Георгий Чистяков В городе солнечных старушек

«Вся тварь стенает...» — физическое страдание роднит человека с животными. А творческие дарования роднят человека с Богом. Это общеизвестно, но здесь, в больнице, проявляется с неожиданной силой. Добровольцы, начиная заниматься с детьми, — рисовать, лепить, вышивать, вязать, музицировать, играть и работать на компьютере, — не рассчитывали на такой прекрасный результат.

Дети, порой живущие в больнице по несколько лет и лишенные активной игры, спорта, иногда не способные даже к обычным детским шалостям, проявляют необыкновенные творческие способности: они удивительно быстро выучиваются играть на музыкальных инструментах и очень талантливо рисуют. В начале 1990-х художница-доброволец Аня Гноенская занималась с ребятами рисованием. Смертность тогда была очень высокой: больше половины детей на диализе погибали, не дождавшись пересадки почки или в послеоперационный период. Подобная ситуация была и среди детей с онкологическими заболеваниями.

Первые уроки рисования. Неожиданная проблема: оказалось, некоторым детям на диализе акварельными красками пользоваться опасно — нельзя поставить воду на стол, дети так страдают от жажды, что могут выпить воду для красок. Учились рисовать пастелью. Ребятам очень нравилось рисовать на божественные темы, ведь чувство Бога на фоне тяжелого состояния здоровья очень обострено.

Оксана Кулепетова, 14 лет. 2000 г. «Конь и его мальчик» (Отделение медицинской генетики)

Люся Афанасьева, 12 лет. 2002 г. (Отделение общей гематологии)

Олеся Синькевич, 13 лет. 2004 г. (Отделение онкогематологии)

Марина Савицкая, 16 лет. 2005 г. (Отделение медицинской генетики)

Саша Самойлов, 10 лет. 2001 г. (Отделение пересадки почки)

Александра Лифатова, 11 лет. 1998 г. (Отделение пересадки почки)

Игорь Варешкин, 17 лет. 2003 г. «Пушкин у окна» (Отделение челюстно-лицевой хирургии)

Таня Лоскутова, 15 лет. 1996 г. (Отделение пересадки почки)

Аня Харлова, 16 лет. 2001 г. «Кот». (Отделение общей гематологии)

Дима Волков, 10 лет. 2006 г. (Отделение онкогематологии^

Аня Ведякина, 8 лет. 2008 г. (Отделение микрососудистой хирургии)

Олеся Гаговкина, 16 лет. 2005 г. «Портрет» (Отделение онкогвматологии)

Неизвестный автор

Вася Оськин, 11 лет. 2004 г. (Отделение пересадки почки)

Ваня Голиков, 11 лет. 2004 г. «Кролик» (Отделение медицинской генетики)

Марина Байкова, 15 лет. 2000 г. (Отделение пересадки почки)

Лена Иванова, 10 лет. 2003 г. «Эдем» (Отделение микрососудистой хирургии)

Аня Новикова, 13 лет. 2008 г. (Отделение пересадки почки)

Юля Конина, 11 лет. 1999 г. (Отделение пересадки почки)

Их картины-иконы пронзительны, они выстраданы маленькими иконописцами и сегодня стали святынями больничного храма: Богородица с Младенцем и Пантелеймон-целитель (написанные Женей Ж.), Николай-Угодник (написанный Колей К) и другие. Уже тринадцать с лишним лет дети и родители ставят свечи и молятся перед ними. Немало слез и горячих молитв видели и слышали эти детские шедевры. Две иконы давно ушедшей от нас Жени Ж. особо чтимы — многие прихожане считают их чудотворными. Сами же юные иконописцы, по мнению добровольцев Гоуппы, стали покровителями своего храма теперь уже на небесах.

Однажды в 1993 году в храм Космы и Дамиана приехали американские гости. Узнав о больнице, захотели посмотреть своими глазами и очень помогли — привезли лекарства на крупную сумму. Заинтересовавшись картинами и рисунками детей, предложили издать буклет. Весь тираж этого благотворительного издания — на прекрасной бумаге и в хорошем полиграфическом исполнении — американские друзья подарили больничному храму, а значит, и больничным ребятам.

Дети прославили себя и мультфильмами: после публикации буклета в Группе родилась идея руками ребят создать мультфильм. Так появился фильм «Рождественская песенка» на слова и музы ку добровольца Группы милосердия композитора и музыканта Володи Шишкарева. Дети рисовали под руководством художницы Ани Гноенской и мультипликатора Бориса Коршунова. Кино получилось замечательное — оно было показано по центральному телевидению и получило диплом на Первом международном фестивале экранного творчества детей «Московские каникулы».

После такого успеха ребята вошли во вкус. И вскоре сделали второй фильм — «Пророк» по стихотворению Пушкина. У детей особое восприятие поэзии — есть веш,и, которые могут придумать только дети. К строке «И Бога глас ко мне воззвал» они нарисовали глаз Бога. Наивно — ив то же время убедительно.

Несколько лет назад больничные ребята, используя компьютерные технологии, сделали третий фильм — «Благовещенье», также отмеченный на конкурсе «Новый день», проведенном Детским фондом ООН — ЮНИСЕФ.

