Улицкая Человек попал в больницу

В 1989 году отец Александр Мень с несколькими добровольцами — костяком будущей Группы милосердия — впервые появились в Республиканской детской клинической больнице. Они пришли просто потому, что хотели помочь. И за минувшие два десятилетия Группа превратила добровольческую работу в эффективную систему, которая помогает спасать жизни, дарит надежду и многому учит нас всех.

«Человек попал в больницу» — очень неуютное чтение. Воспоминания очевидцев о детях и добровольцах РДКБ — это история нескончаемого труда, невыносимой боли и неописуемой радости. «В больнице врачи — офицеры, медперсонал — сержанты, а больные — солдаты». Неслышимая война — изматывающие бои за жизнь ребенка и, в конечном итоге, за его счастье — происходит рядом с нами. Каждый день.

Составитель этой книги Людмила Улицкая посвятила ее памяти отца Георгия Чистякова — священника, ученого и интеллектуала, много лет бывшего сердцем и душой Группы милосердия, ее вдохновением и утешением.

Несколько тысяч тяжелобольных детей, выживших и умерших, их родители, врачи и персонал детской больницы, два ушедших от нас священника, отец Александр Мень и отец Георгий Чистяков, прихожане храмов в Новой Деревне и в Москве, в Столешниковом переулке, — вот действующие лица и рассказчики этой истории, которая началась зимой 1989 года на окраине Москвы, в конце Ленинского проспекта. Жизнь больницы продолжается, хотя некоторых уже нет с нами.

В сентябре 1990 года по дороге в храм был зверски убит отец Александр Мень. Преступление не раскрыто, убийцы не найдены.

В июне 2007 года от тяжелой болезни умер отец Георгий Чистяков, пришедший в больницу, чтобы по мере сил заменить убитого отца Александра. При отце Георгий в больнице был создан храм Покрова Богородицы. Отец Георгий стал первым настоятелем храма, шутя называл себя президентом больничного сообщества, а Лину Салтыкову, руководителя Группы милосердия, премьер-министром. Все знали, что отец Георгий — крупный ученый, полиглот и энциклопедист, что он священник, проповедник и писатель. Но лишь тем, кто годами видел его вблизи, на подъеме и в упадке, в долгой и скрываемой им смертельной болезни, известно было, что отец Георгий умеет быть «для всех всем» — любимым другом трехлетнего умирающего мальчика, исповедником неверующего врача, утешиителем, собеседником, христианином в прямом смысле этого слова — последователем Христа. Страдая сам, всегда умел сострадать, быть равным собеседнику — старому и малому, умному и глупому, злому и доброму.

В 2009 году исполняется двадцать лет с того дня, когда Александр Мень с несколькими прихожанами впервые появился в больнице. Благое начинание, одно из тех, что обычно развеиваются, как дым, едва успев родиться. Немалая заслуга отца Георгия в том, что Группа существует и делает свое дело. На свете много милосердных, сострадательных и деятельных людей, но препятствий на их пути ещё больше. И все-таки иногда, несмотря на трудности, получается кое-что хорошее.

прот. Александр Мень в Республиканской Детской Клинической больнице
Фотографии: Сергей Бессмертный

Рассказывает Лина Салтыкова, руководитель Группы милосердия:

В конце 1989 года отец Александр Мень, настоятель Сретенского храма в подмосковной Новой Деревне, пришел в Республиканскую детскую клиническую больницу (РДКБ). О ней отец Александр узнал вроде бы случайно, от одного из прихожан, больничного медбрата, который рассказал, как ужасно страдают дети на гемодиализе. Когда решили помогать именно этой больнице, не все и не сразу согласились с выбором отца Александра. Но батюшка поехал туда, а с ним и мы.

Что мы тогда увидели? Огромная, не совсем достроенная детская больница на окраине. Двор, пустырь, груды железа. «Пейзаж после Сталинградской битвы», — пошутил отец Александр. Внутри — мрак и безысходность, ежедневные детские смерти, заплаканные мамочки, дети, не знающие игрушек. Многие родители (все приезжие) ночуют в подвалах, коридорах. Еду купить не на что. В больнице тысяча койкомест — множество детей, у большинства очень тяжелые заболевания. Приехали со

всей России. Сюда детей посылали, когда не могли поставить правильный диагноз, не знали, чем и как лечить, а порой просто понимали, что дни ребенка сочтены.

Нередко они лежали здесь годами. В основном очень тяжелые, бедные, из дальних регионов — некоторые без родственников, большинство с матерями, оставившими дома семьи, других детей. Невозможно представить те физические и духовные страдания, которые претерпевали эти дети и их матери. Сама страдающая Россия. При этом не хватало ни медикаментов, ни оборудования. Как всякая советская больница, эта напоминала казарму.

И вот пришли добровольцы из церкви. Никто — в том числе, больничная администрация — не знал, как относиться к такому новшеству: что нам разрешать, чего не разрешать, что вообще с нами делать. И как относиться к приходу священника? За семьдесят лет советской власти были совершенно порушены и утрачены основы церковной благотворительности. И сами врачи не понимали, какой прок от священника и его разношерстной команды. Лишние люди — зачем они здесь?

Чуть меньше года отец Александр регулярно ходил в РДКБ: крестил (в то время практически все дети, да и многие родители были некрещеными), причащал, беседовал с людьми. Мы, его помощники, очень старались приносить пользу, хотя поначалу и не представляли, что именно делать. Не зная, с чего начать, мы готовы были выполнять любую работу: мыть полы, стирать детские вещи... Но, оказалось, особой нужды нет — все это делали мамы, лежавшие в больнице вместе с детьми. Зато постоянно требовались мужские руки — наши молодые люди чинили замки и тумбочки, заделывали щели в окнах, возили детей в театры, а заболевших мам — во взрослые больницы. Этих добровольцев отец Александр

называл больничными ангелами. Мы занимались с детьми: рисовали с ними, пели, читали, гуляли с теми, кому разрешалось выходить на улицу. Вначале у нас не было конкретной программы, мы просто нащупывали болевые точки и старались помочь, где возможно.

Члены Группы милосердия посещали больницу по расписанию — каждый в свой день недели. Вместе приходили в храм в Новой Деревне, вместе и сюда. Церковная жизнь сливалась с реальной человеческой жизнью и за оградой храма не кончалась. Мы приносили из дома еду, вещи, игрушки, книжки. Многое собирали в приходе Новой Деревни.

