Юлия Зайцева
Вечер памяти о. Георгия Чистякова
состоялся на 40-й день после его кончины
Вторая слева - Н.Л.Трауберг
Москва, 2 августа 2007, Благовест-инфо. Многочисленные друзья, коллеги, сотрудники и духовные чада о. Георгия Чистякова собрались 31 июля в Москве, в актовом зале Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы (ВГБИЛ), чтобы почтить память священника в 40-й день после его кончины.
В зал, рассчитанный на 350 человек, в разгар отпускного сезона пришло вдвое больше людей: они заполнили все проходы, сидели на подоконниках и даже на сцене. Вечер вели директор ВГБИЛ Екатерина Гениева и преемник о. Георгия на посту руководителя Центра религиозной литературы ВГБИЛ Евгений Рашковский.
Вечер начался с показа фрагмента документального фильма «Сын человеческий», в котором о. Георгий, вслед за митрополитом Антонием Сурожским, говорит о самой важной для него теме – личной встрече со Христом.
На вечере выступили сослужившие с о. Георгием настоятель храма свв. Космы и Дамиана протоиерей Александр Борисов и священник Владимир Лапшин, писатель Людмила Улицкая, о. Виктор Григоренко, постоянный представитель фонда Науманна (Германия) в Москве Фальк Бомсдорф, главный редактор журнала «Вестник Европы» Виктор Ярошенко, президент фонда «Холокост», журналист Алла Гербер, руководитель Центра религиоведения РГГУ Николай Шабуров, писатель и переводчик Наталья Трауберг, историк, публицист Владимир Илюшенко, преподаватель Московской консерватории Евгения Чигарева и другие. С приветствием от католического архиепископа Тадеуша Кондрусевича и со своими воспоминаниями об о. Георгии выступил генеральный викарий архиепархии Божьей Матери в Москве о. Анджей Стецкевич. На встрече присутствовал руководитель Службы коммуникации Отдела внешних церковных связей Московского патриархата священник Михаил Прокопенко.
Приведем фрагменты некоторых выступлений.
О. Александр Борисов: Смерть всегда подводит итог, и личность высвечивается во всем ее великолепии, особенно если это такая крупная личность, как о. Георгий. Его служение началось в нашей церкви вместе с ее вторым рождением, через некоторое время после смерти о. Александра Меня – и он как бы подхватил эстафету, выпавшую из рук о. Александра – эстафету, соединяющую глубокую веру, огромную эрудицию, культуру, знания и феноменальную память. И он нес этот заряд от о. Александра в нашем храме -- сначала чтецом, потом диаконом, потом становится священником. И открывается в нем не только талант проповедника, писателя, но открывается талант духовника… Многие сейчас вспоминают, что одно его присутствие особым образом, каким-то теплом окрашивало участие в Тайной Вечере.
Это всегда замечательно – соединение глубокой веры и знания, когда мы встречаем верующее знание и знающую любовь. И это было прекрасно – все огромные дарования, знания, всю эрудицию о. Георгий принес на алтарь церкви. Все его книги, проповеди соединяли разные слои мировой культуры. Он говорил понятно, и каждому человеку было ясно, о чем идет речь. Это замечательный дар – окунаешься в мир соединения духовности и культуры, понимаешь, почему важна культура, почему так важно ее поддерживать, -- это форма существования Духа.
Конечно, встреча со Христом – это самое радостное событие в жизни каждого человека. Но, наверное, не все могут сказать, что у них произошла эта встреча. Но встреча с людьми, у которых произошла эта встреча со Христом, становится мощным импульсом для личной веры каждого. Таким человеком был о. Александр Мень, был о. Георгий. Я думаю, это важнейшая черта христианина, который может заразить своей верой. В связи с этим мне вспоминается такое изречение: «Святые – это те, кто открыл для себя любовь Бога и помогают другим открыть ее».
Фальк Бомсдорф: Я протестант - лютеранин. Я не слишком много знаю о Русской Православной Церкви. Я должен признаться, что у меня даже предрассудки об этой Церкви. И, тем не менее, я пришел на вечер, где поминают православного священника. Но я могу делать это со спокойной совестью, потому что знаю, для о. Георгия эти различия ничего не значат. Он был открытым человеком, открытым для всех и всего, был готов к разговору, к дискуссии, не занимался порицанием. У него была ясная позиция, он был тверд в своих убеждениях. И в то же время он был человеком терпимым. Но больше чем просто терпимым к чужим мнениям, убеждениям и верованиям – он уважал их, если они этого заслуживали.