Много лет в больницу ходила художница Анна Гноенская. которая сейчас живет в США, — руководила студией живописи в отделении трансплантации почки. Вот ее воспоминания, написанные в 2000 году:

Я пришла на Крещение в 1994 году, меня привел отец Георгий. Я попала в отделение трансплантации почки, где и проработала шесть лет. Сначала приходила раз в две недели, потом два раза в неделю, потом три раза в неделю, потом семь раз в неделю. А когда поняла, что провожу в больнице почти каждую свободную минуту.

устроилась сюда воспитателем. Потом снова стала просто добровольцем, приходила несколько раз в неделю, занималась с детьми рисованием.

Что значили для них эти наши занятия? Для детей это возможность отвлечься, выплеснуть свои эмоции. Всем известно, что сушествует арттерапия, замечательная вещь. В нашей стране она почти не практикуется, а на Западе очень распространена. Дети могут излить часть своих переживаний на бумагу и таким образом от них избавиться. Специфика отделения трансплантации почки заключается в том, что дети годами лежат на гемодиализе. Им очень больно: три раза в неделю их подключают к аппарату искусственной почки и проводят диализ — это очень мучительно. И они ждут трансплантации, ждут донорского органа. Когда дождутся, сколько времени пройдет, как они это время переживут, как пойдет дело после операции, будет ли работать донорская почка — это все в руках Божиих...

А рисование для них — это занятие, времяпрепровождение, самореализация. Среди этих детей — я не знаю, почему так получается, может, это свойство личности — развиваться в каком-то одном направлении, когда другие закрыты, — необычайно высокий процент тех, кто в будущем могли бы стать профессиональными художниками. Столько по-настоящему одаренных детей редко встретишь даже в художественной школе. Рисуют они замечательно! И то, что у них это получается, то, что виден результат, то, наконец, что их хвалят, — их необычайно поддерживает. Многие в нашем отделении лежат по три-четыре года, выключены из жизни, и рисование для них — один из немногих способов себя проявить.

Ну и помимо того, что у нас проходят занятия, мы ещё и друзья. Мы любим друг друга. Мы проводили вме-

сте много времени, разговаривали обо всем на свете. Все они живут в разных городах — мы писали друг другу письма, созванивались. Когда приезжали дети, лежавшие в больнице много лет тому назад, это был праздник. И для них, и для меня. Мы встречались, ходили вместе на выставки. Многие, уже выписавшись и приезжая в Москву на проверку, жили у меня в доме. Ко многим в гости ездила я. Общение наше — чистая радость.

Что все это значило для меня? Я думаю, эти дети давали мне значительно больше, чем я им. Они дарили массу таких эмоций, которых от здоровых детей не получишь. Любовь, какую в другом месте найти очень трудно. Совершенно невероятное единение, любовь к ближнему, чистота. Ощущение, что я нужна: я приношу реальную пользу; я родилась не просто для того, чтобы есть, пить и развлекаться, я пришла на эту Землю и кому-то скрасила пять минут жизни (они мне так говорили).

Ну и здесь наша община — люди, которые здесь работают и со временем стали самыми близкими моими друзьями. Никто, за исключением ближайших родных, не понимает нас, как мы умеем понять друг друга, потому что вместе мы переживаем такое, что в обыденной жизни встречается редко. Мы вместе поднимались на огромную высоту, потом вместе падали и опять поднимались, и теперь наши отношения — не просто обычная дружба. И такое происходило не только между добровольцами, но и между нами и многими детьми и родителями. Их мамы стали моими ближайшими подругами. Мы уже сплавлены друг с другом, потому что вместе пережили очень многое.

Здесь происходила переоценка всей шкалы жизненных ценностей. Так было со мной, но, я думаю, так и со всеми. От благополучия сюда, насколько мне из

вестно, никто не приходит. Приходят после потрясений, конечно. Ну какой нормальный человек придет туда, где все его мировоззрение, так сказать, подвергается осаде?

Каждый пришел сюда работать потому, что в жизни его нечто поразило и ему захотелось что-то отдать. А придя сюда — мы часто это обсуждали, — понимаешь: чем больше отдаешь, тем больше получаешь взамен. И это даже не прямая пропорция — получаешь на несколько порядков больше.

Часто кажется, будто ты — самый обездоленный человек на свете. Но увидев этих людей — больных детей, родителей, — сразу понимаешь: ты не только не самый несчастный, ты, пожалуй, самый счастливый из всех. В обычной жизни слово «несчастье» до того затерто, до того часто употребляется: ты что-то потерял, подгорела сковородка, сломалась стиральная машина — и это все считается несчастьем. На самом деле это даже не мелкие неприятности. Здесь видишь, что такое подлинное несчастье, и научаешься ценить минуты радости, что бывают в жизни, — потому что у многих их не бывает вообше, а бывает такое горе — совершенно непонятно, как они его выдерживают, и не просто выдерживают, но остаются чистыми, добрыми, замечательными людьми.