Все добровольцы работали или учились, у всех семьи, но это служение стало необходимостью, мы полюбили деток и их матерей — эти мамочки стали частью нашей жизни.

В тот первый год работы Группы мы познавали новую реальность — такое, с чем никогда прежде не сталкивались. Мы только-только начинали понимать, как себя вести в этих нечеловеческих обстоятельствах — страдание ребенка, умирание ребенка... И как самому не сгорать на этом страшном огне. Где найти силы, чтобы помогать и самому не разрушаться от горя и сопереживания? Отец Александр понимал это гораздо лучше нас.

В сентябре 1990 года случилось ужасное злодеяние — отец Александр Мень был убит. Осиротела его семья, осиротели его духовные дети, осиротела Группа милосердия. В общем, наше «малое стадо» растерялось — стало очень трудно. Мы все время возвращались — и возвращаемся по сей день — к урокам и опыту того первого года. Тогда и мы смутно осознавали свои возможности, и руководство больницы, врачи, средний персонал не были в нас уверены.

Теперь, когда не стало отца Александра, который самим масштабом своей личности, несомненным духовным авторитетом, ощущаемым всеми — верующими, неверующими, — открывал все двери, нам пришлось самим налаживать отношения с руководством больницы, с врачами, не всегда расположенными к незваным помощникам. Наши добрые отношения с персоналом больницы складывались медленно. Мы долго присматривались друг к другу, не вполне доверяли.

Сейчас, почти двадцать лет спустя, в больнице осталось не так много людей «первого призыва». Один из них — Петр Коротаев, тогда двадцатитрехлетний гидрогеолог. Вот его воспоминания 1999 года:

Я пришел в РДКБ в январе 1990 года, когда только попал в Церковь. Однажды после литургии я услышал, как отец Александр Мень обратился к народу: нужны люди помогать в детской больнице... И вот с небольшой группой прихожан мы туда и отправились — некоторые, в том числе Лина Салтыкова, уже не в первый раз.

Поначалу нас было человек пять — шесть. Из этих людей и выросла потом Группа милосердия.

Когда мы пришли в первый раз, стояла зима, было очень темно, и от этого все воспринималось ещё острее. И сама больница выглядела иначе: территория неухоженная, больше походила на стройплощадку, чем на больницу, тем более — детскую. Все уныло, неприглядно... Приходили мы раза два в неделю. Занимались в ту пору только одним отделением — пересадки почки (гемодиализа). Дети там лежали тяжелые. Тогда мы впервые пережили смерть ребенка.

Я очень хорошо запомнил мальчика, который первый умер при мне, — Алеша Терехин. А умирали тогда очень часто, многих лекарств в больнице ещё просто не было, да и в стране тоже. Очень тяжело. Особенно когда подружишься с детьми, узнаешь поближе...

Чем приходилось заниматься в больнице? Да всем. Простые дела: кому тумбочку починить, кому окно заделать, чтоб не дуло. Помню, сооружали занавески на окнах, чтобы летом мухи не летели в палаты. Но главное — мы общались с детьми. В больнице лежали дети, которые уехали далеко от дома, — лежали месяцами, а порой и годами. У многих в Москве ни родных, ни знакомых.

В общем, постепенно я втянулся, а потом и вовсе оставил светскую работу, стал заниматься только больницей. Помогал, когда священники причащали детей, — поначалу прямо в палатах, храм ведь появился гораздо позже.

Конечно, за эти годы атмосфера очень изменилась. Особенно ощутимо поменялось отношение к нам администрации. Они сначала смотрели на нас, как на каких-то странных людей, — непонятно, что мы тут делаем. Мол, пусть пока ходят, авось, потом сами перестанут. Но мы не переставали. И со временем администрация стала относиться к нам иначе, особенно когда почувствовала реальную помощь — лекарства и прочее. Конечно, разные бывали периоды — охлаждения, обострения отношений, прямой недоброжелательности, недоверия. Но мы не отступали. И сейчас, по-моему, отношения вполне стабильные.

Для нашей общины труднее всего были второй и третий годы. Проверка на прочность. Тогда, за лето 1992 года, мы проводили девятнадцать умерших детей. Очень тяжело. Я был «погребальной командой» — оформлял

смерть ребенка, заказывал гроб, сопровождал родственников до аэропорта или вокзала. Умерших детей отвозили в морг при Первом медицинском институте. Этот морг был тогда криминальным, туда обычно отправляли убитых или умерших при невыясненных обстоятельствах. И вот туда я привозил наших детей. А морг старый, в каком-то подвале, спускаешься туда, как в преисподнюю... Так получилось, что со временем это стало моим основным служением в больнице. Сколько таких маршрутов я проделал: больница — морг — гробовая мастерская — вокзал или аэропорт (чтобы отправить гроб домой поездом или самолетом)... Больница ведь республиканская, детишки из разных уголков страны.

От «первого призыва» осталось мало добровольцев. Со временем кто-то уходил, не выдерживал, кто-то оставался, приходили новые. Группа росла. Мы уже помогали не только в «почке», стали ходить в гематологию, потом в другие отделения. Расширялись, помощь становилась разнообразнее. Заранее продуманного плана действий у нас не было, но была, я бы сказал, стратегия свыше: на каждом новом этапе открывались новые возможности для служения...

Ну и конечно, больница — не только боль и слезы, но и радость. Самое радостное, и это долго помнишь, — как мы провожали домой поправившихся детей. В больнице многие умирали, но и излечивались многие, это важно помнить...

Знаете, больница — это особый мир со своими законами, там горе и радость как-то иначе воспринимаются, чем на «материке». Я работал на Севере и знаю, что такое быть отрезанным от мира. И в больнице у меня было точно такое же чувство: точно Москва и весь остальной мир далеко, за тридевять земель, хотя на самом деле они тут, рядом, за забором. Но внутри больницы все воспри

нимается по-другому, все перемешано: радость и боль, жизнь и смерть... Что-то есть в этом фронтовое — ты как будто на передовой.

