Священник Георгий Чистяков
Православие:
день сегодняшний и духовная традиция
Эта стать я в расширенном и переработанном виде - здесь
Православие – это не просто система приходов, монастырей, не просто епископы, священники и миряне, не просто церковная организация в России, Греции и некоторых других странах, не просто Константинопольская и Московская патриархии или какая-либо другая юрисдикция, но, прежде всего, духовная традиция, совершенно особая и, если так можно выразиться, раскрывающая для нас особую грань христианства, не замеченную, иногда утраченную католиками и протестантами.
Бывали случаи (в том числе как в древности, так и в советские времена в России), когда православная вера сохранялась единицами, случайно избежавшими репрессий. При этом православие продолжало существовать не в качестве какой-то общественной силы, но именно как духовная правда о Боге, о человеке, о Христе, невидимо, но реально пребывающем с нами “во все дни до скончания века”. Опыт тайного христианства, катакомбной жизни во Христе и тайного служения, опыт духовной жизни в сталинских концлагерях, и прежде всего на Соловках, стал для нашего времени драгоценнейшим вкладом православия в мировую духовность.
При этом важно понимать, осознать, что православие, прежде всего в России, говорит с нами на очень непростом языке. На Руси оно довольно долго вообще не было артикулировано в вербальной форме. Это был мир икон и безмолвной молитвы. Как говорит Е.Трубецкой, современник и друг Владимира Соловьева, “русские иконописцы с поразительной ясностью и силой воплотили в образах и красках то, что наполняло их душу, – видение иной жизненной правды и иного смысла мира”. Далее в той же статье – “Умозрение в красках” – Трубецкой продолжает: “Пытаясь выразить в словах сущность их ответа, я, конечно, сознаю, что никакие слова не в состоянии передать красоты и мощи этого несравненного языка религиозных символов”.
Старцы и святые средневековой Руси передавали свой опыт из поколения в поколение устно и при этом не оставляли никаких книг, как это было принято на Западе. Поэтому у нас нет ни “Подражания Христу” Фомы Кемпийского, ни “Цветочков” святого Франциска, ни своей “Суммы теологии” Фомы Аквинского. Первые книги по аскетике появились у нас только в XIX веке (не у греков, где они, разумеется, существовали и раньше, а именно у нас, на Руси!). Христиан Византии и Ближнего Востока это касается только отчасти, поскольку их церковные писатели были не философами и не богословами (в западном смысле этого слова), но поэтами. От них остались прежде всего тексты молитвенного, поэтического и аскетического содержания, из которых современный богослов может извлечь богословские положения. Это “Великий покаянный канон” св. Андрея Критского и каноны Иоанна Дамаскина и его современников.
При этом необходимо помнить, что для нас, православных, главное – это не богословская система, но молитва. “Общение с Богом в смысле познания Его возможно только в молитве, – писал великий православный мыслитель А.Ф.Лосев в своей книге “Диалектика мифа”, за бесцензурное издание которой он попал в сталинский концлагерь, где и ослеп, – только молитвенно можно восходить к Богу, и немолящийся не знает Бога”.
Что же касается сегодняшнего дня, то здесь нужно заметить, что духовная ситуация в России очень непроста, поскольку в советские времена верующих, а в особенности просвещенных верующих, понимавших суть веры, её глубину и смысл православной духовности, осталось очень мало. И даже теперь на самом деле таких людей тоже немного, потому что большинство из нас усвоило религию главным образом в качестве системы защиты от злых сил, сглаза, болезней и т.д., но не более.
Три открытия русского православия
Первое из трех открытий нашей традиции – это непрестанная молитва и учение о так называемой Иисусовой молитве, состоящей всего лишь из нескольких слов: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного”.
Все эти слова взяты из нескольких мест Евангелия – из вопля слепого Бар-Тимея (Марк. 10, 47) и из молитвы мытаря в Евангелии от Луки (18, 13). При этом, как обнаружили старцы, именно эта молитва, такая краткая и, казалось бы, ничего особенного из себя не представляющая, удивительным образом соединяет человека со Христом. Этому посвящена написанная в середине XIX века книга “Откровенные рассказы странника духовному отцу своему”.
