Родные мои, сегодня мне хочется продолжить тот разговор, который мы начали в одной из прошлых бесед, разговор о Данте Алигьери и о его творчестве, о его жизни, о его вере. Трудно, а вернее, невозможно, говоря о Данте, не сказать о Беатриче.
В возрасте девяти лет он, будущий поэт, увидел девочку Беатриче, которой тоже было тогда девять лет, впервые. В 1290 году в возрасте 25-ти лет она умерла. Тогда Данте в течение года сочинял печальные канцоны, оплакивал её в стихах и прозе, а потом написал так: «...если соблаговолит Тот, Кем всё живо, чтобы жизнь моя продлилась ещё несколько лет, я надеюсь сказать о ней то, что никогда ещё не было сказано ни об одной женщине. И пусть душа моя (…) вознесётся и увидит сияние моей дамы, присноблаженной Беатриче, созерцающей в славе своей Лик Того, "qui est per omnia saecula benedictus"», т.е. «Кто благословен во вся веки»).
(Этими словами заканчивается "Новая жизнь")
Смерть Беатриче пробуждает в молодом поэте, которому тоже, как и ей, только исполнилось тогда 25 лет, сильнейшее религиозное чувство. «Богом живо всё», – утверждает он в заключении «Новой жизни», своего трактата в стихах и прозе. Присутствие Божие пронизывает
47
__
весь мир. В глубинах беспредельной скорби и горя рождается в сердце поэта новое виденье мира. Данте говорит, что его ум, как паломник, восходит горé, и, покинув свою родину, теперь остается в горних пределах. Он теперь уже не просто верит. Нет! Он твердо знает, что Беатриче жива в Боге, что она жива у Бога, много более жива, чем жив сейчас он сам. «За сферою предельного движенья, – пишет он в одном из своих сонетов этого времени, – мой вздох летит в сияющий чертог. / И в сердце скорбь любви лелеет Бог / для нового Вселенной разуменья...»
Об этом новом разуменье Вселенной он расскажет потом, через много лет, в «Божественной комедии». «После этого сонета, – говорит Данте, – явилось мне чудесное виденье, в котором я узрел то, что заставило меня принять решение не говорить больше о благословенной, пока я не буду в силах повествовать о ней более достойно». Так рождается замысел поэмы, которая будет написана только через ряд десятилетий, к концу жизни.
Поэты всегда воспевали своих возлюбленных. Катулл говорил о Лесбии, Проперций – о Кифии, Овидий о – Коринне и так далее. И в эпоху Возрождения – то же самое: поэты возвращаются к этому античному обычаю. Петрарка воспевал Лауру, потом будет говорить о своих возлюбленных в стихах Пьер де Ронсар, другие бесконечные поэты всех эпох.
Другое дело – Данте. В его жизни и в его творчестве Беатриче занимает совершенно особое место. Это не просто возлюбленная, тем более что мы на самом деле не знаем, каковы были отношения между Данте и Беатриче на земле, при жизни. Это его водительница к Богу, это его спутница на дороге евангельской. Беатриче, умершая, но живая, становится совестью поэта. Именно она отправляет его в путешествие по кругам ада. Именно она проводит его через чистилище. Именно она выводит его к высотам рая.
«Чистилище» у Данте, как мне думается, не должно пугать русского читателя. Более того, это «Чистилище» очень мало связано с тем представлением о чистилище, которое в средние века сложилось у христиан Запада. «Чистилище» Данте предназначено не для тех теней, которые описывает там поэт, нет. Оно предназначено для него самого и для его читателя. Освободиться от греха ещё при жизни зовет его, его самого, а, следовательно, и каждого его читателя Беатриче, главная героиня «Божественной комедии».
Смысл этой поэмы, смысл «Божественной комедии» именно таков: это не отчет о том, что происходит ТАМ, в царстве смерти, в загробном мире. Нет. Это – что-то вроде географической карты для каждого из нас, своего рода атлас, пользуясь которым человек должен выбраться из того мрака, в котором он живет, и подняться к свету.