Как-то на одной из выставок детского творчества, которые регулярно устраивала Группа милосердия, отец Георгий сказал детям:

Дорогие маленькие друзья, вы постоянно дарите нам радость общения с вами. Мы стараемся сделать вашу жизнь лучше, мы пришли сюда ради вас и получаем вашу дружбу, вы нас поддерживаете. Мы нужны друг другу, мы особое братство — союз.

Рассказывает больничная «выпускница» Елена С:

Я попала в отделение трансплантации почки 12 апреля 1993 года, мне было тогда четырнадцать лет (сейчас уже двадцать восемь). Первым человеком из Группы милосердия, которого я встретила, был отец Петр Коротаев (тогда он ещё был Петей). Дети толпой ходили за ним по отделению, где он дневал и ночевал. Я стеснялась к нему подойти. Но вскоре мы познакомились, а затем и по-настоящему подружились. Вскоре я познакомилась с тетей Линой — вначале она мне показалась очень строгой, но потом я поняла, до чего она добрый, внимательный и замечательный человек. Ровно через год, 12 апреля 1994 года, мне сделали первую трансплантацию почки, которая не стала работать, так что через три недели ее убрали.

У меня начался очень тяжелый стресс, открылась язва, гемоглобин упал до 30. Петя сидел у моей постели каждый вечер, дожидаясь, когда я засну. Потом случился гипертонический криз, и я на четыре дня впала в кому. Все добровольцы несколько суток поочередно молились по часам о моем здоровье. Отец Петр простаивал у телефона, ища препараты.

В 1994 году пришла Аня, стала с нами рисовать. Я сначала сомневалась в своих силах и не ходила на занятия, а потом вовлеклась. С тех пор я люблю живопись. Мое духовное развитие получило первый толчок именно в больнице. Приобщение к церкви, уроки рисования с Аней, занятия музыкой с Володей Шишкаревым — все это сыграло большую роль в моей жизни. В 1994 году меня крестил отец Владимир Лапшин. Юля Гусева стала моей крестной матерью. После комы у меня была затяжная депрессия. Однажды пришли Аня и Петя — ни о чем не спрашивая, подняли меня с кровати и буквально понесли гулять. Мы поехали к «Юго-Западной», ели мо

роженое и пиццу, смотрели на закат. После таких прогулок становилось намного легче жить. В конце 1994 года мне повторно пересадили почку — все прошло удачно, и 20 декабря я уехала домой.

С тех пор каждый раз, приезжая в Москву, я бываю в РДКБ, прихожу в церковь. Со всеми друзьями стараюсь увидеться. Я их всех очень люблю. Не знаю, что бы со мной было, если б не они.

В 2007 году мне пришлось надолго задержаться в Москве: почка перестала работать, потребовалось ждать новую. Жила я у одной из волонтеров, хотя оперировали меня уже во взрослой больнице. Все свободное время я проводила в Группе милосердия и даже сумела немного побыть добровольцем. Сейчас у меня все в порядке, и я вновь вернулась домой в Сыктывкар.

в октябре 1995 года в парижской газете «Русская мысль» были опубликованы отрывки из книги отца Георгия Чистякова «Записки московского священника». Они приведены ниже.

За последний месяц я похоронил шесть детей из больницы, где каждую субботу служу литургию. Пять мальчиков: Женю, Антона, Сашу, Алешу и Игоря. И одну девочку — Женю, семнадцатилетнюю красавицу, от которой осталась в иконостасе больничного храма икона святого великомученика Пантелеймона. Умерла она от лейкоза. Умирала долго и мучительно, не помогало ничто. И этот месяц не какой-то особенный. Пять детских гробов в месяц — это статистика. Неумолимая и убийственная, но статистика. И в каждом гробу родной, горячо любимый, чистый, светлый, чудесный. Максимка, Ксюша, Настя, Наташа, Сережа...

За последний день я навестил трех больных: Клару (Марию), Андрюшу и Валентину. Все трое погибают — тяжело и мучительно. Клара уже почти бабушка, крестилась недавно, но можно подумать, что всю жизнь прожила в Церкви — так светла, мудра и прозрачна.

Андрюше 25 лет, а сыну его всего лишь год. За него молятся десятки, даже, наверное, сотни людей, достают лекарства, возят на машине в больницу и домой, собирают деньги на лечение — а метастазы повсюду. И этот день не какой-то особенный, так каждый день.

Прошло полдня. В Чечне погибло шесть российских солдат — а сколько чеченцев, не сообщают... Умерла Катя (из отделения онкологии), девочка с огромными голубыми глазами. Об этом мне сказали прямо во время службы.

Легко верить в Бога, когда идешь летом через поле. Сияет солнце, и цветы благоухают, и воздух дрожит, напоенный их ароматом. «Ив небесах я вижу Бога» — как у Лермонтова. А тут? Бог? Где он? Если Он благ, всеведущ и всемогущ, то почему молчит? Если же Он так наказывает их за их грехи или за грехи их пап и мам, как считают многие, то Он уж никак не «долготерпелив и многомилостив», тогда Он безжалостен.

Бог попускает зло для нашей же пользы, либо когда учит нас, либо когда хочет, чтобы с нами не случилось чего-либо ещё худшего, — так учили ещё со времен Средневековья и Византии богословы прошлого, и мы так утверждаем следом за ними. Мертвые дети — школа Бога? Или попущение меньшего зла, чтобы избежать большего?