Книга эта написана простым крестьянином, не священником и не монахом, но при этом переведена на все европейские языки и произвела огромное впечатление на замечательного американского писателя Джерома Дэвида Сэлинджера, который посвятил ей замечательные страницы в двух своих повестях. Сэлинджер говорит, что книга эта предлагает читателю incredible method of praying или учит how to pray by this special way. Для человека, принадлежащего к духовной культуре христианского Запада, метод, который предлагается странником, действительно incredible, ибо странник рассказывает о том, и именно это с удивительной проницательностью подчеркивает Сэлинджер, что тому, кто начинает молиться, “даже не надо верить в то, что делаешь... и надо думать о том, что ты твердишь”. “Если ты станешь повторять молитву снова и снова – сначала хотя бы одними губами, – то в конце концов само собой выходит, что молитва сама начинает действовать”. Действительно, замечательное наблюдение Сэлинджера состоит в том, что он замечает, что молитва becomes self-acting, то есть становится самостоятельной, начиная жить в глубинах самого существа молящегося, жить и преображать его личность как бы изнутри.
Второе открытие нашей духовности (правда, многими признаваемое за ересь) связано с тем, что Христос пребывает уже в самом Своем Имени, которое, таким образом, становится не просто святыней, как имя Божье – Яхве (на чем построена вся еврейская мистика), но живым присутствием Сына Божьего и в Его Лице самого Бога среди людей. Этому посвящена книга “ё” (рубеж XIX и XX веков), автор которой схимонах Иларион был тоже совсем неученым человеком. Он жил высоко в горах Кавказа и оставил после себя целую школу монахов, получивших прозвище “имяславцев”, поскольку они славили Имя Божие. Схимонах Иларион в книге “На горах Кавказа” писал так:
“В производстве умно-сердечной Иисусовой молитвы, творимой в покаянном настроении души и глубоком сокрушении, действительно, чувством сердца слышится и ощущается, что имя Иисус Христово есть Сам Он: Божественный Спаситель наш, Господь Иисус Христос, и нет возможности отделить Имя от Лица именуемого. Но оно сливается в тождество, и проницается одно другим, и есть одно”.
В советские времена традиции имяславия тайно продолжал ученый-монах (или, вернее, ученый и монах, причем тайный!) Алексей Лосев, умерший в 1988 году. Его высказывание о vолитве я цитировал выше. С начала 70-х годов я постоянно бывал в его доме и изучал греческий язык и литературу под руководством его крестницы и воспитанницы Азы Тахо-Годи. Лосев был примером несгибаемости и той силы Божией, что совершается в немощи. Слепой 90-летний старик, он продолжал работать, диктуя нам свои статьи и книги, совершая великий труд освобождения мышления “советского” человека от марксизма.
Третье открытие русской духовности в ХХ веке – учение жившего на Афоне старца Силуана, который рассказал своим ученикам о том, что такое молитва обо всём мире, о верующих и неверующих, что такое боль за все человечество и – шире – за всю природу и вообще за весь мир в целом.
“За людей молиться – кровь проливать”, – говорил старец Силуан. С учением старца Силуана связан выход христианской духовности на Руси за пределы церковной ограды – Бог не только в церкви и среди верующих, Он – везде, его благодать почиет на всём, всё в Нём нуждается, хотя и не всегда знает об этом. В сущности, старец Силуан предложил новое прочтение Евангелия. Сегодня его дело продолжает 88-летний митрополит Антоний (Блум), русский епископ, живущий в Лондоне.
Чувство Бога в православии на Руси
“Откровенные рассказы странника” удивительным образом дают возможность почувствовать, ощутить Бога, пережить в молитве встречу с Ним всем существом и, если пользоваться выражением митрополита Антония, “с Ним подружиться”. Именно об этом говорит А.Ф.Лосев, когда утверждает, что только в молитве можно познать Бога. В другом месте, указывая на телесность и, более того, физиологичность религиозности, Лосев жестко связывает религию с конкретной личностью конкретного человека, с его, если так можно выразиться, “безусловными рефлексами”, иными словами, не с тем, что приобретается в процессе общения с другими людьми под их влиянием, но с тем, что вырастает изнутри каждого из нас. <об этом см. также здесь> Не случайно же великий русский поэт Гумилёв, расстрелянный в 1921 году коммунистами, который хорошо чувствовал, как “кричит наш дух” и “изнемогает плоть, рождая орган для шестого чувства”, прямо говорит в повести “Весёлые братья” о телесности религиозного чувства.