В одном из писем своих Данте напишет: «Чтобы понять излагаемое мною, необходимо знать, что смысл этого произведения непрост, более того, оно может быть названо многосмысловым, имеющим несколько смыслов. Первый называется буквальным, второй аллегорическим или моральным. Подобный способ выражения, чтобы он стал ясен, можно проследить в следующих словах», – и дальше Данте цитирует псалом: «"Когда вышел Израиль из Египта, дом Иакова, из народа иноплеменного, Иуда сделался святынею его, Израиль владением его". Таким образом, если мы посмотрим лишь в букву, мы увидим, что речь идет об исходе сынов Израилевых из Египта во времена Моисея; в аллегорическом смысле здесь речь идет о спасении, дарованном нам Христом; моральный смысл открывает переход души от плача и от тягости греха к блаженному состоянию; анагогический – переход святой души от рабства нынешнего разврата к свободе вечной славы. И хотя эти таинственные смыслы называются по-разному, обо всех в целом о них можно говорить как об аллегорических». Вот такой аллегорический смысл в своих стихах призывает нас увидеть Данте: «Моральный смысл открывает переход души от плача и от тягости греха к блаженному состоянию, переход души от рабства нынешнего разврата к свободе вечной славы».
Ясно, что это письмо имеет очень большое значение. Оно направлено не только одному из чиновников тогдашней Вероны, которого звали Кан Гранде делла Скала, но направлено всем нам и помогает нам понять, а для чего же написана «Божественная комедия». Именно для того, чтобы каждая душа, душа каждого читателя при помощи этой книги освободилась от рабства нынешнего существования своего во грехе к свободе вечной славы.
*****
К Богу, говорит нам Данте буквально на каждой странице своей поэмы, к Богу приводит только очень личное чувство. Не общественный пафос, не идеология, не стремление помочь своей родине, хотя этим стремлением Данте был очень озабочен, я бы даже сказал, одержим в течение всей своей жизни. Нет, не они, не мировоззренческая боль, а именно личное, очень личное чувство приводит человека к Богу.
У Данте всегда было очень много читателей, хотя среди этих читателей находились критики, и критики очень строгие. Так, например, знаменитый Шатобриан, французский романтик начала XIX века. Писатель, которого мы знаем плохо. Хотя на всех нас, да, на нас с вами он оказал очень большое влияние, но только через посредство самых разных писателей XIX века, которые его читали, которые повторяли его мысли, которые пересказывали его взгляды в своих книгах, статьях, поэмах и так далее…
Так вот через посредство самых разных авторов Шатобриан оказал на нас огромное влияние. Итак, Шатобриан утверждал, говоря о Данте, что «Рай» у него, в отличие от «Ада», не получился. А я берусь утверждать обратное: именно «Рай» получился у Данте хорошо, как ничто другое. Да, здесь, в третьей части его поэмы нет конкретных образов. Но сам поэт (и я вам уже об этом говорил в прошлый раз) говорит, что (la memoria) памяти невозможно проникнуть в те глубины, до которых доходил он умом (intelletto). Толь-
53
__
ко отблеск того, что он пережил, сохранила его душа, и этот отблеск наполняет поэму.
В «Раю» у Данте нет законченных картин. Но все здесь полно света, который переходит в любовь, «которая движет солнце и светила». И любовь, которой наполнена поэма, трансформируется здесь в свет, сияющий и пронизывающий собою все. Мне представляется, что чувство Бога нигде более не передано так точно и так глубоко, как здесь, в «Божественной комедии» у Данте.