Для меня о. Георгий прежде всего был сама доброта. Всякий раз, когда я его видел, на лице его светилась тонкая улыбка. В этом проявлялся его внутренний настрой.
Он не был догматиком, он знал, что человеку свойственно ошибаться, знал, что все люди грешники, но он никого не проклинал.
Откуда мне известно все это? Сам не знаю. Я слишком мало знал о. Георгия. Но мои чувства подсказывают мне то, что я сказал о нем. При встречах мне всегда хотелось поговорить с ним обстоятельно, с глазу на глаз о России, о Православной Церкви, о многом, что я в Православной Церкви не понимал. Разговоры с такими людьми, как о. Георгий, нельзя откладывать на потом. О. Георгий – такой человек, который очень нужен сегодняшней России… и нам, людям Запада, такой человек тоже очень нужен.
О. Владимир Лапшин: Мы служили вместе три года в храме Космы и Дамиана и жили вместе, в одной комнате. Меня тогда поражало: он был для меня живым укором – каким должен быть священник и каким я не являюсь. Чему мы можем научиться у него? В первую очередь, внутренней свободе, искренности, способности быть самим собой, поразительной работоспособности, при его слабом здоровье.
Он никогда не боялся высказать свое мнение, но и не навязывал его, никогда не скрывал его в угоду кому-то, говорил, что он думал. С таким дарованием трудно сделать карьеру по службе, но мужество и свобода всегда вызывают уважение. Он не боялся показать свою слабость. Этого так мало в людях – быть таким, каков ты есть.
Я мог проснуться ночью, перед ранней воскресной литургией, и застать его сидящим за компьютером – он писал, работал, молился ночью, хотя очень уставал.
Людмила Улицкая: Как ему удавалось сохранить такую человеческую близость, способноть, как у апостолов, быть «для всех всем»! Он был одним из самых радостных людей, которые в мире христианском мне встречались… Мы современники, мы очевидцы, мы свидетели, и это большое счастье, что нам все это удалось пережить.
Николай Шабуров: Я один из тех, кто знал о. Георгия дольше всего – скоро будет 37 лет нашего знакомства: мы учились на одном курсе, в одной группе. Я всегда буду помнить его как студента – веселого, работоспособного, остроумного, блистательного.
О. Георгий всегда был мужественным, человеком невероятной отзывчивости. Всегда откликался на любую просьбу. Конечно, у него были недоброжелатели – с одной стороны, люди, которым были ненавистны его убеждения, с другой -- критика со стороны людей, близких ему. Но мы все пришли через опыт несвободы. Ее он ненавидел всеми фибрами души. Он до конца остался свободным человеком, который говорил то, что думает, не боялся смелых поступков.
Его критиковали за всякое, даже за принятие сана, говоря, что так много недостатков в современном православии. Но о. Георгий своим примером показал, что такое истинный пастырь. Его короткая жизнь – это не случайно. Он сделал столько, сколько другой человек не сделает и за 80-90 лет, он сгорел.
Алла Гербер: Я не христианка, тем более – не православная, но наши долгие беседы с о. Георгием привели меня к пониманию того, что важно быть искренним, не отказываться от себя, и это то, что он ценил больше всего в людях. Как он говорил на наших вечерах памяти Холокоста! Как он понимал и чувствовал эту трагедию, православный священник! Он был праведник, и я поняла: окажись он в тех условиях, он бы спасал. Он из тех, кто безусловно праведник. Он спасал наши души, независимо от того, носим мы крест или не носим.
Он был членом попечительского совета нашего фонда «Холокост», он приходил и говорил – как пронзительны и отчаянно смелы были его выступления! Он сострадал этому народу, который потерял 6 млн., он сострадал и вместе с тобой пытался понять.
Наталия Трауберг: О. Георгий очень любил животных. Почему он так легко был в этой церкви, соединяющей живых, мёртвых, спасенный уже животный мир? Конечно, потому, что он молился как дитя. Все говорят, что он великан, но он-то так не думал!
Мы всегда веселись, радовались – а надо себе представить, в каких условиях мы веселились! Я никогда не видела его в унынии. Он жил исповеднически, «на разрыв аорты». Он должен был с его тонкостью, нежностью, быть с сотнями людей все время. Каждый должен был быть «обслужен» с утра до вечера и всегда. Редко видишь такую иллюстрацию реальной житийной жизни. Он святых всех знал, как родных – католических, православных…
Владимир Илюшенко: Он был проповедник милостью Божией. Помните, он многие проповеди заканчивал словами: «Попросим у Бога силы, мудрости и мужества». Он и сам просил мужества и обрел его – он был необыкновенно мужественным человеком, но мужество его было сокровенным и тихим.
