Данте и Беатриче

Данте – это один из самых больших поэтов в истории человечества. Данте – это личность, с которой связано что-то очень важное, касающееся совести человеческой: то нисхождение в преисподнюю, о котором рассказывает Данте в «Божественной комедии», то путешествие по чистилищу и раю, которое он представляет нам в своей поэме. На самом деле, конечно же, это путешествие человека в глубинах его собственной души и выход в те высокие сферы веры, куда душа наша всегда стремится, но далеко не всегда прорывается. Поэтому говорить о Данте, наверное, и нужно и важно. Да, это – один из поэтов, один из христиан, один из богословов, который помогает своим творчеством каждому и каждой из нас понять самих себя.

Про Данте, который жил на рубеже XIII – XIV веков, обычно говорят, что он был последним поэтом средневековья и первым поэтом Нового времени. И вот возникает вопрос: почему? Почему его, Данте Алигьери, можно действительно назвать первым поэтом Нового времени? Неоднократно в «Божественной комедии» он говорит о том, что проповедники, богословы, духовенство все больше размышляют о каких-то богословских тонкостях,

___

всё больше изучают церковное право и церковные древности, всё больше занимаются каким-то неопределенно богословским красноречием и забывают о Евангелии. Выдумывают, говорит он, то, о чём в Евангелии не говорится.

Иной гласит, что вспять луна шагнула
В час мук Христовых и сплошную сень
Меж солнцем и землею протянула, –

И лжет, затем что сам затмился день:
Как лег на иудеев сумрак чудный,
Так индов и испанцев скрыла тень.

(…)

Христос наказа первым верным не дал:
«Идите, суесловьте!», но Своё
Ученье правды им Он заповедал,

И те, провозглашая лишь её,
Во имя веры поднимали в схватке
Евангелие, как щит и как копьё. (Рай, XXIX, 97-102, 109-114).

Отсутствие Евангелия в жизни христианина – одна из любимых тем у Данте. Евангелие – книга, которая забыта. Книга, которая почему-то оказалась не в центре нашей духовной жизни. Книга, к которой необходимо вернуться. Евангелие – и щит и копье христианина, и больше ему никакого оружия не нужно. Так рассуждает Данте в «Божественной комедии», но, до предела смелый и дерзновенный человек, он задает вопрос. Вопрос, который многие просто боятся даже себе задавать: а где доказательства того, что это действительно Слово Божие? Как доказать, что эти древние тексты – это не просто рукописи, доставшиеся нам от апостолов и их первых учеников? Как доказать, что это действительно обращенное к нам Слово Божие, «живо и действенное и острее всякого меча обоюдоострого»?

32-33

«...В ветхом или в новом
Сужденье – для рассудка твоего,
Что ты нашёл, чтоб счесть их Божьим словом?»
Я молвил: «Доказательства того –
Дела...»
(Рай, XXIV, 97-101).

Вот что доказывает нам, что Евангелие, что Ветхий Завет – это действительно Слово Божье. Дела! Дела, которые совершаются верующим человеком.

Ответ гласил: «А в том, что это было,
Порука где?» (Рай, XXIV, 103-104).

Как доказать, что Библия рассказывает нам о том, что имело место действительно? Как доказать, что это не легенды, не приукрашенная истина, не мифы? Как доказать, что это то, что было на самом деле? Данте на этот вопрос отвечает:

«Вселенной к христианству переход, –
Сказал я, – без чудес, один, бесспорно,
Все чудеса стократно превзойдет...» (Рай, XXIV, 106-108).

Он (Данте) обращается к апостолу Петру и говорит.

«Ты, нищ и худ, принес святые зёрна,
Чтобы взошли ростки благие...» (Рай, XXIV, 109-110).

Вот оно – доказательство того, что мы имеем дело не с простым текстом, а со Словом Божьим! Простые и почти безграмотные галилейские рыбаки сумели передать это Слово всему миру, сумели сказать людям что-то такое, что действительно перевернуло жизнь миллионов и миллионов людей, жизнь миллиардов...