Читать Данте, именно его «Рай», бесконечно радостно и также бесконечно больно. Каждый стих как бы пронзает тебя до самого сердца. Каждый стих, словно ланцетом хирурга, раскрывает твою грудь и делает сердце абсолютно беззащитным. Читаешь – и видишь свою душу, свою совесть, свой ум и сердце своё, как на рентгеновском снимке, и понимаешь, что снимок этот видит сейчас каждый, кто находится рядом с тобой, каждый, кто тебя знает, а не только ты сам.
Опыт прикосновения к «вечной жизни», о которой постоянно говорит Иисус в Евангелии от Иоанна, и к той «свободе вечной славы», что в размышлениях Данте о смысле Писания играет такую важную роль, опыт совершающегося в глубинах нашего «я» перехода al divino dal umano, a l'etterno dal tempo, то есть «к божественному от человеческого и к вечному от временного», как говорит Данте в 31-й песни «Рая», и есть та эсхатологическая составляющая, без которой христианство неминуемо умирает, превращаясь в чисто этическое учение и в образ жизни, но не более. Свет во тьме светит
В одной из своих старых статей я говорил о том, что в церковной латинской поэзии IX–XII веков при очень скудном словарном запасе невероятно много слов обоз-
54
__
начают свет и его сияние. Но если взять эту лексику, связанную с понятием и представлением о свете, у латинских церковных поэтов, и сравнить с тем, что мы находим у Данте, то увидим, что там этих слов совсем немного. У Данте их действительно бесконечно много. Свет, его лучи, его сияние Данте обозначает самыми разными словами, причем не только при помощи существительных (как делали это средневековые поэты), но посредством глагола, что придает его образу света особый динамизм. Когда читаешь «Божественную комедию», то кажется, что этот свет так и лучится, так и льется, так и струится со страниц книги, которую держишь в руках.
см. Пасхальное Евангелие
«Ад» у Данте почти кинематографичен: яркие, запоминающиеся картины сменяют, иногда очень быстро одна другую. В «Раю» все иначе: не через цвет, а через свет. Не цветовыми образами, а светом рисует Данте нам картины «Рая». Здесь нет ничего, кроме сияния. Здесь действительно, как он сам говорит, присутствует не цвет, «color», а свет, «lumen». Только свет и ничего больше, как на древних иконах Преображения Господня.
Повторяю (я говорил об этом в прошлый раз, но мне это представляется чрезвычайно важным, и поэтому не грех сказать об этом и сегодня), что Дантово представление о свете чрезвычайно глубоко связано с восточно-христианской мистикой. В своем понимании света Данте гораздо ближе к христианскому Востоку, чем к Западу. В своем понимании света Данте во многом созвучен Григорию Паламе и его современникам. И это, мне думается, тоже очень важно понять нам, сегодняшним его читателям.
Мне кажется, что ещё очень важно понять нам, что представляет собой Дантово понимание греха. И поэтому одну из следующих передач я постараюсь посвятить Дантову «Аду». Среди сочинений Данте есть 2 очень глубоких трактата: "Пир" и "Монархия". О них мне тоже хотелось бы поговоррить с вами в одной из передач.
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ОТВЕТОВ НА ВОПРОСЫ
Вопрос: - Отец Георгий, у меня такой вопрос. Скажите, когда можно мальчику начинать читать Данте?