Многие страдания он переносил молча, терпел. На нем были огромные нагрузки. Только одна его работа в детской клинической больнице чего стоит – это было поистине героическое служение, а ведь и мы все ещё на нем висели. В нем не было механизма самосохранения, он не умел себя экономить. Каким даром духовной мощи одарил его Господь, какой проницательностью, какой любовью ко Христу! Он заразил многих из нас любовью.
http://www.blagovest-info.ru/index.php?ss=2&s=4&id=15039
Евгения Чигарева
«И слово, в музыку вернись!..»
Выступление на вечере памяти в Библиотеке Иностранной Литературы 31 июля 2007
К огромному «послужному списку» отца Георгия следовало бы добавить ещё одно: его выступления в Консерватории.
В этом отношении он как бы наследовал Александру Викторовичу Михайлову, крупному ученому – филологу, искусствоведу, музыковеду, философу: в 1994 году мы с ним организовали конференцию «Слово и музыка» в Институте мировой литературы, в которой приняли участие и филологи, и музыковеды. После его смерти в 1995 году эти конференции (памяти А.В. Михайлова) стали регулярными и проводились уже в Консерватории.
На этих конференциях и выступал о. Георгий – четыре раза (1998, 2000, 2003 и 2005 годы). Он пришел к нам как филолог и историк – не как богослов, хотя, как известно, одно от другого в нем было неотделимо.
Его первый доклад был – «Немая музыка псалмов». Этот текст уже был опубликован в «Русской мысли», а в 1999 году, уже после выступления на конференции, – в его книге «На путях к Богу живому». Потом он появился и в нашем сборнике («Слово и музыка». Памяти А.В. Михайлова. М., 2002), несколько в ином варианте – с бóльшим количеством деталей (например, там были цитаты из псалмов).
Но, помимо этих печатных текстов, существуют магнитофонные записи выступлений отца Георгия в Консерватории, и это настоящее сокровище! Когда я сравнила публикацию и запись, я пожалела, что опубликован представленный им письменный текст, а не расшифровка кассеты. Что Георгий Чистяков прекрасно пишет, это понятно. Но как он говорит! П. Гаврилюк в своей статье, неслучайно названной «Златоуст нашего времени», отмечает: «Он совершенно завораживал, буквально околдовывал аудиторию музыкой своих слов»[1].
Но помимо этого – сколько интересных деталей, экскурсов в различные сферы культуры, спонтанно возникающих аналогий, цитат и т.д. – всё это ускользает, уходит из письменного текста.
Недавно я вновь прослушала запись доклада «Немая музыка псалмов» и не могла удержаться от искушения расшифровать некоторые пассажи, которые не вошли в публикацию.
Ведь, казалось бы, с псалмами всё ясно: до нас дошли тексты, но не дошла музыка. Вот основной тезис, исходная посылка статьи: «Псалмы Давидовы – тексты для несохранившейся музыки»[2]. Тем не менее, в начале своего доклада о. Георгий говорит: «От того, что осталось в смысле музыки древности, до нас на самом деле не дошло ничего, потому что те отдельные реконструированные музыкальные тексты, которые существуют, это какая-то крупица из того, что некогда было создано. Все греческие поэты VII – VI – V веков – они все писали для музыки – и Алкман, и Ивик, и Анакреонт, и до них Стесихор, и Пиндар с Вакхилидом, и, в конце концов, хоры трагедий – они тоже написаны для музыки. Мы это прекрасно понимаем, когда читаем эти тексты. Даже перевод иногда – и то доносит до нас достаточно чёткое представление о том, что это тексты для музыки. Но когда читаешь их на греческом языке, тут вообще не остается никаких сомнений. Более того, парадоксально, но эту музыку слышишь. Я сказал первую из тех нелепостей, которые, увы, сегодня будут мною произноситься. Но, совершенно не представляя себе, какой эта музыка могла быть, филолог может ее услышать, просто вчитываясь в звуки какого-нибудь Гимна или Стасима в хоре у Еврипида, может услышать ее, вслушиваясь в размер и т.д. И это же касается Египта, это касается Палестины и библейских текстов, это касается и Рима».
Здесь проявился, если воспользоваться удачным выражением П. Гаврилюка, «абсолютный филологический слух» Г. Чистякова. Но это был особый филологический слух, позволяющий услышать в слове скрытую музыку. Так демонстрировалось то самое единство слова и музыки, которому была посвящена конференция.