“…Зверю открыты, – говорит гумилевский герой, – три измерения пространства. Возьмите, к примеру, лошадь на узком мостике через канаву. Видит она, что канава глубокая, и боится, что мостик узенький, ступает осторожно, а когда берег близко, идет скорее. Значит, длину, глубину и ширину чувствует. А человеку открыта ещё внутринаЂ (курсив мой. – Г.Ч.). Внутрь себя духовными очами проникать он может и тоже без конца, как по земным измерениям. Это и есть четвертое измерение, или, лучше сказать, первое нового порядка, которое и есть Бог…” (там же).
Чисто художественными средствами Гумилев, говоря о внутринеЂ, блестяще формулирует основные постулаты того учения о поисках Бога в глубинах собственного “я”, которое несколько позднее развивала в Германии Эдит Штайн, ученица Э.Гуссерля, ставшая монахиней-кармелиткой и погибшая в газовой камере как еврейка, а затем провозглашенная святой Иоанном Павлом II. Однако необходимо понять и то, что внутринаЂ, или Бог, открываемый каждым в глубинах его собственной души, затем начинает обнаруживаться везде и во всем, равно в плаче ребенка или в сиянии солнца, когда оно, по словам русского поэта Афанасия Фета, “нижет лучами в отвес”. “Совершенство человека, – говорится в одном из суфийских текстов, – проявляется тогда, когда он видит Бога во всём, на что упадёт его взгляд”.
И об этом же говорится у Гумилева устами его героя, когда тот восклицает:
'“…как посмотришь на травку, на облачко, на девушку да на самого себя, так и увидишь, что это всё единое всегда было и всегда будет, потому что Бог засмеялся…” (там же).
Улыбка Бога (сразу вспоминаются слова Ф.И.Тютчева “на всём улыбка, жизнь во всём”, которыми поэт характеризует свое восприятие природы) – термин, известный из Священного Писания. В книге Причтей (8; 29–31) олицетворенная Премудрость Божия сама говорит о том, что “когда (Бог) полагал основания земли, тогда я была при Нём художницей, и была радостью всякий день, веселясь пред лицём Его во всё время” и так далее.
Именно это радование, или улыбка, lo riso de la Sapienza (“улыбка Премудрости”), в которой, как говорит Данте в своем трактате “Пир”, обнаруживается её (то есть Премудрости) “внутренний свет”, и становится для верующего человека той удивительной и незримой силой, что кардинальным образом преобразует жизнь и вносит в неё смысл. Свет, именно “внутренний свет”, “свете тихий” знаменитой молитвы, поющейся во время православной вечерни, и улыбка или сияние, lo riso de la Sapienza, не гомерический смех античных богов на Олимпе, но тихая и почти незаметная улыбка природы, которую так хорошо умел видеть Франциск Ассизский, – вот две основные составляющие того, из чего вырастает человеческая религиозность.
И не нужно здесь бояться впасть в сентиментальность. Вера бывает по-настоящему мужественной, она дает человеку силы не бояться смерти, мучений и пыток, но при этом она всегда базируется на присутствии в душе человека той улыбки, которая вызывается взглядом на полевые лилии или на маленьких птичек, что продаются за два ассария, о которых упоминает Иисус. При этом необходимо не забывать о том, что lo riso de la Sapienza обнаруживается как в природе, так и в глубинах человеческой души.
Об этом же писал схимонах Иларион в книге “На горах Кавказа”:
“Ослепительные лучи Солнца, сливаясь с белизною снега, не дают возможности смотреть на горы. Они обратились как бы в море света, блеска и нестерпимого сияния. Зрелище чудное и величественное!.. Если такое поражающее сияние происходит от тварного света, то каков же должен быть Свет несозданный?.. Свет присносущный, первовечный Свет Божества?”
Мистицизм и апофатическое богословие
Эрих Фромм писал о том, что мистиком “попытка познать Бога рационально отвергается и заменяется переживанием единения с Богом, при котором для знания о Боге не остается ни места, ни необходимости”. Это прекрасно представляют себе схимонах Иларион и автор “Откровенных рассказов странника”. Главное заключается в том, чтобы знать не что-то (пусть даже всё!) о Боге, но только в том, чтобы знать Бога.
