное, что оно о чем-то свидетельствует. Их волнует совсем другое. «Тогда некоторые из фарисеев говорили: не от Бога Этот Человек, потому что не хранит субботы» (ст. 16). Вот единственное обстоятельство, кото­рое их трогает. Он не хранит субботы, значит, Он не от Бо­га — такова логика фарисеев.

Продолжив чтение текста, мы увидим, что он построен на противопоставлении знания незнанию. Такова доми­нанта остальной части рассказа о слепорожденном. Фари­сеи говорят: «Мы знаем, что Человек Тот грешник». А быв­ший слепец отвечает: «Грешник ли Он, не знаю; одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу». Фарисеи восклицают: «Мы знаем, что с Моисеем говорил Бог; Сего же не знаем, отку­да Он». «Это и удивительно, — отвечает прозревший, что вы не знаете, откуда Он, а Он отверз мне очи. Но мы зна­ем, что грешников Бог не слушает» (ст. 24—31). Знание, которым обладают фарисеи, — это знание того, как было прежде и должно быть всегда: «Мы знаем, что с Моисеем говорил Бог», мы знаем, что нужно хранить субботу. И од­новременно: «Сего же (т.е. Иисуса. — Г. Ч.) не знаем» — и вообще о том, что произошло в субботу, не знаем и знать не хотим. А бывший слепец, наоборот, идет по другому пу­ти. Он говорит: я не знаю, грешник ли Он, но я знаю, что был слеп, а теперь вижу.

Знание, которым обладают фарисеи, — знание нормы, установки , а знание, которым оказывается наделенным бывший слепой, — это знание реальности, обретенное его непосредственным опытом. Чтобы понять, грешен кто-то или нет, нужно иметь какой-то эталон. То, что слепой че­ловек теперь видит, — реальность. Значит, слепой говорит о знании факта, перед которым знание нормы отступает на второй план. Фарисеи же ослеплены своим отношени­ем к норме, обожествляют ее и уже не хотят видеть того, с чем столкнулись в реальности.

С явлениями, когда формальное становится более значи­мым, чем нечто по-настоящему существенное, мы встреча­емся очень часто. И это страшно, потому что тем самым мы отказываемся от того, что принес в мир Иисус, и возвращаемся к тому состоянию общества, которое было в Его время и против которого Он выступал. Признаться, я всегда ста­новлюсь в тупик, сталкиваясь с явлениями такого рода. Ра­зумеется, можно по-разному относиться к людям, но, если эти люди что-то делают, оценивать их нужно по результатам их деятельности, а не выискивать нарушение той или иной нормы. В Евангелии постоянно звучит мысль: древо надо оценивать по плодам, которые оно приносит. Наверное, рассказ о слепорожденном говорит и об этом.

Когда родителей слепого спрашивают: «Это ли ваш сын, о котором вы говорите, что он родился слепым? как он теперь видит?» — они боятся сказать что-нибудь не­должное и отвечают: «Мы знаем, что это сын наш и что он родился слепым, а как теперь видит, не знаем, или кто от­верз ему очи, мы не знаем. Сам в совершенных летах; са­мого спросите; пусть сам о себе расскажет» (ст. 19—21). Здесь трижды употребляется слово «сам». Родители отшат­нулись от сына, они боятся, что если признают свершив­шийся факт, то тем самым нанесут ущерб норме, которая дороже реальности. «Так отвечали родители его, потому что боялись Иудеев; ибо Иудеи сговорились уже, чтобы, кто признает его за Христа, того отлучить от синагоги. По­сему-то родители его и сказали: он в совершенных летах, самого спросите» (ст. 22—23).

Тем, наверное, и отличается христианство от других ре­лигий, что в них, как правило, самое ценное — норма, а в христианстве — реальность. Эта мысль повторяется у ав­торов самых разных мистических трактатов Запада и Восто­ка, включая такой известный монашеский трактат, как «Ле-ствица» преп. Иоанна. Когда ты стоишь на молитве, говорит святой, и оказывается, что кому-то нужна твоя помощь, ос­тавь молитву и беги на помощь брату своему. Вот христиан­ская позиция. Для большинства же древних религий харак­терно обратное: если ты совершаешь дело Божие, то свободен от дел человеческих, потому что человеческое ниже божественного. Если ты посвятил этот день Богу, тебя уже не должно трогать все происходящее вокруг. В одной из книг по аскетике подобная позиция, рассматриваемая при­менительно к сегодняшнему дню, высмеяна достаточно рез­ко. Там рассказывается, как собрались православные люди поехать к больной, чтобы помыть ее, но вспомнили, что се­годня — Казанская, работать нельзя. И не поехали. Подоб­ный подход, к сожалению, для нас типичен. Отец Таврион (Батозский) с печальной иронией и болью неоднократно го­ворил в своих проповедях, что в воскресный день стирать конечно же нельзя, плотничать, вымыть больного тоже нельзя, а вот сплетничать, перемывать друг другу кости или семечки целый день лузгать — можно.

Иисус говорит: «Суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и суб­боты» (Мк., 2:27—28). Значит, прочитав этот текст, можно сказать: не человек для ритуала, но ритуал для человека, потому что человек есть господин ритуала. И Иоанн Лест-вичник, строгий монах и великий аскет, прекрасно это по­нимал и прямо об этом говорил.

Для меня всегда большое испытание видеть в день Кре­щения Господня толпы людей с бидонами в руках. Боль­шинство из них приходят в храм раз в год — за святой во­дой. Одну из женщин, набравших святой воды, спросили, зачем она ей. «Как же, надо дома все побрызгать». — «За­чем?» — «От злых духов». Получается, что это какой-то при­митивный магизм на уровне древнего египтянина или жите­ля Сибири в эпоху расцвета шаманизма, но отнюдь не действия человека, просвещенного светом Евангелия. Чело­век приходит в храм, чтобы поставить свечку, взять воды, чтобы «побрызгать» жилище и т.п. Внешне он становится православным, внутренне же остается язычником, т.к. Евангелия не открывает и потому не может быть затронут проповедью Христовой. Прикасаясь к святыне, он прини­мает ее наружно, а внутренне остается таким же, каким был, — злым, эгоистичным, мстительным. В этом заключа­ется реальная опасность для христианства в наши дни.

следующая глава

к оглавлению

 

Мы просим вас оказать помощь создателям этого сайта.
Если вам оказались интересны и полезны материалы, опубликованные здесь, перечислите, пожалуйста, любую сумму денег.
Даже небольшая сумма будет полезна.  
Здесь - о том, как Вы можете помочь, внеся пожертвование