Если Бог все это устроил, хотя бы для нашего вразумления, то это не Бог, это злой демон, зачем ему поклоняться, его надо просто изгнать из жизни. Если Богу, для того чтобы мы образумились, надо было умертвить Антошу, Сашу, Женю, Алешу, Катю и т.д., я не хочу верить в такого Бога. Напоминаю, что слово «верить» не значит «признавать, что Он есть», «верить» — это «доверять.

вверяться, вверять или отдавать себя». Тогда выходит, что были правы те, кто в 30-е годы разрушал храмы и жег на кострах иконы, те, кто храмы превращал во дворцы культуры. Грустно. Хуже, чем грустно. Страшно.

Может быть, не думать об этом, а просто утешать? Давать тем, кому совсем плохо, этот «опиум для народа», и им все-таки хотя бы не так, но будет легче. Утешать, успокаивать, жалеть. Но опиум не лечит, а лишь на время усыпляет, снимает боль на три или четыре часа, а потом его нужно давать снова и снова. И вообще страшно говорить неправду — особенно о Боге. Не могу.

Господи, что же делать? Я смотрю на Твой крест и вижу, как мучительно Ты на нем умираешь. Смотрю на Твои язвы и вижу Тебя «мертва, нага, непогребенна»... Ты в этом мире разделил с нами нашу боль. Ты, как один из нас, восклицаешь, умирая на Своем кресте: «Боже, Боже мой, почему Ты меня оставил?» Ты, как один из нас, как Женя, как Антон, как Алеша, как, в конце концов, каждый из нас, задал Богу страшный этот вопрос и «испустил дух».

Если апостолы утверждают, что Иисус умер на кресте за наши грехи и искупил их Своею кровию, то мы выкуплены (см. 1 Кор 6:20; а также Петр 1:18-19), значит, мы страдаем не за что-то, не за грехи — свои, родительские, чьи-то. За них уже пострадал Христос — так учат апостолы, и на этом зиждется основа всего их богословия. Тогда выходит, что неизвестно, за что страдаем мы.

Тем временем Христос, искупивший нас «от клятвы законныя честною Своею кровию», идет по земле не как

победитель, а именно как побежденный. Он будет схвачен, распят и умрет мучительной смертью со словами: «Боже, Боже мой, почему Ты меня оставил?». Его бросят все, даже ближайшие ученики. Его свидетелей тоже будут хватать и убивать, сажать в тюрьмы и лагеря. Со времен апостолов и вплоть до Дитриха Бонхоффера, матери Марии и Максимилиана Кольбе, вплоть до тысяч мучеников советского ГУЛАГа.

Зачем все это? Не знаю. Но знаю, что Христос соединяется с нами в беде, в боли, в богооставленности — у гроба умершего ребенка я чувствую Его присутствие. Христос входит в нашу жизнь, чтобы соединить нас перед лицом боли и беды в одно целое, собрать нас вместе, чтобы мы не остались в момент беды один на один с этой бедой, как некогда остался Он.

Соединяя нас в единое целое перед лицом беды. Он делает то, что никто другой сделать не в силах. Так рождается Церковь.

Что мы знаем о Боге? Лишь то, что явил нам Христос (Ин 1:18). Он явил нам, кроме всего прочего, и Свою оставленность Богом и людьми — именно в этой остав-ленности Он более всего соединяется с нами...

Как же понять тогда творящееся в мире зло? Да не надо его понимать — с ним надо бороться. Побеждать зло добром, как зовет нас апостол Павел: больных лечить, нищих одевать и кормить, войну останавливать и т.д. Неустанно. А если не получается, если сил не хватает — тогда склоняться перед Твоим крестом, тогда хвататься за его подножие как за единственную надежду.

«Бога не видел никто никогда». И только одна нить соединяет нас с Ним — человек по имени Иисус, в Котором вся полнота Божия пребывает телесно. И только одна нить соединяет нас с Иисусом — имя этой нити любовь.

Он умер на кресте, как преступник. Мучительно. Туринская плащаница со страшными следами кровоподтеков, со следами от язв, по которым современные патологоанатомы в деталях восстанавливают клиническую картину последних часов жизни Иисуса, — вот действительно подлинная святыня для XX века. Весь ужас смерти, никем и никак не прикрытый!

Посмотрев на картину Гольбейна «Мертвый Христос», герой Достоевского воскликнул, что от такой картины можно веру потерять. А что бы он сказал, если бы увидел Туринскую плащаницу, или гитлеровские концлагеря, или сталинщину, или просто морг в детской больнице в 1995 году?

...Один мальчик признался мне на днях, что не верит в загробную жизнь и поэтому боится, что он плохой христианин. Я возразил ему на это: трудности с восприятием того, что касается жизни за гробом, свидетельствуют как раз об обратном — о честности его веры.

И вот почему. Один, причем не очень молодой, священник как-то сказал мне, что ему очень трудно судить о смерти и учить своих прихожан не бояться ее, поскольку он сам никого из людей по-настоящему близких никогда не терял. Честно. Очень честно. И очень верно. Мне всегда страшно смотреть на вчерашнего семинариста, который важно и мягко, но чуть-чуть свысока втолковывает матери, потерявшей ребенка, что на самом деле это хорошо, что Бог так благословил и поэтому слишком уж убиваться не надо.