Но говория о том, что главное доказательство того, что Библия есть Слово Божье - это наше христианство, это ответ Вселенной на обращенное к ней Слово, это наша вера,

Данте ничуть не идеализирует церковь своего времени. Он прекрасно знает, что она поражена самыми разными болезнями и пороками: и злобой, и сребролюбием, и надменностью, и, прежде всего, стремлением забыть о главном. Забыть о той нищете, в какой жил сам Иисус и к которой он призывал своих учеников.

Данте говорит о том, что нищета (он, человек средневековья, называет её Прекрасной Дамой) овдовела, когда на Кресте умер Иисус. Тысячу с лишним лет так и не могла дождаться ничьей любви, пока не родился Франциск, который сумел рассказать своим современникам, что значат слова Нагорной проповеди: «Блаженны нищие духом…». Франциск, который сумел рассказать о том, что нищета не страшна и не позорна, а наоборот, прекрасна, удивительна и радостна.

Если мы вчитаемся с вами в песни, составляющие третью часть «Божественной комедии», песни, где говорится о путешествии по Раю, то увидим, что есть в этих текстах одно ключевое, если хотите, слово. Это слово – «свет». Свет, который сияет, льётся, струится. Свет, который наполняет и преображает всё. Свет, который злых делает добрыми. Свет, который жадных делает щедрыми. Свет, который эгоистов делает новыми, другими людьми. Людьми, которые могут и хотят заботиться о тех, кто их окружает. И сам Христос является им именно как Свет. В самом начале третьей части своей поэмы Данте говорит о том, что ему очень трудно рассказать о том, что он пережил.

Лучи Того, Кто движет мирозданье,
Все проницают славой и струят
Где – большее, где – меньшее сиянье.

Я в тверди был, где свет их восприят
Всего полней; но вёл бы речь напрасно
О виденном вернувшийся назад;

35
__

Затем что, близясь к чаемому страстно,
Наш ум к такой нисходит глубине,
Что память вслед за ним идти не властна.

Однако то, что о святой стране
Я мог скопить, в душе оберегая,
Предметом песни воспослужит мне.
(Рай, Песнь I, 1-12).

Не в силах человек запомнить то, что пережил и почувствовал, соприкасаясь с Богом! Не в силах выразить это в словах. И всё-таки какие-то слова находит для того, чтобы передать не связный рассказ, а хотя бы какие-то ощущения пребывания в Божьем присутствии. Именно такой словесной картиной тех ощущений, которые переживает поэт, прикасаясь к Богу, и становится третья часть «Божественной комедии».

Как разум мой взирал, оцепенелый,
Восхищен, пристален и недвижим
И созерцанием опламенелый.

В том Свете дух становится таким,
Что лишь к Нему стремится неизменно,
Не отвращаясь к зрелищам иным;

Затем что всё, что сердцу вожделенно,
Всё благо – в Нём, и вне Его лучей
Порочно то, что в Нём всесовершенно.

(Рай, Песнь XXXIII, 97-103).

В Боге всесовершенным становится всё, даже то, что вне Бога не представляет собой никакой ценности, что вне Бога может привести только к дурному.

Данте – человек своего времени, и об этом знает всякий, кто читал первую часть его поэмы, кто читал его рассказ об Аде - Аде, который населён современниками Данте, людьми, с которыми у него далеко не всегда складывались от-

ношения. Но Данте в чем-то заглядывает далёко-далёко вперед по сравнению со своими современниками.

«...Родится человек
Над брегом Инда; о Христе ни слова
Он не слыхал и не читал вовек;

Он был всегда, как ни судить сурово,
В делах и в мыслях к правде обращён,
Ни в жизни, ни в речах не делал злого.

И умер он без веры, не крещен.
И вот, он проклят; но чего же ради?
Чем он виновен, что не верил он?» (Рай, XIX, 70-78).

В этих стихах из девятнадцатой песни Рая ставит поэт вопрос огромной важности, вопрос, к которому потом будут возвращаться уже в XX веке современные мыслители, современные богословы, такие как митрополит Антоний Сурожский. Вопрос о том, возможно ли спасение вне видимой Церкви, возможно ли быть христианином, не слыхав о Христе. Данте почти ответил на этот вопрос. Он не сказал: «Возможно», но имел это в виду.