- Вы знаете, я думаю, когда он сам возьмет эту книгу в руки, потому что часто бывает, что когда мы пытаемся нашим детям и нашим внукам предложить что-то почитать, из этого ничего не выхо-
58
__
дит. Поэтому давайте ждать, с одной стороны, когда они возьмут книгу в руки сами. С другой стороны, мне кажется, что это очень хороший путь – пытаться иногда что-то читать вслух. Это бывает иногда очень успешным. Попробуйте открыть наугад «Божественную комедию» или найти какое-то место, которое Вас задевает, Вас трогает и поражает, и прочитайте как-нибудь вслух на досуге. И посмотрите, что из этого получится. Вообще, мне представляется, что мы очень плохо делаем, что сегодня в семьях мало читаем вслух друг другу. <...>
- Как Вы относитесь к иллюстрациям к «Божественной комедии»? Для меня, по моим детским воспоминаниям, иллюстрации Доре явились формирующим событием. Некоторые считают, что наоборот, они преграждают путь…
- Вы знаете, мне очень трудно об этом говорить, потому что я сам во многом вырос на иллюстрациях Доре. А сейчас мне иногда кажется, что слишком сильным человеком был Гюстав Доре и слишком навязывает он нам свое видение. И свое видение Священного Писания, и свое видение Данте. И поэтому сегодня я говорил бы об иллюстрациях Доре очень осторожно. Другое дело, что есть прекрасные иллюстрации Боттичелли к «Божественной комедии». К сожалению, они не очень известны, хотя во всех хороших изданиях текста они всегда публикуются.
Данте, да и другие писатели тоже не идеализируют жизнь на земле. Возьмите Достоевского, возьмите Лескова, возьмите Писемского, возьмите Горького, возьмите писателей нашего времени, сегодняшнего дня. Ни один писатель (за исключением плохих писателей) жизнь вокруг себя не идеализирует, не пытается представить нам в розовом свете, приукрашенном виде. Но среди того мрака, в котором иногда оказывается человек, Бог тоже присутствует. И если мы увидим Его присутствие здесь, в той жизни, которая действительно иногда напоминает ад, то тогда это новое виденье мира выведет нас к солнечному свету, выведет нас к тому сиянию, о котором речь идет в третьей части «Божественной комедии». Поэтому, наверное, действительно очень важно увидеть сияние, которое открывает нам Бога в самых глубинах «Ада». И об этом прекрасно говорится в «Божественной комедии». И об этом неоднократно говорится у Достоевского: когда вдруг во мраке тюрьмы человеку является Бог и в самых настоящих глубинах земного ада человек начинает чувствовать Его присутствие.
- Здравствуйте, отец Георгий. Это Никита… Я принадлежу к той большей части читателей «Божественной комедии», которая с энтузиазмом, на одном дыхании проглотила «Ад», застопорилась на «Чистилище» и не осилила «Рай». Благодаря Вам я дал себе зарок взяться за Данте. У меня такой вопрос. Есть ли у Данте в «Раю» такое качество человеческое, дарованное нам Всевышним, как творчество? Или там какое-то совершенно иное состояние?
- Ну, во-первых, Никита, я, как и Вы, когда начал читать «Божественную комедию», мне тогда было 16 лет, тоже на одном дыхании прочитал «Ад», потом не без труда пытался вчитаться в «Чистилище» и не сумел прочитать «Рай». «Рай» я прочитал много позднее. А сейчас, когда я вернулся к чтению Данте, уже совсем недавно, я на одном дыхании прочитал именно «Рай». И поразился тому, что никогда прежде не читал этой книги теми глазами, какими читаю её сегодня. Это – во-первых.
Во-вторых, что касается «Чистилища», то «Чистилище» сегодня мне кажется очень созвучным с «Лествицей» преподобного Иоанна, потому что действительно от песни к песне поднимаешься, как по лестнице, избавляясь от своих слабостей, грехов и пороков. И наконец, что касается творчества в «Раю». Да как же там нету творчества, когда поэзия Данте, его слог, его стиль, его потрясающие звучные, звенящие, сверкающие терцины становятся в третьей части поэмы несравненно более прекрасными, чем были они в первых ее двух частях! Хотя Данте постоянно подчеркивает, что он не в силах передать, что чувствует, что он не в силах изобразить, о чем тут он думает, что он видит. Он говорит о том, что бессильны слова, и, тем не менее, находит эти слова, пусть для отблеска виденного, пусть не для рассказа, а для каких-то набросков рассказа, но находит эти слова. И мне кажется, что творчество, которое нам демонстрирует Данте в последней части поэмы – это как раз творчество словесное, когда слова бессильны. Когда слова бессильны, но вера им все-таки придает силу. Бессильные вне веры силу обретают в свете веры. <...>
- Посоветуйте, в каком переводе читать Данте?