«Бог не есть Бог мертвых, но живых. Ибо у Него все живы», — да, об этом говорит нам Христос в Своем Евангелии (Лк 20:38). Но для того, чтобы эта весть вошла в сердце, каждому из нас необходим личный опыт бед, горя и потерь, опыт, ввергающий нас в бездну настоящего отчаяния, тоски и слез, нужны не

дни или недели, а годы пронзительной боли. Эта весть входит в наше сердце — только без наркоза и только через собственные потери. Как школьный урок ее не усвоишь. Смею утверждать: тот, кто думает, что верит, не пережив этого опыта боли, ошибается. Это ещё не вера, это прикосновение к вере других, кому бы нам хотелось подражать в жизни. И более: тот, кто утверждает, что верит в бессмертие, и ссылается при этом на соответствующую страницу катехизиса, вообще верит не в Бога, а в идола, имя которому — его собственный эгоизм.

Вера в то, что у Бога все живы, дается нам, только если мы делаем все возможное для спасения жизни тех, кто нас окружает...

Но откуда все-таки в мире зло? Почему болеют и умирают дети? Попробую высказать одну догадку. Бог вручил нам мир («Вот я дал вам» — Быт 1:29). Мы сами, все вместе, испоганив его, виноваты если не во всех, то в очень многих бедах. Если говорить о войне, то наша вина здесь видна всегда, о болезнях — она видна не всегда, но часто (экология, отравленная среда и т.п.). Мир в библейском смысле этого слова, мир, который лежит во зле, т.е. общество или мы все вместе — вот кто виноват.

В наших храмах среди святых икон довольно заметное место занимает «Нисхождение во ад» — Иисус на этой иконе изображен спускающимся куда-то в глубины Земли, а вместе с тем и в глубины человеческого горя, отчаяния и безнадежности... Иисус не только страдает сам, но и спускается во ад, чтобы там разделить боль других. Он всегда зовет нас с Собою, говоря нам: «По Мне гряди». Часто мы стараемся действительно идти вслед за Ним. Но тут... Тут мы стараемся не видеть чужой боли, зажмуриваем глаза, затыкаем уши. В советское время

мы прятали инвалидов в резервациях (как, например, на Валааме), чтобы никто их не видел, как бы жалея психику своих соотечественников. Морги в больницах часто прятали на заднем дворе, чтобы никто никогда не догадался, что здесь иногда умирают. И проч., и проч. Мы и теперь, если считаем себя неверующими, пытаемся играть со смертью в «кошки-мышки», делать вид, будто ее нет, как учил Эпикур, отгораживаться от нее и т.д. Иными словами, чтобы не бояться смерти, используем что-то вроде анальгетика.

Если же мы считаем себя верующими, то поступаем не лучше: говорим, что она не страшна, что на то воля Божия, что не надо горевать по усопшему, потому что тем самым мы ропщем на Бога и проч. Так или иначе, но, подобно неверующим, также отгораживаемся от боли, заслоняем себя от нее инстинктивно, словно от удара занесенной над нами руки, то есть тоже используем если не наркотик, то во всяком случае анальгетик. Это для себя. А для других мы поступаем ещё хуже. Человеку, которому больно, пытаемся внушить, что это ему только кажется, причем кажется, ибо он Бога не любит и т.д. и т.п. А в результате человека, которому плохо, тяжело и больно, мы оставляем наедине с его болью, бросаем одного на самом трудном месте жизненной дороги. А надо бы просто спуститься с ним вместе в ад вслед за Иисусом — почувствовать боль того, кто рядом, во всей ее полноте, неприкрытости и подлинности, разделить ее, пережить её вместе.

Храм Покрова Богородицы в больнице — место, где не надо учить молитве. Одна бабушка, мать провинциального свяш,енника, приехавшая в РДКБ с внуком, сказала, что нигде не ощущала та

кого единения священника, хора и молящихся, как в больничном храме, и нигде не чувствовала такого высокого духовного настроя, какой пережила здесь, во время литургии, при молитве о даровании здоровья больным детям.

Всем христианам, посещающим церковь, известно, что такое молитвенное правило. Существуют молитвы утренние, молитвы вечерние, их полагается читать каждый день, и они напечатаны в каждом молитвослове. Есть и особые молитвы на особые жизненные ситуации. Но есть и молитвы личные, те особые слова, с которыми человек обращается к Богу «от себя», своими словами.

Дети очень доверяли своему батюшке, любили его, многие называли «волшебным батюшкой».

У отца Георгия сохранялись детские записки «О здравии». Здесь-то и проявлялась чистота и детскость их авторов. Например (орфография сохранена): «О здоровье — Елена, Дима, Галя, Наташа, Рома (хомяк), Натан (собака). Илюша, Леша». Или: «О здравии — мама, Родик, тетя, дедушка, я, бабушка, дядя, папа, Анна Г.» Как-то мальчик Алеша попросил батюшку: «Отец Георгий, помолитесь за моего попугая Кешу, он умер».