То сообщество, о котором впервые заговорил Данте в «Монархии», назвав его по-латыни выражением univer-sitas humana или omne genus humanum («весь человеческий род»), то есть «человечество» именно как единое целое, до Иисуса было просто невозможно. Когда Данте употребил в первый раз это выражение, он, скорее всего, заимствовал его из латинского перевода греческого гимна в честь Богородицы «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, ангельский собор и человеческий род...». Однако поэт прибавил к выражению genus humanum слово omne

(«весь»), блестяще подчеркнув, что человечеством мы, люди, становимся только в том случае, когда включаем в свое сообщество всех людей, что живут на Земле, без какого бы то ни было исключения. Именно с этим связаны и те его переживания, о которых Данте нам рассказывает в XIX песни «Рая». Человек родился на берегу Инда, жил без греха (sanza peccato), но умер некрещеным. Справедливо ли то, что он будет наказан? — спрашивает поэт и сам же дает ответ, утверждая, что

molti gridan: Cristo, Cristo,
che saranno in guidicio assai men prope
a lui, che tal che non conosce Cristo,

то есть «многие из тех, кто кричат: Христос, Христос, будут на суде намного меньше ближе к Нему, чем тот, кто не знал Христа». Вставляя латинское слово ргоре (близко) в итальянский текст, Данте как бы отсылает читателя к тексту Евангелия, которое, разумеется, его современникам было известно только на латыни. При этом он цитирует Нагорную проповедь: «Не всякий, говорящий мне «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного» (Мф., 7:21), а затем упоминает о суде (giudicio), то есть напоминает нам 25-ю главу Евангелия от Матфея, где речь идет о том, что главное, о чем спросит Иисус на суде, будет связано с тем, накормил ли ты голодного и пришел ли на помощь к больному или к заключенному в темницу, но не с тем, как и какими словами исповедовал ты свою веру. Через доброде-лание человечество обретает то единство, что даровано ему в Адаме и утверждено в подвиге Иисуса. Главное заключается не в том, чтобы знать о Христе, но в том, чтобы conoscere Cristo, то есть знать Его Самого или ощущать Его присутствие в мире.

Об этом неоднократно говорил митрополит Антоний. Всякий раз, когда он заговаривал о том, что такое возможно, что тот человек, который жизнью самой явил подражание евангельскому идеалу, не может быть погублен Богом, хотя он и не слышал о Христе ни слова и не читал вовек. Если, повторяю, «он был всегда, как ни судить сурово, в делах и в мыслях к правде обращен, ни в жизни, ни в речах не делал злого».

Данте и ещё в одном моменте заходит далеко вперед по сравнению со своими современниками и даже с теми людьми, что жили через 100, через 200 лет после него. Данте говорит о том, что народный язык – не латынь, а итальянский – тот язык, на котором он пишет свою «Божественную комедию», тот язык, на котором он пишет свои трактаты, – может быть задействован не только для любовной поэзии, как считали в большинстве его современники. Нет, на нем можно говорить обо всем. И Евангелие тоже ведь может звучать на этом языке.

Евангельское слово обращено не к каким-то избранным и ученым людям. Оно обращено ко всем и каждому без исключений. Слово, звучащее в храме, слово, обращенное к человеку с амвона, звучит не для богослова, а для каждого, кто вошел в этот храм или кто просто проходил мимо. Слово это не должно содержать каких-то непонятных, незнакомых простому человеку выражений, словечек, которые нуждаются в переводе и специальном истолковании.

Данте один из первых в истории европейской культуры заговорил о том, что назначение языка – в том, чтобы быть понятным, о том, что на народном, на простом, простонародном, если хотите, языке можно рассказать о самых сложных и о самых важных вещах. Удивительно, что такой тонкий человек, как Монтень, через 200 лет после Данте все-таки придерживался противоположной точки зрения. Он резко выступал против перевода Священного Писания на современный французский язык.