В другом докладе (2000 г.) «La solidad sonora» («Звонкое одиночество», сборник стихотворений испанского поэта Х.Р. Хименеса), который был посвящен античной поэзии, латинской гимнографии, церковной поэзии в их исторической взаимосвязи, о. Георгий говорит об этом ещё более прямо: «Темой моего сегодняшнего размышления и было слово, когда оно вне какой бы то ни было мелодии, вне какой бы то ни было структуры, вне какой бы то ни было школы, традиции и т.д., порождает музыку внутри человеческой души и заставляет ее звучать где-то в глубинах нашего «я»… Происходит то, о чём поэт говорит как о возвращении слова в музыку; «И слово, в музыку вернись!» – вне зависимости от того, кто читает и в рамках какой культуры. Это музыка, которую нельзя изобразить при помощи нот, но эта музыка, вместе с тем, есть то порождение действующего и животворящего Слова, отражением, уже земным, которой будет любая другая музыка».
Но вернусь к докладу «Немая музыка псалмов».
Отец Георгий говорит о переводах псалмов на латинский язык Блаженным Иеронимом: «Когда Блаженный Иероним, который был вообще одним из величайших переводчиков во всей истории человечества, начал переводить эту библейскую книгу, он прекрасно понимал, что он не может поменять местами ни одно слово, он должен так же сохранить порядок слов еврейского оригинала, как это сделали греческие переводчики, как это сделали латинские переводчики до него, авторы Италы. Но при этом он старается достичь и некоторой ритмизации текста и, главное, особенного его звучания. У Иеронима оставалась только одна возможность сказать своему читателю, что этот текст звучал каким-то особенным образом: насытить его аллитерациями и ассонансами. И это он делает блестяще…»
И далее следует каскад цитат. Отец Георгий читает псалмы на латыни – разумеется, наизусть, тут же переводя их на русский. В своем чтении, необыкновенно музыкальном, он интонацией выделяет аллитерации и ассонансы, иногда повторяя какие-то строчки, чтобы подчеркнуть звуковой образ. Это было так красиво – действительно, завораживало! Говорят, что отец Георгий сетовал на то, что не с кем поговорить на латыни. Так вот – он именно говорил на латыни – не читал заученное, а говорил – свободно, вдохновенно, радостно!
Говоря о том, что чтение латинской Псалтири – уходящее искусство, отец Георгий вспоминает один эпизод: «Когда-то, в начале 70-х годов, я был в Грузии и там познакомился с абхазским священником католическим, который учился в семинарии в Лионе, в конце 19-го века, и вот там, в Лионской семинарии 19-го века он научился читать латинские псалмы совершенно потрясающим образом. Больше я нигде не слышал такого чтения. Правда, потом уже, лет через 15 или, наверное, через 10, во всяком случае, после встречи с этим старцем, которого я застал в последний момент его жизни (он умер через несколько месяцев), после этого мой ученик Андрей Александрович Россиус из Московского университета (сейчас он заведует там кафедрой классической филологии), он, в юности увлекавшийся очень игрой на лютне и разными композиторами, которые писали для лютни (немецкими), а будучи и музыкантом, и филологом, в высшей степени тонким и оригинальным, – он мне стал читать вслух Катулла, как он считал, звучал Катулл по латыни в его времена. И что поразительно, я услышал те самые звуки, я услышал ту самую мелодику, которую я слышал от этого отца Шалвы. Это было потрясающе, потому что Андрей ничего, конечно же, не знал об этом абхазском священнике и вообще о том, как читали на латыни псалмы в 19-м веке в Лионе и как вообще читали умершие уже к тому моменту католики на латыни. Это очень, мне кажется, какой-то важный опыт.
Итак, на самом деле, до конца 19-го века дожило на клиросах храмов Греции и Запада, в латинском или греческом вариантах, но дожило то звучание текста, которое было когда-то, которое было обычным две тысячи лет тому назад».
Подобные размышления, как блёстки, разбросаны по всему докладу.
Кратко скажу об остальных выступлениях отца Георгия в Консерватории.
Свой второй доклад (2000 г.), о котором я уже говорила, – «La soledad sonora» – отец Георгий не дал для публикации – наверное, потому, что по тематике он близок к вышедшей через год книге «Господу помолимся» – Размышления о церковной поэзии и молитвах. Хотя я никаких совпадений с докладом там не нашла.
Следующее выступление отца Георгия было 24 декабря 2003 года. Дело в том, что 24 декабря – день рождения А.В. Михайлова, к этой дате и была приурочена конференция. Эта рождественская дата дала стимул для доклада Г. Чистякова, который назывался так: «Puer nobis nascitur – Рождество Христово в Римском Бревиарии». Этот текст подготовлен для второго тома сборника статей «Слово и музыка», который скоро выйдет из печати.