Больничный церковный хор тоже заслуживает упоминания. Его регент Михаил Грановский, начинавший служить здесь, будучи студентом Московской государственной консерватории, теперь уже дирижер Большого театра. Под руководством этого замечательного музыканта (он окончил Московскую консерваторию по факуль

тетам хорового и оперно-симфонического дирижирования) и превосходного вокалиста больничный хор звучит прекрасно и проникновенно. А это так важно для детей и матерей.

Рассказывает доброволец, регент Михаил Грановский:

Пришел я сюда совершенно случайно — привели друзья, — и вот уже тринадцать лет не могу уйти.

Уйти невозможно: я понимаю, что должен делать то дело, которое делаю, точнее, пытаюсь делать все это время, и мне кажется, что своим делом я хоть капельку могу помочь детям. И мнесамо.му это дает чрезвычайно много, дает то, чего часто не хватает в жизни, — человечность. И человечность в высоком понимании, и человечность в общении между людьми: детьми и взрослыми. Отношения здесь — и боль, и скорбь, и радость, все градации чувств, — они так подлинны! Ты питаешься этим. Я думаю, это будет питать меня всегда, это подвигает меня отдавать то, что могу отдать благодаря образованию и каким-то способностям. И если это на пользу больным детям, значит, я должен быть здесь.

В больнице всегда тяжело, в детской — особенно тяжело, но в отделении детской онкологии, общей гематологии и трансплантации костного мозга, трансплантации почек — тяжело невероятно, нечеловечески. Однако добровольцы ходят сюда годами, десятилетиями. Работа с больными детьми меняет их жизнь, систему ценностей, их самих, особенно когда удается помочь по-настоящему.

Говорит главный врач больницы, профессор Николай Николаевич Ваганов:

...Я называю нашу больницу «больницей для бедных», хотя у нас лечатся не только малоимущие. Просто мы стараемся сделать так, чтобы любой ребенок, нуждающийся в медицинской помощи именно в РДКБ, мог поступить в нашу больницу независимо от родительского достатка.

Самое важное достояние российского здравоохранения — бесплатность. Но если конкретному человеку лечение у нас и обходится бесплатно, то для государства оно стоит очень дорого.

...Лечение таких страшных заболеваний, как болезни крови и онкология, трансплантация почки и костного мозга, хирургическая помощь — все это требует больших средств и не терпит недофинансирования. И хотя в последние два-три года больница финансируется неплохо, мы много делаем для того, чтобы привлекать и средства общественных благотворительных организаций.

Уже многие годы один из главных соратников и союзников больницы — наша Группа милосердия. Я не могу назвать точную цифру, но помощь, полученная нами по этому каналу за последние годы, исчисляется в миллионах долларов! Все эти средства пошли в копилку Российской детской клинической больницы, помогая государству обеспечить по-настоящему высокий уровень медицинской помощи.

Наши друзья помогают больнице не только в покупке медикаментов и медицинской техники. Они устраивают праздники, дарят детям подарки, ежедневно общаются с больными и их родителями, поддерживая их

психологически. В помещении больницы работает наш храм. Сюда может прийти человек любого вероисповедания: помолиться, поговорить со священником, попросить свыше помощь перед операцией или лечением...

Рассказывают добровольцы, сестры-близнецы Лиза Львова и Наташа Портнова:

...Отец Георгий очень не любил казенщину и всячески ей препятствовал. Отчасти с его подачи ребят в больнице стали называть «домашними» именами. «Мы — одна семья, — не раз говорил он, — дети, доктора, медсестры, волонтеры». Себя он в этом семействе причислял к добровольцам. Он учил нас, что дети не должны чувствовать себя отверженными, что с ними нужно работать, как со здоровыми, тем более что пробуждение творческих сил помогает «вырастать из болезни».

Валентин Вальтерович Пальм, заведующий нейрохирургическим отделением, не раз говорил, что пятьдесят процентов успеха в лечении детей принадлежат деятельности церкви при больнице.

Бессмысленно говорить о статистике: кто оценит, что именно спасло ребенка — искусство врачей, с трудом добытое лекарство, хороший уход или горячая молитва? Но все-таки есть и убедительные цифры: по сравнению с началом 90-х, когда выживало 20-30 процентов детей, страдающих тяжелейшими заболеваниями, сегодня их число составляет порядка 70 процентов.

Отец Георгий говорил, что человек всегда живет надеждой, но вера — это то, что «сверх надежды». Вера — это когда надежда вторгается в сферы, где надеяться уже, казалось бы, не на что. Это твердая убежденность, которая ни на чем внешнем не основана и лишена резонов.

Сколько раз приходилось видеть, как вопреки всему, вопреки логике медицинских прогнозов, надежда и вера родителей побеждали. И врачи признают, что такое возможно.

Года четыре назад в реанимации погибал мальчик Коля. Врачи так и сказали маме: надежды нет. Но каждый день она бывала в больничном храме, молилась, потом подходила к Лине Салтыковой и, улыбаясь, говорила: «Я знаю, у нас все будет хорошо». Всем казалось, что она не в себе от горя. Однако мальчик выкарабкался. И теперь каждый раз, приезжая на проверку, они обязательно приходят в храм и благодарят. Лина, вспоминая эту историю, говорит: «Мы — очень близкие люди, потому что вместе пережили такое». Много бы ло подобных историй, но эта почему-то запомнилась многим.