Данте увидел что-то такое, что недоступно было его современникам, а иногда недоступно и нам в XX веке. Удивительно острый взор был у этого человека. Удивительно много дано было ему почувствовать. Слава Богу, что мы с вами можем читать его произведения не только на итальянском языке, который знают единицы, но и на русском.

«Божественная комедия» была на русский язык переведена неоднократно. В настоящее время, как правило, издается перевод Лозинского, поэта и переводчика, который начал трудиться в первые годы XX века, был другом и современником Гумилева и Анны Ахматовой. Но есть и другие, более старые переводы «Божественной комедии» на русский язык. Есть и прозаический перевод с итальянского на русский, прекрасно сделанный в Париже Борисом Зайцевым. Есть и блестящие исследования, посвященные творчеству Данте, комментарии к его текстам.

Попытаемся вчитаться в этого поэта, услышать голос этого человека, задумаемся над тем, что помнить блоковскую строчку «Тень Данте с профилем орлиным о новой жизни мне поёт» все-таки недостаточно для того, чтобы почувствовать, кто такой был Данте Алигьери, поэт и христианин, пламенно веривший в Бога и горячо Его любивший. Сумевший почувствовать, что это такое – свет Христов, который просвещает всех. И надо сказать, что его, Дантово, понимание света заимствовано через посредство латинских переводчиков и толкователей у Дионисия Ареопагита.

Данте вообще, как это ни удивительно, очень близок восточным отцам Церкви, именно восточному христианству. Об этом, наверное, надо поговорить будет как-то особо, потому что в таком коротком очерке все о таком большом и удивительном поэте, конечно, не скажешь. Задача моя заключалась сегодня в том, чтобы вспомнить о Данте не как о поэте, а именно как о христианине, человеке, который на рубеже XIII и XIV века заговорил о Евангелии, которое есть главное в нашей вере.

У нас с вами телефонный звонок…

- Если мы не переводим на современный русский язык Библию, не обедняем ли мы русский язык?

- Вы говорите об очень важной вещи, потому что об этом неоднократно писалось применительно к гомеровской «Илиаде», переведенной Гнедичем, что перевод его поднял русский язык на новую ступень. Об этом можно говорить и много говорилось применительно к филаретовскому синодальному переводу Священного Писания, что он поднял русский язык на новую ступень. Совершенно ясно, что некогда язык древних славян на принципиально новый уровень поднял кирилло-мефодиевский перевод. Тот перевод Библии, который бы делался и делается, конечно, в разных местах теперь – это не в последнюю очередь подарок современному русскому языку. Потому что переводчик-библеист, передавая или пытаясь передавать оттенки библейских слов средствами современного русского языка, обнаруживал бы в нем те ресурсы, о которых мы часто не подозреваем и не догадываемся. Вообще, надо сказать, что любой переводчик, и переводчик Священного Писания в первую очередь, но и переводчик Данте, и переводчик Шекспира, и переводчик Гомера, всегда очень много делает именно для развития современного языка, того языка, на который он переводит текст.

- Как Вы находите перевод М.Л. Лозинского?

- Вы знаете, когда появился перевод Лозинского, все его встретили с восторгом и огромным воодушевлением. Правду говоря, за одним исключением. Исключением этим был академик Шишмарев, знаменитый итальянист и блестящий знаток Данте, которого смутило в переводе Лозинского очень многое. Но я думаю, что все-таки сравнивая с остальными переводами, можно сказать, что перевод Лозинского лучший. Поэтому я советую Данте читать по-русски в переводе Лозинского. Если достанете перевод Бориса Зайцева, сравнивайте Лозинского и Зайцева. Это Вам даст очень многое. Вообще, я говорил об этом неоднократно и давайте скажем об этом и применительно к Данте, что когда не знаешь какого-то языка, очень важно иметь одну книгу в разных переводах. Как мы с вами, те из нас, кто не знают греческого, а все-таки в большинстве своем люди не знают древнегреческого языка, чтобы постичь Евангелие вполне, можем сопоставлять разные переводы.