Конечно, я скучаю по больнице. У меня осталось много фотографий, я на них часто смотрю, вспоминаю детей, их мам, всех, с кем пришлось общаться за эти годы, с кем прожит такой кусок жизни. Приезжаю туда, как только выпадает случай. В больнице ведь часть моей жизни прошла. Иногда кажется, что проживаешь на Земле не одну, а несколько жизней. Одна моя жизнь осталась в РДКБ — и сильно повлияла на мою дальнейшую судьбу, на мое нынешнее служение.

Пётр Коротаев стал священником, служит в Московской области и не может приезжать в наш храм так часто, как нам бы хотелось. Но все-таки он здесь не редкий гость, обязательно бывает раз или два в неделю, и каждый его приезд — большая радость для всех. А сломанную тумбочку он и сегодня может починить.

...Еще при жизни отца Александра Меня удалось отправить нескольких погибающих детей лечиться за границу — это спасло им жизнь. Тогда казалось, мы прошибли каменную стену. Теперь это обычная практика; детей, которым не могут помочь здесь, мы стараемся отправить за рубеж.

Отец Александр Мень. Это имя дорого нашей семье. Нашему сыну Артему он продлил жизнь на одиннадцать лет и четыре месяца.

Красная волчанка — редкое заболевание, его природа не изучена, и поэтому в 1980-х его ещё не лечили. При обострениях волчанки возникает атака на какой-либо орган. У Артема — сначала на почки, потом на сердце.

Мы из Челябинской области. После утомительных мытарств по больницам всех рангов, где нам помочь ничем не могли, наш десятилетний ребенок оказался в РДКБ, в отделении гемодиализа и пересадки почки. Но и здесь, собрав анализы, врачи рассудили, что пересаживать почку бесполезно, волчанка все равно ее погубит, да ещё обнаружили у Артема в сердце кусок от дренажной трубки. В общем, нам оставалось только ждать и смотреть, как в нашем маленьком оптимисте угасает жизнь.

Нам не раз советовали выехать за границу, но мы были «невыездные» — оба работали на режимном предприятии. А болезнь прогрессировала. Из-за постоянных скачков давления Артем часто терял сознание на диализе, он говорил, что видел то ангелов, то какие-то черные силы. Артем был некрещен, но хотел креститься. Я обегал несколько московских церквей, просил крестить сына, но везде получал отказ. И вдруг узнал, что Артема окрестили, да ещё сам отец Александр Мень, про которого я тогда много слышал.

В один из приездов в Москву я только к вечеру попал в больницу и сразу почувствовал там какое-то оживление. Оказывается, ждали прихода отца Александра. Вскоре он появился и пошел по палатам. Заходил в каждую палату и подолгу беседовал с каждым ребенком и его родителями.

Наша палата находилась в конце коридора, нескоро очередь дошла. Артемка, хоть и был слаб, к приходу отца

Александра сидел на кровати. Отец Александр положил мальчику руку на голову и долго о чем-то с ним говорил. Удивительно, что Артем, такой скромный и застенчивый ребенок, так свободно и уверенно чувствовал себя рядом с этим человеком.

После ухода отца Александра в отделении воцарились радость и покой. Никто не кричал, не капризничал, и врачи как-то оттаяли.

В очередной свой приезд в больницу я увидел отца Александра в отделении. Его «обход» уже завершался, он шел по коридору в окружении детей, врачей и родителей. Моя жена пришла в палату и рассказала: отец Александр обещал, что постарается помочь Артему и ей с выездом за границу! У нее появилась надежда. И ещё она мне сказала, что решила отдать Артему свою почку.

Как мы узнали позднее, отец Александр описал своим прихожанам всю безвыходность Артемкиного положения и попросил помочь. В результате нас пригласили в «Сердечный центр» Западного Берлина на бесплатную операцию на сердце.

Я дневал и ночевал у посольства Германии: народу тьма, очереди, постоянные переклички, люди ждали по нескольку дней. В отделении знали, что Артемка может уехать в Западный Берлин, но дотянет ли?

И тут обширный инсульт, реанимация... Выбрали день отъезда. Состояние сына не улучшалось. Я несколько раз покупал и сдавал билеты до Берлина. Побывал в медпункте на Белорусском вокзале, договорился насчет кровати-каталки.

Настал час! Артемку одели, устроили полусидя на заднем сиденье такси. Поехали. Вот и вокзал. Бегу в медпункт, беру кровать-каталку, кладем Артема и бежим к вагону. Нас догоняет Лина. Бежим вчетвером.

Я понимаю, что могу долго не увидеть Артемку — о другом и думать не смею... Заношу его в вагон, но уходить не хочется. Он лежит в прострации с закрытыми глазами. И вдруг меня осеняет: я же могу доехать с ними до Бреста, как я раньше не подумал. Кричу Лине, чтобы завезла каталку в медпункт, а самому как-то сразу легче. Поезд трогается. Бегу к проводнику, объясняю ситуацию. Он что-то бормочет и посылает меня к начальнику поезда в другой вагон. Там все объясняю, и мне выписывают билет до Бреста.

В Бресте московские вокзальные чувства нахлынули вновь. Поезд трогается и уносит от меня двух родных людей. Завтра у Артема день рождения — 11 лет.

Мой мальчик в итоге попал по назначению: в отделение гемодиализа берлинской клиники Шарите. Ни о какой операции на сердце и речи не шло — сын был очень слаб. Но через две недели он уже самостоятельно садился на кровати.

Через 40 дней после отъезда Артема в Берлин не стало отца Александра. Я приехал на похороны, но в толпе пробиться к гробу не сумел. Артем, когда узнал, что отца Александра убили, долго плакал...

После смерти отца Александра Меня многие его прихожане долго не могли оправиться. Овцы этого «малого стада» если и не рассеялись, пребывали в большом замешательстве. К 1990-м приходы давно уже не организовывались по поместному принципу: христиане, как правило, ходили не в ближайшую к дому церковь, а к «своему священнику», к духовнику, с которым установились взаимопонимание по духовным и житейским во

просам, близкие отношения. После многолетнего побоища, перенесенного Церковью за годы советского режима, культурный уровень духовенства был прискорбно низок, и совсем немного осталось свяшенников. способных удовлетворять духовные запросы современных образованных жителей большого города. Одним из таких людей был отец Александр Мень. К нему шла образованная часть тогдашнего общества, приезжали для бесед многие из тех, кто и по сей день составляют гордость русской культуры, искусства и науки: Солженицын, Мамардашвили. Аверинцев, Ростро-пович... Сотни, тысячи людей.