Может, это и есть чудо? Нет, скорее неумирающая надежда. Родители тяжелобольных детей страстно ждут чуда. И порой ребенок, которого вчера считали безнадежным, выздоравливает, к великому счастью родителей, врачей и всех окружающих. Отец Георгий постоянно предостерегал: не ждите чуда, работайте, чтобы дать место присутствию Бога, лишь тогда и возможно то, что нам представляется чудом.

Евангелие избегает слов «чудо», «чудеса» по отношению к Христу, оно говорит о знамениях. Чудеса же — это деяния Антихриста, цель которого — привлечь внимание простодушных людей... Во времена поздней античности появлялись книжонки, в которых рассказывалось, например, о животных с двумя и тремя головами, сиамских близнецах, о людях ростом в 3-4, а то и в 20 метров, о том, что где-то шел кровавый дождь...

Читая Евангелие, мы видим, что творимые Иисусом «чудеса» (дословно «знамения», знаки присутствия Божия) с огромным интересом воспринимаются людьми посторонними, случайными. Люди собираются вокруг Него огромными толпами... Но Иисус совершает «чудеса» не для того, чтобы поразить воображение людей, а чтобы показать присутствие Божие.

Значит, в ответ на жажду чуда Иисус предлагает что-то другое: Он призывает человека совершить свой прорыв.

Апостол Фома выступает не неверным (как неправильно аттестует его русский фразеологизм, называя Фомой Неверным), а нелегковерным или же боящимся поверить молве, ибо отвергает он то, что ему говорят,

считая возможным верить лишь в то, в чем может каким-то образом убедиться на собственном опыте. И этот опыт ему дается.

Афонские монахи учат, что к чудесам нужно относиться крайне осторожно, а рассказывать о них следует только на исповеди духовнику. Они вообще не рекомендуют произносить слово «чудо», потому что в поисках чуда легко соскользнуть в язычество.

Однажды мне принесли газету со статьей об иконе Божией Матери, у которой люди исцеляются от онкологических заболеваний. Автор писал, что дети, облысевшие во время болезни, лобызали икону и спустя некоторое время у них, по свидетельству матерей, вновь начинали расти волосы. Это действительно так. Но общеизвестно и то, что волосы выпадают не из-за болезни, а после определенных методов лечения. Как только курс лечения прекращается, волосы снова начинают расти и в том случае, если болезнь продолжает развиваться. Таким образом, автор статьи продемонстрировал вопиющую безграмотность и безнравственность. Подобные «свидетельства» о чудесах приводят не к вере, а к безверию.

Всякий раз, когда прикасаешься к евангельскому слову, которое через два тысячелетия сохранило свою свежесть, от которого исходит дыхание уст Иисуса, произнесших его, понимаешь, что это чудо. Чудо, с которым не сравнится никакое другое. Это — чудо всепроникающего присутствия Божия. Оно раздвигает границы тысячелетий, и в результате Иисус, абсолютно реально входя в нашу жизнь, действительно оказывается здесь, среди нас.

Рассказывает Лариса Халангот, мама Максима и Д анилы:

Я хочу рассказать о людях, которые работают в храме, и прежде всего о Лине Зиновьевне. Она так много сделала для моей семьи, для моих детей — Максима, а позже и для Данилки. Например, когда Максимка отказывался есть по нескольку дней, Лина залезала под стол, становилась на колени, кукарекала и лаяла, и тогда ребенок то хохотал, то пугался, но открывал рот и съедал положенную порцию.

А как Максим ждал Володю Шишкарева и Аню Гно-енскую! Баян заиграет — значит, идет дядя Вова. Максимка слушал, хлопал руками и пел с ним вместе, все Володины песни знал наизусть. Это давало заряд бодрости на несколько дней. Одну песню, про волхвов, мы пели часто, каждый день. И когда теперь я иногда слышу ее по радио или телевизору (в передачах про наш больничный храм), начинаю рыдать — моего Максимки нет с нами

уже четырнадцать лет. Теперь эту песню знает Данил-ка — знает, что это Максимкина песня. Зовет, когда услышит: «Мама, иди, здесь Максимкину песню поют». И если я плачу, то это от благодарности людям, которые поддерживали Максимку и меня.

Тогда игрушек не было никаких. Аня приносила нам машинки, и мы их стали коллекционировать — получился огромный гараж. И когда мой мальчик лежал в палате и не мог никуда ходить, к нему приходил отец Георгий и с лукавым видом спрашивал: «А какая это машина?» И Максимка все машины узнавал: «опель», «мерседес» и другие. Знал все модели машин. Когда приходили добровольцы из храма проведать нас, на душе становилось светло — как будто наступало чистое утро.