Вооружиться синодальным и славянским текстами, и переводом под редакцией владыки Кассиана, современным переводом Валентины Николаевны Кузнецовой, другими переводами Нового Завета, и сличая эти переводы между собой, мы докопаемся до оригинала, даже не зная греческого языка. То же самое можно сказать о Данте, то же самое можно сказать о Шекспире и т.д. Старайтесь сравнивать разные переводы, и вы тогда обязательно что-то увидите, что при чтении текста по одному переводу ускользает от наших глаз.

- При входе в аудиторный корпус Московского физтеха в асфальт вдавлены белые камушки и по-итальянски набиты слова Данте «Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate» – «Оставь надежду всяк сюда входящий».

- (Смеётся.) Да, да… Ну что ж, это типично для студентов Физико-технического института, которые всегда очень много знают, которые всегда знают какие-то неожиданные вещи и которые, в общем, понимают, что учиться там, на физтехе, чрезвычайно трудно, которые понимают, что придя туда, они обрекли себя на жизнь совершенно особую, и, в общем, гордятся этой жизнью.

Знаете, как Данте прошел через круги ада в своей поэме и вывел в конце концов читателя на свет. И каждый из нас, кто осилит эту первую треть Дантовой поэмы, на самом деле пройдет через круги того ада, который внутри нас, как говорил об этом у Достоевского старец Зосима, пройдет через круги того ада и выкарабкается к солнечному свету. Это чтение – не просто погружение в поэтический мир. Это чтение – не просто любование древними стихами. Это чтение имеет какой-то духовный смысл. Данте проводит каждого из нас через круги собственного, внутреннего нашего ада и выводит на свет, и помогает выбраться к солнцу, помогает выбраться к Богу. Это чтение действительно духовное, потому что поэт помогает читателю победить его, читателя, собственный ад.

- У Данте очень яркие описания ада. Насколько изменилась трактовка ада в свете современного христианского сознания?

- Начнем с того, что тот ад, о котором говорит Данте в своей поэме, это не тот ад, в который, быть может, мы попадаем после смерти. Это тот ад, через который необходимо пройти при жизни. Это те муки совести, которые абсолютно необходимо пережить каждому из нас, чтобы стать действительно человеком. Повторяю: чтение дантовского ада – это чтение духовное. Это как лестница, потому что Данте помогает нам именно теми яркими картинами, которые он рисует, иногда физиологически грубыми даже. Поймите, что это человек, который жил на заре Возрождения. Этими картинами он помогает нам заглянуть в глубины собственного «я», возненавидеть ту грязь, которая есть у нас внутри, и выкарабкаться из нее. Выйти навстречу свету.

- Можно ли спастись, читая только отцов Церкви, а Данте не читать, и в ад с ним не спускаться?

- Вы знаете, ведь преподобный Серафим Саровский не читал Данте, и даже, наверное, не слышал об этом поэте. Поэтому, мне кажется, ответ на Ваш вопрос однозначен. И блаженная Ксения тоже Данте не читала, но тот же преподобный Серафим Саровский говорил о том, что учиться необходимо. Потому что одно дело – когда человеку не было дано, а совсем другое – когда человек сознательно отталкивает то, что ему было дано. Одно дело – когда человек стал простецом, потому что родился в деревне и был до 30-ти лет безграмотным, другое дело – когда человек сознательно делает из себя квазипростеца, тем самым только потакая своей лени. Мы восхищаемся духовным опытом старца Силуана, человека, который родился в деревне, прожил там свою юность и в течение всей жизни остался деревенским человеком на афонской горе, и, конечно, он Данте не читал. А ученик его, архимандрит Софроний, который пришел к своему авве из среды культурной, из среды людей образованных, – он, безусловно, и читал Данте, и спускался с ним по кругам его ада. У каждого из нас свой путь.

Если человеку не дано культуры, в этом нет никакой беды и трагедии, и в этом нет никакой его личной вины. Но когда возможность дается, а мы ее сознательно отталкиваем от себя, эту возможность, тогда мы становимся нравственными уродами, как тот князь Егорушка, которого изобразил Антон Павлович Чехов в «Цветах запоздалых», человек, которому все было дано, но он этим всем не воспользовался, а предпочитал бездельничать. Нас с вами очень большая поджидает опасность: стать именно оттого нравственными инвалидами, что мы сознательно отказываемся от чтения, сознательно отказываемся от музыки, сознательно отказываемся от живописи, хотя все это нам дается.