Фромм, ссылаясь на Маймонида, указывает далее, что если что-то и остается в такой религиозности от знания о Боге, так это знание о том, чем Он не является. На самом деле христианам, несмотря на то, что ими велись бесконечные догматические споры, явно вопреки этим спорам, зачастую выливавшимся в настоящие войны, с первых веков христианства это было прекрасно известно. Так, в самом начале чинопоследования литургии Иоанна Златоуста (о которой речь пойдет в заключительной части) есть молитва, в которой Бог по-гречески определяется через четыре префикса а-, то есть “не-”. Здесь говорится о том, что власть Бога aneikaston, Его слава akЗtaleшptos, милость – amОtreшton, а человеколюбие – aphatos, то есть власть Его нельзя изобразить, славу – невозможно постичь, милость – измерить, а человеколюбие – выразить в словах.
Причем речь идёт здесь не о том, что Бог всемогущ настолько, что Его нельзя представить себе разумом, но именно просто о том, что все средства выражения – при помощи образов, умственных конструкций, чисел или слов – бессильны, когда это касается Бога. Non valet lingua dicere, nec littera exprimere, то есть “язык не может рассказать, не в силах буква передать”, – как скажет потом об этом на христианском Западе Бернард Клервосский. Об этом же напишет в начале XX века совсем не философ и не богослов, но просто поэт Николай Гумилёв:
“…да разве Бога химией докажешь? Сердцем Его чувствовать надо…”
Из этого абсолютно иррационального ощущения и родится чувство Бога, которое затем лишь укрепляется и как бы обосновывается тем или иным мировоззрением. Однако необходимо иметь в виду, что без этого чувства, абсолютно личного и глубоко укорененного в глубинах человеческого “я” каждого конкретного индивида, чувства, которое Бенедикт Спиноза обозначил когда-то на латыни выражением de Deo sentire, не бывает и не может быть никакой религиозности. Без него можно говорить только о каком-то самообмане, об имитировании религиозности, непременно заводящем человека в тупики ритуализма и законничества. Но ведь именно этому чувству Бога и тупиковости ритуализма от начала до конца посвящает Христос свое Евангелие!
Литургия – приношение “о всех и за всё”
В принципе византийская литургия, которая, естественно, совершается и сегодня в России, ничем не отличается от Римской мессы и включает в себя те же составные части: чтение Апостольского послания, а затем пение стиха из Псалмов и чтение Евангелия, потом “Верую”, после которого словами “Горе имеем сердца”, что полностью соответствует латинскому Sursum corda (или in alto i nostri cuori), начинается анафора или возношение. Префаций, как и в Римской мессе, начинается словами “Воистину достойно и праведно...” (по-итальянски E veramente cosa buona e giusta), потом поется Sanctus, Sanctus, Sanctus (или Свят, Свят, Свят...) и совершается дальнейшая молитва с воспоминанием о Тайной вечери и возглашением слов Иисуса “Приимите, вкусите, сие есть тело мое, за вас ломимое...” и т.д.
Затем, непосредственно после слов “пейте из нее все, ибо это кровь моя Нового Завета, изливаемая за вас и за многих”, священник или сослужащий ему диакон высоко поднимает дискос (или патену) и чашу со святыми дарами над престолом.
Это напоминает соответствующий момент латинской мессы, когда со словами per Cristo, сon Cristo e in Cristo (“Через Христа, со Христом и во Христе”) священник возносит над алтарем чашу и патену со Святыми Тайнами. Однако в православной литургии в этот момент произносятся совсем другие слова: “Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся”, что означает “Твоё из того, что принадлежит Тебе, мы ныне приносим Тебе ради всего и за всё”. В отличие от Римской мессы, где этими словами приношение завершается, в византийской литургии именно здесь наступает кульминационный момент литургии – эпиклеза или призывание Святого Духа: священник, как говорится в греческих богослужебных книгах, “мистикос”, то есть будто прикасаясь к тайне молится.
“Еще приносим Тебе словесную эту и бескровную жертву и просим, и молим, и умоляем: ниспосли Духа Твоего Святаго на нас и на предлежащие сии дары и соделай хлеб сей почитаемым телом Христа Твоего, а то, что в чаше сей, почитаемой кровью Христа Твоего, преложив Духом Твоим Святым”.
Троекратным “аминь” отвечает на эту молитву священника дьякон. И вот уже на престоле не просто хлеб и вино, но сам Иисус в святых тайнах. Затем поётся “Отче наш”, и литургия продолжается подобно Римской мессе. Западные литургисты уже не первое столетие показывают в своих работах, что эпиклеза, правда, не эксплицитно, в том виде, как в греческой и славянской литургии, но все же присутствует в Римской мессе. Готов согласиться с ними, но хотел бы подчеркнуть, что нашу литургию отличает хорошо осмысленная и удивительным образом сформулированная явная эпиклеза.