- Вы знаете, что касается «Божественной комедии», то она издается последнее время, в течение последних как минимум 50-ти лет только в переводе Лозинского. Есть очень много изданий самых разных, и, по-моему, эта книга достаточно доступна сегодня для читателя. Что касается самого перевода Михаила Лозинского… Да, конечно, он много лучше, чем все старые переводы. Когда я учился когда-то в университете, там говорили, что это вообще образцовый перевод, что лучше перевести какой бы то ни было текст, чем это сделал Михаил Лозинский в «Божественной комедии» Данте Алигьери, просто-напросто невозможно. Сейчас я вижу, что это не так. Сейчас я вижу, что, да, текст Лозинского очень хорош. Но когда открываешь итальянский текст и сравниваешь русский текст Лозинского с итальянским, тогда сразу бросается в глаза его фантастическое несовершенство. Поэтому, конечно же, читайте Данте в переводе Лозинского, но помните, что это только бледный слепок с его итальянского текста, с итальянской версии, подлинной версии «Божественной комедии».
Современники Пушкина, в частности, П.А. Катенин, переводили Данте, и в течение всего XIX века, по-моему, не было русского писателя, который бы мимо Данте прошел. Все так или иначе пытались попробовать свои силы в переводе Данте, включая уже писателей нашего времени. Борис Зайцев в Париже перевел Данте на русский язык прозой.
Ну, так если мы вооружимся всеми возможными пособиями, ну, может быть, тогда мы хоть сколько-то прорвемся к итальянскому тексту. Подчеркиваю, перевод Лозинского очень хороший. Тот, кто не может хоть сколько-то познакомиться с Данте по-итальянски, тот поразится многим местам у Лозинского. И очень точен перевод Лозинского, в общем, там зачастую слово соответствует слову. И если находишь у Лозинского какое-то интересное слово, а потом смотришь в итальянский текст, то непременно найдешь, что это такое. Понимаете, он и точен и хорош, но, повторяю: когда сравниваешь его с оригиналом, то этот действительно прекрасный, возможно, даже лучший вообще из имеющихся переводов не только Данте, по сравнению с оригиналом бледнеет. И вот это удивительное искусство, удивительное мастерство, удивительная высота поэзии, удивительный дар песнопения, он, конечно, резко отличает Данте от разного рода писателей-духовидцев, в том числе Эммануила Сведенборга.
Что же касается нашего с вами поэта, Данте Алигьери, то думается мне, что Данте все-таки не был духовидцем в том смысле, в каком были или выдавали себя за таковых и Сведенборг, и многие другие писатели. Данте писал о путешествии человека по стране его собственного греха. Данте в «Аду» создал что-то вроде зеркала, в котором мы можем увидеть собственные пороки, превратил «Чистилище» в лестницу, по которой мы можем из них выкарабкаться, и, в конце концов, довел нас до «Рая» для того, чтобы показать нам эту, если хотите, словесную икону Преображения Господня.
- Хотел два замечания сделать. Во-первых, Лозинский начал свой перевод в больнице, когда должен быть скоро умереть, и занимался этим долго, и силой своего духа победил болезнь. Это одно воздействие высокого искусства на жизнь человеческую. Второе замечание – для тех, что будут читать эту поэму, может, им стоит начать с самой последней песни, 33-й песни «Рая». Она удивительная.
- Вы знаете, это замечательная мысль, вторая Ваша мысль. Действительно замечательная мысль, начать с этого песнопения в честь Матери Божьей:
«О Дева-Мать, дочь своего же сына,
Смиренней и возвышенней всего,
Предъизбранная промыслом вершина,
В тебе явилось наше естество
Столь благородным, что его творящий
Не пренебрег твореньем стать его.