Искусственно поставить себя в положение старца Силуана или преподобного Серафима нельзя. Уж раз мы живем в XX веке, раз мы живем в такой среде, где доступны и книги, и музыка, и живопись, мы должны понять с вами, что это такое, потому что и через уста поэта, и через кисть художника, и через мысль композитора с нами говорит Бог. И затыкать уши, когда Он обращается к нам, нельзя. Для христиан это непростительно.

Не будем с вами затыкать уши, когда к нам обращается этот удивительный итальянский поэт, когда к нам обращается первый из европейцев, который понял, что культура принадлежит не только тем избранным, которые сумели выучить латинский язык. Нет, она принадлежит всем тем, кто говорит только на своем родном «volgare», на своем родном просторечии. И поэт, и богослов, и мыслитель должен этот простонародный язык освоить для того, чтобы обращаться не только к элите, но ко всем и к каждому.

- Пройти к райскому состоянию, минуя культуру, – это, как у лыжников, «срезать угол».

- Честно говоря, я очень боюсь вот этой тенденции, которая сейчас заявляет о себе: подняться к Богу, минуя поэзию, минуя литературу, минуя живопись, отвергнуть искусство, как языческое. Я этого очень боюсь, потому что через искусство, через культуру с нами говорит Бог. Через уста поэта Он сам зачастую обращается к нам, особенно когда молчат богословы. А таковой была как раз эпоха Данте. Эпоха, когда богословы вели ученые диспуты в университетах, когда богословы писали многотомные трактаты, исследуя одно какое-нибудь слово или один богословский термин, когда богословы и религиозные мыслители создавали науку друг для друга, забывая о том, что Христос пришел не на богословский факультет, а к простым галилейским рыбакам, к их женам и детям для того, чтобы возвещать правду Божью всем и каждому, а не только избранным, не только элите. Правда Божья – это выражение, которое очень дорого Данте и как поэту и как христианину.

Конечно, повторю ещё раз, невозможно в краткой беседе сказать о творчестве такого удивительного поэта достаточно полно и содержательно. Моя сегодняшняя цель заключалась не в этом. Она заключалась в том, чтобы поставить вопрос о Данте как о христианине. О Данте как о верующем человеке, который рассказывает о своей вере в Бога и о своей любви к Евангелию. <...>

Что касается отцов Церкви первых веков особенно: и Златоуста, и Василия Великого, и Григория Богослова, и многих других… они были потрясающими, тончайшими и блестящими знатоками древнегреческой литературы. А латинские отцы – те в свою очередь знали древнеримскую литературу блестяще, так, как сегодня не снилось ни одному филологу-классику, ни одному специалисту в области античной литературы, так знали ее Златоуст или Амвросий Медиоланский, Василий Великий или Августин. <…>

- Быть может, не так плохо, что эти люди хотят прийти к Богу, минуя культуру, как то, что они укоряют других.

- Да, тут Вы абсолютно правы, потому что, конечно, у каждого свой путь, и мы не можем, ни в коем случае не должны – это не Христово дело – навязывать людям свой путь и запрещать идти по другому пути. Конечно, Вы совершенно правы. Я думаю, что кто-то пойдет путем архимандрита Софрония, который сначала прикоснулся к культуре, а потом уже решил стать афонским монахом, а кто-то изберет другой путь, несколько иной, отличный от пути отца архимандрита. Вы абсолютно правы. Наша основная задача заключается в том, чтобы тем, у кого есть потребность познакомиться с культурой, прикоснуться к ней, почувствовать себя её частью, в этом не препятствовать.

Данте о Евангелии в жизни христианина

molti gridan: Cristo, Cristo,
che saranno in guidicio assai men prope
a lui, che tal che non conosce Cristo,

Данте о Евангелии в жизни христианина

molti gridan: Cristo, Cristo, che saranno in guidicio assai men prope a lui, che tal che non conosce Cristo,

molti gridan: Cristo, Cristo,
che saranno in guidicio assai men prope
a lui, che tal che non conosce Cristo,