Эпиклеза – это призывание Святого Духа сойти не только на евхаристические хлеб и вино, но и на самих молящихся, на всё, что окружает нас. Если мы верим, что эпиклеза бывает услышана Богом, то за ней естественно следует и само нисхождение Духа Святого и на Святые Дары, и на молящихся, и на весь мир (совсем как в молитве, которой учит старец Силуан). Таким образом, оказывается, что литургия есть мистическое присоединение верующих не только к Тайной вечери, но и к моменту нисхождения Святого Духа, описанному в 1-й главе книги “Деяний апостолов”. Следовательно, с эпиклезой связывается и обожение благодатью Святого Духа без всякого исключения всего, что составляет наш мир. Так таинство евхаристии становится событием, оказывающим воздействие не только на тех, кто в нём сознательно участвует, но “на всех и на всё”, как об этом прямо говорится в чине византийской и, следовательно, русской литургии.
Во время византийской литургии священник – не vicarius Christi (заместитель Христа), он не совершает таинство сам, но только призывает Бога и Отца ниспослать дар Святого Духа на хлеб и вино в чаше и соделать хлеб и “еже в чаше сей” (налитое в чаше) телом и кровью Христа Твоего. Выделяю слово “Твоего”, чтобы подчеркнуть, что вся эпиклеза от начала до конца обращена к Богу-Отцу, которому приносим мы Его же творение как наш дар с молитвой “о всех и за вся”, то есть “ради всего и с благодарностью за всё”. Тот дар, который получил человек от Бога-Творца на первых страницах Библии (Gen 1; 29) в словах “Я даю вам всякую траву, сеющую семя... сие будет вам в пищу”, мы всякий раз во время литургии благоговейно возвращаем Богу.
Если внимательно вглядеться в процитированную фразу из книги Бытия и сравнить её со словами Иисуса во время Тайной вечери, когда он берет хлеб и дает его ученикам со словами “приимите, ешьте его”, мы непременно обнаружим, что по сути своей это одна фраза, только по-разному сформулированная. Литургия, таким образом, есть не только благоговейное воспоминание о Тайной вечери Иисуса и нисхождении Святого Духа на апостолов, но и акт мистического возвращения к тому моменту, когда Бог передал в руки человека мир (космос), только что сотворённый и сияющий непоблекшими красками во всей его первоначальной красоте. Об этом же говорит и схимонах Иларион, описывая ночь на горах Кавказа. “Природа, – говорит он, – приносила обычную службу Творцу Своему, безмолвно прославляя Его бесконечные совершенства”.
Эпиклеза – это наша молитва за весь мир. Кроме цитированных уже слов из анафоры литургии “о всех и за всё”, здесь есть ещё одно в высшей степени значимое место. Литургия начинается молитвой “о мире всего мира... и соединении всех”, именно “всех” – христиан и нехристиан, верующих и неверующих и так далее, о соединении всего человечества...
““Мир” ищет, – писал убитый прямо по дороге к храму, где он должен был служить воскресную литургию, 9 сентября 1990 г., отец_Александр_Мень, – своих чисто человеческих дорог к истине, свободе и единству. Но чем больше он замыкается в самообожествлении, тем глубже погружается он в ложь, рабство и ненависть. Только могущественная сила веры, претворяемой в любви, которая заложена в Евангелии, – продолжает отец_Александр, – сможет дать то, чего тщетно ищет человек у своих идолов”.
Понятно, что под словом “идолы” он имеет в виду не статуи богов древнего мира, но те пристрастия (как кино, футбол, политика и т.п.), которые сегодня приковывают к себе человека и делают его своим рабом.
Вот почему представляется чрезвычайно важным тот факт, что именно сегодня, говоря о соединении стран и народов в единые структуры, мы всё время забываем о духовном аспекте всечеловеческого единства. А ведь именно о нём напоминает нам ежедневно совершающаяся повсюду на нашей планете православная литургия, которая совсем не призывает всех под “знамена” православия, но зовёт нас, христиан, молиться о всех людях мира и обо всём, что с ними происходит.
Эта статья в расширенном и переработанном виде - здесь (вошла в книгу Путь, что ведёт нас к Богу)
Также о литургии о.Георгий пишет здесь
Опубликовано в журнале: «Вестник Европы» 2002, №5
http://magazines.russ.ru/vestnik/2002/5/chist.html
Вы можете помочь развитию этого сайта, внеся пожертвование