У отца Александра было множество друзей и учеников, прекрасные люди, но ни один не смог заменить ушедшего учителя. Зато все вместе они продолжили его традицию: в церкви Новой Деревни стал служить отец Владимир Архипов, со временем отец Александр Борисов, ближайший и старый друг отца Александра Меня, возглавил приход Космы и Дамиана. церкви в самом центре Москвы, куда переместилась часть «новодеревенской» паствы. Отец Владимир Лапшин, тоже из учеников отца Александра, стал настоятелем храма Успенья в Газетном переулке. В храме Космы и Дамиана и начал свое служение отец Георгий Чистяков. Все они чтили память отца Александра, следуя многим его правилам: преданности духу Христову, любви к Православию и уважению к культуре.

Отец Георгий Чистяков был одним из тех. кто пришел в детскую больницу на опустевшее после смерти отца Александра место.

Рассказывает Володя Шишкарев, один из первых добровольцев:

Помню наш разговор с отцом Георгием: я ему сказал, что читал роман Грэма Грина «Сила и слава», переведенный отцом Александром. Там описана ситуация в 1930-х годах в Мексике, когда власти стремились полностью уничтожить духовенство. В деревушке, на глазах у рыдающего мальчика убивают последнего священника. И вдруг утром, через несколько часов после расстрела, раздается стук в дверь, и в проеме показывается ботинок священника — пришел следующий. И этот ботинок не дает мальчику захлопнуть дверь.

Я тогда сказал батюшке: «Это ваш ботинок, вы — следующий». Он это принял.

Пожалуй, лучше всего об отце Георгий Чистякове рассказывает один из ведущих специалистов больницы заместитель директора НИИ детской гематологии при РДКБ профессор Алексей Александрович Масчан. Он вспоминает, как вскоре после гибели отца Александра Меня в больницу пришел новый священник. И воспоминания эти свидетельствуют — после десятилетия совместной работы врачи стали по-другому видеть роль священника в больнице:

Я уже и не помню, когда познакомился с отцом Георгием. Кто-то из молодых коллег сказал, что к нашим больным приходит священник. Вероятно, в самом начале девяностых это было, когда волна так называемого духовного возрождения выплеснула на поверхность самые примитивные образцы религиозного планктона:

православные попы из бывших прапоршиков, холеные и гладкие, как вымытые кастрюли, протестанты, юродивые баптисты — кто только не пытался проникнуть к нашим больным и их родителям. Прийти, распевно наговорить банальностей, попризывать к смирению, поуверять, что все в руках Божьих, — и удалиться, не сделав ничего. От всех них веяло убогим безжизненным догматизмом.

Но когда я, признаюсь, высокомерный и предубежденный, встретил в отделении отца Георгия, я был поражен его обликом. Вернее, поражен контрастом с обычным образом священника. Сухопарый, с короткой бородкой. Умные, глубокие, но очень веселые глаза. Походка — почти бегом. Высокий тенорок. Никакой величавости. Нас представили друг другу. Он приветливо улыбнулся — не дежурно, открыто и по-доброму. Пожал руку. Я тогда ещё не знал, что отец Георгий — серьезный ученый, филолог, знаток культур. Мы поговорили. Оказалось, он знал обо мне, о наших врачах. Знал, что мы пытаемся дать шанс каждому ребенку. Сказал, что очень доверяет нам, что он сам и его прихожане будут всячески помогать нам лечить детей. И долгие годы мы постоянно чувствовали его поддержку — поддержку во всем. Нам присылали самые лучшие и дорогие лекарства, его прихожане помогали матерям ухаживать за детьми; благодаря его бесчисленным международным связям наши доктора и сестры ездили учиться за границу. Его, кстати, совершенно не волновало, верующие мы или нет. Ему вообще были чужды ярлыки и формальности.

Я бы никогда не решился говорить с отцом Георгием о Боге — слишком уж неравнозначен был наш богословский багаж и духовный опыт: мой — личностный, а потому поверхностный и эпизодический, его —

глубокий и теоцентричный. Однако так случилось, что в нашей клинике несколько раз проводились российско-французские семинары по психологической помощи детям с онкогематологическими заболеваниями, в которых участвовал и отец Георгий. Я как-то спросил его, существуют ли у священника профессиональные приемы общения с больными и родителями больных и умерших детей. Он сказал, что нет, не существуют. Когда помогаешь преодолеть горе, профессиональных приемов быть не может. Здесь работает душа, а не разум; сердце, а не интеллект. Я был счастлив услышать это.

На последнем семинаре отец Георгий назвал свой доклад «Бог плачет». Мне кажется, я понял его. В представлении отца Георгия всемогущество Бога заключается в Его готовности понять и принять горе маленького человека, жалеть каждого и быть с ним до конца. Мне даже кажется, будто я уловил, как Бога мучает вина за то, что Он бессмертен, хотя, может, я и фантазирую.

Бог растворен в нас; он милостив и щедр... Жизнь отца Георгия — один из Его подарков нам. Отца Георгия я бы осмелился назвать наперсником Бога.

Постепенно в Группу милосердия стали приходить новые волонтеры, в том числе зарубежные братья и сестры. В 1991 году из Франции приехала монахиня Лиза, происходившая из старинного аристократического рода. В отделении онкогема-тологии она работала, как она говорила, «буфеч-ницей»: мыла баки и огромные кастрюли. А еше разговаривала с родителями и детьми и, хотя вроде бы неважно знала русский язык, находила удивительные слова утешения, как никто другой умела разделить с детьми страдания. К сожалению, потом

Лиза тяжело заболела и вынуждена была уехать домой на лечение. Прошло уже почти пятнадцать лет, но до сих пор мамочки и выросшие больничные дети пишут ей письма.

Служение, как известно, начинается с малого. Так вначале и было: всего несколько добровольцев. Тут, наверное, уместно вспомнить проповедь отца Георгия в больничном храме уже в 2000 году:

...Господь предлагает нам что-то очень большое и очень трудное: взять крест, совершить подвиг, похожий на Его подвиг, а затем вдруг продолжает: «И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей». Это уже проще.

Конечно, в Палестине напоить чашей холодной воды не так просто, как в Москве, там жара, там вода нагревается. И чтобы она была холодной, ее надо держать в кувшине, под землей, требуется какой-то труд, но все-таки чаша холодной воды — не мешок с монетами, не богатство, не какой-то особый труд. Непросто, но вместе с тем возможно!