В твоей утробе стала вновь горящей
Любовь, чьим жаром райский цвет возник,
раскрывшийся в тиши непреходящей.
Здесь ты для нас – любви полдневный миг;
а в дольном мире, смертных напояя,
ты – упования живой родник». (Рай, XXXIII, 1-12).
Безусловно, давайте попробуем послушаться совета нашего слушателя и начать читать «Божественную комедию» с последней песни «Рая».
Что касается Михаила Лозинского, который, переводя Данте, побеждал свою собственную болезнь, то это путь не только его одного. Мне рассказывала вдова одного профессора-хирурга, которому самому пришлось перенести хирургическую операцию во время войны, причем, без наркоза, что на её вопрос, как же он сумел выдержать такую боль, он ей ответил: «А я, на операционном столе лежа, пока меня резали, читал Данте». Она спросила его: «На каком языке?». Он улыбнулся чуть-чуть насмешливо, чуть-чуть надменно, чуть-чуть грустно и сказал: «Я ни на каком другом языке кроме итальянского Данте никогда не читал и не знаю». Так вот, это тоже, как мне кажется, очень важное свидетельство. Эти стихи помогли человеку преодолеть ту нечеловеческую боль, которую испытывает всякий, кого на операционном столе режут без наркоза. Думаю, что это свидетельство не единственное. Эта поэзия действительно совершенно особая. Эта поэзия действительно поднимает человека из такой бездны, из таких глубин ужаса и мрака и возводит так высоко, в такие беспредельные области сияния и света, куда очень трудно подняться даже самому чисто верующему, даже самому чистому жизнью человеку.
Повторю мысль, которую высказал уже один раз сегодня: читать Данте бесконечно радостно и бесконечно больно. Больно, потому что каждый стих его касается твоего сердца, и, читая его, становишься абсолютно беззащитным, становишься абсолютно открытым. Но, наверное, если бы не было таких поэтов, каким был Данте Алигьери, наша жизнь была бы бесконечно беднее. Если бы не было таких поэтов, как Данте, мы бы с вами были много мрачнее, много безжалостнее, много суше и скупее. Эта поэзия… Она освобождает нас от сухости, освобождает нас от скупости, эта поэзия открывает перед нами абсолютно новые возможности, эта поэзия делает из нас действительно каких-то новых людей. Надо сказать, что сам Данте знал об этом, потому что он неоднократно обращается к читателю со словами: остановись, читатель, задумайся над тем, что я говорю, попытайся применить это к себе, не только выучи, но почувствуй. Данте был очень большим поэтом. Но Данте был и человеком очень большой, глубоко личной веры в Бога.
Данте жил не в самую лучшую эпоху для той Церкви, к которой он принадлежал, для Католической Церкви. Данте жил в ту эпоху, когда католические епископы и прелаты и даже Римские папы принимали активное участие в политике, боролись за политическое влияние, за церковное имущество. Когда люди Церкви не скрывали своих страстей и земных пристрастий. Когда поведением своим они отталкивали от Церкви людей, и действительно люди очень часто видели в Церкви вертеп разбойников, а совсем не дом Божий. В эту эпоху Данте не отвернулся от Бога и смог рассказать об опыте веры каким-то таким потрясающе личным образом, что книга его стала возвращать людей, ушедших было от Христа, в Церковь, в дом Божий, который ни при каких обстоятельствах не должен превращаться в вертеп разбойников. Удивительная книга, которую читать радостно и больно. И уверен я, что спутником нашим Данте будет столько же веков, сколько ещё будет существовать человечество. Как он рассказывает о том, что вели его сначала Вергилий, потом Стаций, святой Бернард и Беатриче, так и мы теперь можем с вами рассказать о том, как нас по жизни, как спутник и провожатый, сопровождает Данте Алигьери.
65
Далее
Содержание