Последнее выступление отца Георгий было в 2005 году – с докладом на тему «О феноменологии страха» (существует только магнитофонная запись).
«Рождественский доклад» открыл целую серию дальнейших выступлений отца Георгия в Консерватории – в другом жанре. Тема эта заинтересовала слушателей, после доклада к нему подошли преподаватели и студенты и попросили прочесть цикл лекций по этой тематике. Он согласился. И весной следующего, 2004-го, года он прочёл четыре лекции в рамках факультета повышения квалификации – с общим названием:
«Литургический текст римско-католической традиции как основа для музыкального воплощения».
Лекция 1. Богослужебный чин в римской католической традиции.
Лекция 2. Великий пост в западной литургической традиции.
Лекция 3. Пасха в западной литургической традиции.
Лекция 4. Дева Мария в западном литургическом обряде.
Лекции пользовались большой популярностью, их посещали и профессора, и студенты. Для музыкальной медиевистики этот материал оказался чрезвычайно ценным и востребованным.
Эти четыре лекции вместе составили законченное целое. Кассеты расшифрованы С.Е. Лукьяновой и текст подготовлен ею к публикации.
Мы договаривались с отцом Георгием о повторении этого опыта – слушатели очень просили его рассказать об итальянской поэзии. Этот второй цикл все время откладывался «до лучших времен» и так и не состоялся.
Мы, консерваторцы, – и те, кто ходили и ходят в храм Космы и Дамиана, и те, кто просто слушал его доклады и лекции, читал его книги, – очень любили отца Георгия Чистякова, радовались каждому его приходу к нам. Это всегда был праздник, и то, что теперь этого больше не будет, для нас большое горе и огромная потеря. Но мне кажется, что и он тоже тянулся к нам и с радостью приходил в Консерваторию. Это имеет очень простое объяснение – он любил музыку. Вспоминая о «солнечных старушках» своего детства, он писал:
«Это был мир старых дам, научивших меня читать по-русски и по-старославянски, молиться Богу и ходить в церковь, любить Шопена и Шуберта, русскую поэзию и прозу».
Судя по выступлениям отца Георгия в Консерватории, он хорошо знал музыку, нередко приводил очень точные примеры (в связи с феноменологией страха – «Ночной Гаспар» Равеля, «Манфред», «Франческа да Римини», Шестая симфония Чайковского; о последнем произведении он высказался очень метко: «метафизическая интоксикация плюс катарсис»). Тем не менее, с присущей ему скромностью он нередко говорил так: «Мне всегда неудобно выступать в вашей аудитории, поскольку я только слушатель музыки и в настоящее время не самый примерный слушатель, хотя когда-то был примерным…»
Но может быть, дело не в знании и не в профессионализме. Отец Георгий чувствовал музыку – так, как это дано не каждому музыканту. Он ощущал ее как ключ (один из возможных ключей!) к познанию божественной сущности мира. Музыке Г. Чистяков отводил особую роль в духовном становлении человека – на пути его к вере, подчас не простом: «Дело в том, что приходящие сегодня в Церковь люди, христиане нового поколения, отвергнув свой атеизм, как правило, вместе с ним отказываются и от культуры, перестают ходить на концерты и в музеи, читать книги и бывать в театрах. Это приводит к тому, что человек, формально вошедший в церковь, становится после этого не добрее, а, наоборот, жестче, мрачнее. Суровей и даже агрессивней». «Думается, что раскрыть сердце человеческое может прежде всего искусство, художественная литература, музыка, особенно Бах, Моцарт или Шопен, и вообще искусство в целом. Художественное слово доходит до тех слоев в глубинах нашего «я», куда иногда абсолютно нет возможности добраться никаким другим способом, музыка как ланцетом вскрывает сердце и иной раз абсолютно неожиданно дает нам возможность увидеть те горизонты, о существовании которых мы даже не подозревали (курсив мой. – Е.Ч.)»[3].
Евгения Чигарева, профессор Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского, член Союза композиторов РФ
[1] Приходская газета. №52. С. 21.
[2] Свящ Георгий Чистяков. Немая музыка псалмов // Слово и музыка. М., 2002. С. 86.
[3] Георгий Чистяков. Ея же ничтоже в мире нужнейшее // «Русская мысль», 17 апреля 1997 г. №4170.
Мы просим вас оказать помощь создателям этого сайта.
Если вам оказались интересны и полезны материалы, опубликованные здесь, перечислите, пожалуйста, любую сумму денег.
Даже небольшая сумма будет полезна.
Здесь - о том, как Вы можете помочь, внеся пожертвование