И вот оказывается, что тот огромный жизненный подвиг, к которому зовет нас Христос, начинается с малого, с чаши холодной воды. И если мы с вами, дорогие братья и сестры, не будем забывать о совсем небольшой помощи, которую нужно оказать человеку рядом с нами, другу или знакомому, или просто тому, кто случайно оказался рядом, если мы не будем забывать о малой помощи, тогда пройдет время, год, другой, пятый, и окажется, что крест, о котором говорил Христос, мы все-таки взяли и понесли. Все большое, все огромное, тот жизненный подвиг, к которому зовет нас Бог, начинается с чаши хо

лодной воды, которую необходимо иной раз подать тому, кто в ней нуждается, тому, кто жаждет.

Больному ребенку нужно очень многое — дорогие лекарства, удобная постель, внимательный уход, обезболивание. Но иногда необходимы бывают вещи, вовсе не имеющие никакой цены: шутка, игрушка, общение... Чаша воды.

Отец Георгий не раз говорил о важности ежедневного служения:

«И кто не берет ежедневно креста своего и не идет за Мной, тот не может быть Моим учеником», — говорит Господь. Иными словами, христианство заключается не в каком-то одном поступке, совершенном однажды и на всю жизнь, а в ежедневном труде, в ежедневном несении креста. И эта ежедневность христианства, нашей жизни во Христе представляется одной из важнейших черт той новой жизни, в которую вводит нас Иисус.

История Люды К. Рассказывает доброволец Людмила АнтонЕнко:

В нашей больнице много нестандартных случаев. Например, история Люды К. Девочка попала в РДКБ, когда ей было девять лет, и лечилась лет десять. У нее очень тяжелое заболевание ног, возникшее после прививки АКДС, причем пять с лишним лет никто не мог поставить правильный диагноз. А затем после двух сложных операций у Люды отнялись обе ноги, так что она могла передвигаться только на коляске. В это время в их семье произошла и другая беда: поскольку ребенок очень долго лечился в Москве, ее мама продала квартиру в Сочи и положила деньги в банк. Деньги пропали во время кризиса, и мама с дочкой оказались без средств к существованию и без жилья. Они просто жили в больнице. Но настал момент, когда девочке исполнилось двадцать, и в больнице ее больше держать не могли. А у Люды ни паспорта, ни пенсионного удостоверения. С огромным трудом сделали ей паспорт, получили пенсионное удостоверение, оформили инвалидность.

Потом мы занялись получением для них квартиры. Это казалось тоже нереально: зачем в Москве сочинские жители? Тем не менее, написали письмо в Правительство от храма и от больницы. Там Валентина Матвиенко решила наш вопрос положительно. Направили письмо Ю.М. Лужкову. В департаменте жилья сначала отказали. Но как-то постепенно, с Божьей помощью, решили, что ситуация нестандартная, что надо помочь, и выделили квартиру. Девочка ведь очень больная, ей надо быть поближе к больнице. Хотя она уже не ребенок, здесь за ней все равно будут наблюдать и помогать.

Одиннадцать лет моей жизни, с 1989-го по 2000 год, прошли в больнице. В 2000 году, благодаря помощи храма, я получила и паспорт, и инвалидность, и пенсию, и квартиру, экстерном окончила среднюю школу. В 2002 году московское правительство выделило мне автомобиль «ока», я даже принимала участие в авторалли для инвалидов.

С 2003-го по 2005 год я регулярно посещала тренировки в центре Дикуля, так что наконец смогла встать с коляски на костыли, а в 2005-м поступила в университет им. М.А. Шолохова на факультет дизайна и компьютер-

ной графики. Через год меня приняли на работу в фирму «Джонсон & Джонсон».

По сей день я работаю и учусь, передвигаюсь на костылях. Стараюсь хотя бы раз в месяц и, конечно, по праздникам, приезжать в родной храм, к родным людям.

Рассказывает Юля Гусева, Юликс, одна из первых добровольцев:

Когда отец Георгий был ещё не священником, а братом Георгием, он по просьбе настоятеля храма Космы и Дамиана отца Александра Борисова, проводил в храме беседы. Необычные проповеди, интересные и содержательные. Всем нам очень нравилось, и я подумала: хорошо бы он и с нашими мамочками из «почки» беседовал, ведь они были очень несчастны и нуждались в поддержке. Так весной 1992 года все и началось.

Потом отец Георгий сам, никому не говоря, внедрился в другое отделение — нейрохирургии, куда позже следом за ним пришли и мы. В то время он уже был диаконом. А совершать таинства приходил отец Владимир Лапшин. Вечерню, а затем и литургию служили в коридоре, а впоследствии, когда народу стало приходить все больше, — в холле отделения физиотерапии, где росли цветы и стояли керамические черепахи. Так и говорили: «Служим между черепашек».

После рукоположения в диаконы в декабре 1992 года отец Георгий фактически продолжил дело отца Александра, став духовным наставником больничной общи-

ны. С его приходом действительно стала формироваться община, чьими трудами несколько позже был создан и больничный храм Покрова Пресвятой Богородицы.

В ноябре 1993 года отца Георгия рукоположили в священники, и вскоре в холле «между черепашками» вместе со священником Владимиром Лапшиным он отслужил свою первую Божественную литургию.

Я слышал, что отец Александр Мень ходит в РДКБ, но при его жизни в больнице не бывал. А после смерти отца Александра оставалась группа добровольцев, тогда ещё очень небольшая, опыта работы никакого, конечно, надо было все налаживать...

При советской власти, до перестройки, священникам и верующим запрещалось ходить в больницу, помогать больным, тем более детям. Мы с отцом Александром бывали в больницах, но у взрослых. Бывали тайно: я проносил его подрясник, епитрахиль и Евангелие в сумке, а он проходил в выглаженном моей мамой халате, как будто он врач-консультант. Он переодевался, исповедовал и причащал больного, а я в это время «держал оборону» у дверей палаты, потому что могли прийти врачи и выдворить нас — не потому, что они были такие плохие, а потому, что у них были жесткие инструкции. Мне как-то одна симпатичная дама, заведующая отделением, сказала: «Я на вашем месте, возможно, поступила бы так же, но вы поймите: меня за это с работы снимут». Отцу Александру это грозило лишением регистрации, то есть запретом служить, а меня просто выгнали бы из университета, где я преподавал. К счастью, Господь нас сберёг.