Первое причастие — мое и моего ребенка — связано с отцом Георгием. Я шла от него и была будто чистый пергаментный лист, я сияла от чистоты, у меня кружилась голова от того, что произошло! Потом уже при виде его это повторялось, как приятное наваждение. Я ему за это очень благодарна. Помню, как он приходил в бокс причащать Максимку, называл его «Макс!», и от его приветствия у меня просто теплели руки. Мы с сыном ходили на все литургии, слушали его.

Незнакомые люди приходили ко мне и расспрашивали про наши дела. Я очень удивлялась, потому что после нашей первой больницы в Донецке это и правда было удивительно. Я только потом узнала, что эти люди — волонтеры от храма.

В то время меня очень опекал Петя (теперь уже отец Петр), непонятного вида серьезный молодой человек. Подойдет, спросит. Я же думала: что это изменит? Мы подолгу разговаривали, и оказалось, это изменило мою душу, стало другим мироощущение, другим отношение к болезни, к жизни.

ещё очень памятны слова отца Георгия, когда врачи сказали, что у Максимки Т-клеточная лимфома, очень редкая. Он сказал: «Надо молиться о докторах, чтобы им Бог вложил мысль в голову, чтобы они придумали какие-то методы, применительные к вам, помогли Максимке».

Когда Максимки не стало, я решила его кремировать, не могла себе представить, что его маленькое тельце опустят в «грязь». И тогда отец Георгий сказал: «Лариса! Да разве же это грязь? Он в таком светлом месте, что ты даже не представляешь». И этот разговор перевернул все. Я сделала, как полагается, как сказал отец Георгий. Он отпевал Максимку. Отец Георгий дал мне силу тогда, он говорил, стиснув зубы: «Лариса! Надо держаться!» И этот приказ меня держал.

Я плакала каждую ночь, я ставила лампадку и фотографию, все, как говорил отец Георгий, и мне становилось легче. Потом у меня была попытка самоубийства, а он сказал: «Ты знаешь, если человек решит закончить жизнь самостоятельно, он попадет в совсем другое место. Например, если ты вздумаешь с собой что-то сотворить, ты никогда не встретишься с Максимом. Никогда». И я поняла, что надо нести крест всю жизнь. У меня нет другого выхода. Так я осталась в храме и на белом свете. Поначалу все время спрашивала отца Георгия: «За что?» Плакала. Он говорил: «Ты должна держаться, это не "за что", а "для чего". Ты сама должна понять, для чего это». И я поняла. До этого в моей жизни присутствие Бога не так сильно ощущалось, а теперь оно мне необходимо. Появилась потребность сделать что-то доброе самой.

Потом родился Данила, и опять отец Георгий первым причастил моего второго мальчика, согласился быть крестным. Я не представляла другого. Он у меня ассоциируется с Церковью, добротой и любовью. Большой и теплый шар...

Храм для меня дом, я готова отдавать храму все силы, но не всегда знаю, как быть нужной. Я думаю, когда Давилка подрастет, мы будем часто сюда ходить, разговаривать с мамками, с детьми. Я по себе знаю, как это помогает — обычный разговор, участие.

Я хочу, чтобы мой сын Данилка так же нуждался в общении с этими людьми, также хотел в храм. Пока он не все понимает в службе, не понимает каких-то слов. Что могу, я ему объясняю. Я хочу, чтобы у него было пристанище, дом, чтобы он знал, куда идти, когда меня уже не будет рядом. Хочу, чтобы он помнил тех, кто столько делает для других. Путь указан — отец Георгий указал. Я раньше была далека от Церкви, а сейчас не мыслю жизни без нее. Хочу, чтобы Данилка научился любить, отдавать и быть добрым, как те, кого я вижу здесь. Хочу, чтобы самым важным в его жизни была любовь.

Вспоминает доктор -гематолог Анастасия Руднева:

К сожалению, я очень мало пересекалась с отцом Георгием, хотя знала про него с детства. О нем рассказывали одноклассники и их родители — прихожане храма Космы и Дамиана. Помню его голос на многолюдных Пасхальных службах и чтение Евангелий на нескольких языках.

Потом я пришла работать в РДКБ и встретила здесь отца Георгия.

По выходным длинные больничные коридоры пустынны, но за дверями боксов и палат лежат дети, чьи недуги не спрашивают, какой сегодня день — выходной или праздник. В первом боксе лежала Аревик — девочка из Армении, тонкая, как тростинка, дерзкая, веселая, всеми любимая и балованная. Болезнь переломила ей

позвоночник, ноги были парализованы. На четырнадцатилетие Аревик подарили долговязую розу. Живые цветы в боксах строго запреш,ены, от заведующего розу прятали за спинку кровати.

Кажется, отец Георгий специально зашел ее поздравить, но, может, просто причащал, как и всех, кто не мог дойти до больничного храма. Почему-то я слышала их разговор. Отец Георгий рассказывал Аревик, как встречался с Католикосом всех армян, чья фотография стояла в боксе. ещё он сказал: «Я знаю, что твое имя по-армянски означает "Солнышко"».

Нам выпала честь и радость жить с ним в одно время и в одном месте.

Аревик выздоровела и снова научилась ходить.

Я стараюсь спрашивать у детей, которые говорят на других языках, что означают их имена.

Человек попал в больницу

составитель Людмила Улицкая