В молодости я пережила большое горе: мой маленький ребенок умер в больнице. Некоторое время спустя меня неодолимо потянуло в Церковь. Но отчего-то не получалось, пока подруга не привела в храм Космы и Дамиана. Там появился у меня и духовник — отец Георгий. Потом я заметила, что он никогда не служит по субботам, и узнала, что в субботу батюшка окормляет детскую больницу. Прошёл год. И вдруг однажды на службе меня как обожгло: а что за больница? ведь я и сама все это помню остро, как вчера, хотя столько лет прошло. Но к отцу Георгию подойти почему-то стеснялась.

Сказала подруге. «Не волнуйся, — успокоила она, — я познакомлю тебя с руководителем Группы». Так я увидела Лину Салтыкову. Рассказала ей всё, очень нервничая, — мол, и хочу в больницу, и страшусь, поскольку не представляю, зачем туда иду. Мы подошли к отцу Георгию за благословением, а потом Лина, видя мое волнение, сказала: «У нас трудно, и многие не справляются. Но те, кто остаются, приобретают выдержку и стойкость». С тех пор прошло почти пятнадцать лет, но это важное напутствие я не только хорошо помню, но и сама часто ссылаюсь на него, разговаривая с новичками.

Поначалу было ужасно: видя тяжелобольных детей (тогда, как и сейчас, очень много было ребят с онкологическими заболеваниями) с ампутированными ногами, лысых после химиотерапии, их надломленных матерей, в этой полной безнадежности, я беспрерывно плакала. Так прошел месяц, и однажды батюшка довольно твердо мне сказал: «Если за месяц не удаётся привыкнуть, надо уйти. Сюда приходят работать, помогать другим...». Мне стало стыдно.

Тут-то отец Георгий и назначил меня опекать сирот — точнее, брошенных детей при живых родителях. Первой была шестилетняя девочка из Магадана, которую восемь месяцев никто не забирал из больницы. Она любила рассказывать о своей семье: «Папа курит, мама пьет». Я ее обстирывала, подкармливала, а больше и не знала, что с ней делать. Наконец ее отправили домой санитарным самолетом. Потом было много других сирот и среди них Сережа Г., о чьей судьбе в этой книге есть отдельный рассказ. С ним и его новыми родителями мы дружим уже больше десяти лет, стали родными людьми...

О чем только не говорили мы с батюшкой. Ему можно было рассказать все и всегда. Удивительное участие его в незначительных, казалось бы, ситуациях, феноменальная память и необыкновенная прозорливость помогали и жить, и чувствовать, и радоваться. Пребывание в больнице вместе с ним вызывало невероятный подъем сил, вдохновляло и поднимало на иную высоту мироошу-щения. Сам будучи так тяжело болен, он всех нас делал счастливыми.

Он очень тонко чувствовал все происходившее в больнице и не раз говорил: «Мы — одна семья». И когда дети с мамочками, приезжая на повторные проверки, восторженно прибегают в храм и искренне радуются встрече, будто мы им близкие, родные люди, снова и снова вспоминаются батюшкины слова.

Сегодня, оглядываясь назад и вспоминая свое «трепетное» начало, я искренне благодарна отцу Георгию и Лине за ту поддержку и школу жизни, которую они помогли мне здесь пройти. Не могу себе представить, что бы я делала все эти годы без нашей больничной церкви, без удивительного, мудрого, ставшего родным батюшки, без этих несчастных и очень хороших детей, без необык

новенных, мужественных и преданных матерей. У этих людей есть чему учиться. Об этом тоже часто говорил отец Георгий, и это мы все осознаем: неизвестно, кто кому больше дает, — мы им или они нам.

Наш храм — это тот дом, где каждого из нас ждет Господь и где мы все учимся друг у друга — большие у маленьких и наоборот, маленькие у больших, миряне у священника и, наверное, прежде всего, священник у мирян. Потому что и родители этих детей, и сами дети — это мои друзья, мои учителя, мои братья и сестры, а лишь потом — люди, которые приходят ко мне на исповедь. И я счастлив, что я член этой удивительной семьи.

Мы никогда не должны забывать, что Церковь — это семья, а в середине всегда — Христос, и вокруг него все мы собираемся, как братья и сестры. О том, что нам удалось создать такую обстановку, о том, что Господь здесь, среди нас, — об этом все знают, и дети, и родители, и врачи, и весь остальной персонал в больнице.

Вскоре после рукоположения отца Георгия Его Святейшество Патриарх Алексий II благословил его на окормление РДКБ и служение там литургии. Начались переговоры с администрацией больницы о выделении помещения под храм. Больничное начальство уже не считало нас случайными гостями, нам пошли навстречу и в апреле 94-го отдали пустующий конференц-зал, он же кинозал. Уже приближалась Пасха, и мы решили

первый раз служить на Праздник. За две недели привели помещение в такой вид, что там стало возможно проводить службу.

Все сделали своими руками: алтарную преграду соорудили из больничных ширм, для иконостаса наклеили бумажные иконы на деревянные доски. Стену за алтарем украсили бело-голубыми картинами, напоминающими фрески, — летающие ангелы и Лик Христа, как на Туринской Плащанице.

С этими картинами произошло маленькое чудо — из тех, что так часто происходят в храме, хотя мало кому заметны. За несколько дней до нашей первой службы мы почти случайно встретились с художницей Екатериной Леон, и эти картины она нам подарила. Похоже на Божий промысел. В ночь перед службой ребята-добровольцы срочно развешивали картины высоко на стене, на бывший киноэкран. Так и возник храм Покрова Пресвятой Богородицы.

Позднее у нас появился образ Смоленской Божьей Матери, ныне очень всеми любимый и почитаемый. История появления этой иконы в храме необычна. Однажды художница-доброволец Аня Гноенская, проходя мимо свалки(!), увидела нечто похожее на крупный серебряный оклад. Оказалось, кто-то за ненадобностью расстался со столь ценной вещью. Артем Киракосов, наш художник, отчистил и привел его в порядок, украсил камнями, прописал Образ. И теперь перед этой иконой всегда больше всего свечей.

И, конечно, символичны детские иконы: Образ Божьей Матери, святой Пантелеймон, святой преподобный Серафим Саровский, святой преподобный Сергий Радонежский, святитель Николай. Наверное, это единственный храм, где увидишь такую иконопись.

Когда мы с отцом Владимиром Лапшиным служили первую литургию в больничном храме, я чувствовал: мое место не перед престолом, мое место — сбоку. И за прошедшие годы это мое ощущение не изменилось — оно лишь обостряется. Это действительно очень важно: отец Александр Мень начал это дело, и он же его продолжает. Для всех нас его присутствие очень живо. Единственная моя задача — восполнять его видимое неприсутствие; если можно так выразиться, моя задача — здесь, перед престолом, быть его руками...

Сегодня храм не узнать: настоящая алтарная преграда с настоящими иконами, подаренными одним монахом-иконописцем: огромные полотна по стенам — подарок художника Александра Смирнова. Есть и старинные иконы: уезжая из России, свою коллекцию подарил храму руководитель агентства «Рейтер», много лет собиравший церковную живопись.

Первая служба состоялась на третий день Светлой Седмицы: во вторник, 3 мая 1994 года. С тех пор вторничная Пасхальная литургия стала традиционной и служится всегда, а с 1998 года с разрешения главного врача в больничном храме совершается и ночная Пасхальная служба с крестным ходом вдоль ночного Ленинского проспекта. Идут со свечами и врачи, и больные дети, кому разрешили, и их мамочки, и члены Группы милосердия.

Вспоминает доброволец, художница Анна Гноенская:

Самое замечательное из того, что случилось с нами за все эти годы, — обретение Храма. Теперь наша Группа не только стала Семьей для прихожан, мам и детей, но и обрела дом. Трудно подобрать правильные слова, чтобы описать, что значит этот храм для нас всех. Прибежище, кусок родного дома, место, где можно поплакать, помолиться и найти помощь и поддержку священника и друзей — вот чем стал наш храм.

Золотое было время. Отец Георгий был намного свободнее, чем в последние годы жизни, мы все подолгу сидели в храме после литургии, разговаривая обо всем на свете. Мы, дети, мамы — все были участниками трапез и бесед, расходились с огромной неохотой. Как-то выработался стиль общения — на любви и утешении. Никогда не говорилось никаких высоких слов, никаких общих истин — много смеха и искреннего сочувствия. Никакого «покайтесь, это вам за грехи ваши!». Одинаковое отношение к людям всех конфессий. Здесь главное — не заставлять всех быть такими, как мы, а просто любить. Что мы и старались делать. Кому-то грустно — поехали на речку купаться или устроим вечер пения и танцев. Можно было «подхватить» ребенка в плохом настроении и потащить гулять или в музей — много разных способов.

И однажды я понял: наверное, раз никто из священников не начал регулярно здесь работать, значит, это должен делать я. Теперь не скажу точно, когда мне стало ясно, что я должен этим заниматься. Я не давал обетов.

не переживал никаких озарений. Вышло как-то очень просто, естественно, можно сказать, без моего участия, без участия наших прихожан, моих друзей — все произошло помимо нас.

А вот эпизод из больничной жизни того времени, когда отец Георгий только-только появился в храме, — из воспоминаний Юли Гусевой:

Весной пришел отец Георгий, диаконом ещё . Тогда у него было мало опыта, он немного стеснялся. Вначале служб ещё не проводили, он приезжал просто побеседовать с мамами. Мамы приходили не всегда. Помню случай, когда мы приехали, а мамы не собрались. В отделении трансплантации почки был тогда мальчик — маленький такой, худенький, ему было очень плохо, и у него все чесалось. И вот отец Георгий все свое посещение просидел с ним — чесал ему спинку. Это было потрясающе трогательно! Человек приехал — мы знаем, что ему некогда, так много народу хочет получить от него помощь, — и все это время, час, может быть, он сидел с этим мальчиком, Костиком, чесал ему спинку и как-то его уговаривал, а тот все время плакал...

Потом Костику стало совсем плохо, лежал, уже не вставал. Отец Георгий достал ему крест из Иерусалима. А потом этому Костику повезло, пришла почка... Он к нам приезжал — большой вырос, симпатичный.

В больнице случайные люди встречаются очень редко. Самые, быть может, случайные — сами пациенты и их родители: кто знает, почему у ребенка вдруг заводится тяжелая или редкая болезнь? Врачи и другие специалисты проходят суровый

отбор: в больнице не остаются люди, движимые корыстью, — нет таких денег, что соразмерно оплачивали бы выматывающую и истощающую работу врача, который далеко не всегда рассчитывает на благоприятный исход. В больнице не работают слишком чувствительные люди — не каждый выдержит картину ежедневных страданий ребенка, — зато иногда встречаются жестокосердые, им легче вынести чужие страдания. Но, как правило, люди, приходящие в больницу работать, — очень хорошие. Работать здесь может только человек, способный на сострадание, на сочувствие.

Трагическая история этой девочки связана с кавказскими, не понятными нормальному разуму военными конфликтами. Это случилось в 2000 году. Мама на руках с грудной Дашей взорвалась на мине в родном селе под Гу-даутами. Мама скончалась на месте, Даша осталась жива. У папы случился тяжелейший сердечный приступ (а затем возникли и другие серьезные болезни, так что больше он из больницы не выходил), а Дашу со множественными осколочными ранениями в голову отправили в местную больницу, но вскоре привезли в РДКБ — для извлечения осколков требовались очень сложные манипуляции.

С девочкой приехали дальний родственник отца, Ю., и тяжелобольная бабушка, оба беспомошные, раздавленные горем и совершенно неимушие. Добровольцы Группы, узнав их историю, очень о них заботились, всячески помогали. Врачи проделали невероятно сложные нейрохирургические операции и спасли Даше жизнь, но

девочка не могла самостоятельно двигаться, вступать в контакт, находилась в вегетативном состоянии.

Через несколько месяцев их выписали домой: ничем больше помочь ребенку медики не могли. Но примерно через год Ю. вновь привез Дашу в РДКБ — он был в отчаянии: девочке стало хуже, а бабушка скончалась, не вынеся необъятного горя. Теперь администрация больницы уже не могла принять на бесплатное лечение абхазскую девочку. Безработный Ю. тоже не мог ни ухаживать за маленькой родственницей, ни ее содержать. Круг замкнулся. Не справляясь с ситуацией, Ю. пришел в больничный храм прошаться — он решил покончить с собой. Все, как могли, его отговаривали. И он придумал выход: уехал, оставив девочку в РДКБ и покаянную записку больничной администрации.

С тех пор прошло несколько лет. Сейчас Даше уже восемь. Она по-прежнему лежит, но как-то по-своему узнает добровольцев. Те обихаживают ее, заботятся. Врачи и медсестры любят девочку — внимательны к ней, сочувствуют.

В современном мире много неверующих, но и верующих много. Среди верующих — миллионы христиан. В те годы люди только-только потянулись к Богу, и жажда была велика, особенно в больнице. Группа милосердия, священник и несколько десятков христиан из приходов Новой Деревни и Космы и Дамиана, пришли в детскую больницу, чтобы помочь тяжелобольным и страдающим детям. И помощь эта не ограничивалась чисто практической работой.

Оказалось, все плохо представляли себе, что значит Бог для ребенка, как малыш представляет себе ту Высшую Силу, которая, при всей сложности Ее определения, помогает человеку справляться с тяжестью жизни, с несправедливостью, ненавистью и злом. Для больного ребенка, как и для его родителей, зло сосредотачивается в болезни и смерти.

Даже самые укорененные в вере люди не могут сказать, что знают формулы, рецепты или ритуалы, разрешающие эти мучительные вопросы

человеческого бытия. То, что думает и чувствует ребенок, ещё большая загадка, нежели чувства взрослого, способного формулировать свои мысли. Часто дети, особенно маленькие, приходя в больничный храм, спрашивают: «Кто такой Бог?», «Покажи Бога?», «Где Он?».

Если ребенок спросит у нас: «Кто такой Бог?» или «Бог? Что это такое?», — то ответить на его вопрос, не попытавшись вместе с ним просто прикоснуться к тому, что Бог присутствует в нашей жизни, вряд ли удастся, говорил отец Александр Мень. Мы должны свидетельствовать не словами, а делом. Это лучшая проповедь.

Отвечая на вопрос, почему Бог не пресекает зло, видя страдания людей, особенно невинных детей, отец Александр Мень сказал:

Он (Бог) присутствует в мире и страдает в каждом из нас. Страдания в мире — это и Его страдания. Он страдает вместе с нами с тем, чтобы и нас всех вывести на свет из тьмы. А малые дети, которые страдают, — это призыв! Это вопрос Божий: как мы поступим здесь? И в этом будет настоящий наш ответ.

Милосердие — это то, к чему мы призваны. Когда са-марянин из Христовой притчи проехал по дороге и увидел лежащего иудея, он не стал философствовать над ним: откуда зло? Не стал спрашивать: «Какого ты рода-племени? Какого ты вероисповедания? Какой у тебя пятый-шестой пункт?» — он просто помог ему. И когда фарисей, спрашивавший Его, согласился с Ним, Господь Иисус сказал ему: иди, и ты поступай так же. Вот нам ответ.

В самом начале, после очередной смерти ребенка в больнице, я сказала отцу Александру, что не могу это принять, руки опускаются. Он ответил: или помогать, чем можешь, или читать Федора Михайловича. В устах отца Александра это прозвучало очень сильно: выбор между путем деятельным и созерцательным. В то время, в нашей ситуации это означало — иди и работай. Как в Евангелии: «Вера без дел мертва».

Добровольцы, приходившие в больницу, — практикующие христиане, для которых Церковь, церковные службы и участие в литургии — источник сил и реализация их веры. Это те ценности, которыми добровольцы готовы были поделиться с больными детьми и их родителями. При их желании, разумеется.

Церковь дает детям много, но в особом, детском плане. Оказывается, они могут находиться с Богом в таких же глубоких и потрясающе личных отношениях, как святые, как те святые, которых эти же дети изобразили здесь на иконах.

У детей всегда сильное чувство Бога, это им дано. Бог без религии, без традиций, без установок на результат. И важно, чтобы дети с детства были в Церкви. Пусть они потом оттуда уйдут — в школе или позже. Но когда в их жизни что-то случится, им будет куда прибежать, потому что они это пережили в детстве, их

детское чувство Бога сохранится и поможет им выжить в трудные минуты.

Нам ещё предстоит поговорить о том, что именно — и как много! — дает добровольцам Группы милосердия общение с детьми. Но есть один аспект, о котором люди почти не задумываются: церковный приход, как любой коллектив, строится на определенном единомыслии всех его членов. Приход храма Покрова Богородицы при РДКБ состоит из взрослых добровольцев, больных детей и их родителей из разных городов, разного уровня образования и культуры, и основа общего единомыслия — больные дети, и именно они были в центре всей деятельности прихода, и создан он был для помощи детям.

Множество вопросов возникает перед добровольцем, пришедшим в больницу. Чем именно он может помочь? Безусловно, есть много тяжелой работы, но при хорошем финансировании и правильной организации все это должен обеспечивать персонал. Доставать дорогостоящие препараты или деньги, на которые их купить? Это забота министерства здравоохранения. Обеспечить больным детям обучение? Для этого существует министерство образования! Однако на практике оказывается, что вся больничная и государственная система не справляется: в 1990-е не хватало лекарств, кровезаменителей, не хватает их и сегодня. Благотворительные организации не в состоянии взять на себя решение этих проблем полностью, но кое-что удается. Добровольцы принимают на себя трудную ношу. Почему? Что они получают взамен?

...Я прихожу к больному ребенку, и оказывается, что все проблемы мира, все проблемы жизни человечества в этот момент концентрируются в нем — в маленьком мальчике или маленькой девочке.

Здесь, наверное, очень важно, чтобы было больше сердца и больше сострадания. Что я могу, в конце концов? Только «взять его на руки». Но, наверное, если я «возьму его на руки», именно этим я выполню ту задачу, которую в данной ситуации не может выполнить никто другой.

...Поскольку доброволец приходит из внешнего мира, у него есть свои проблемы, свои неприятности, свои нерешенные вопросы. И зачастую ребенок становится тем врачом, который помогает добровольцу справиться с проблемами, преодолеть их и решить. Здесь никогда не ясно, кто берет на себя трудную работу Господню, а кто ошушает, что «иго Его благо и бремя Его легко». Мне кажется, до предела важно никогда об этом не забывать...

Здесь много любви и очень много боли. Много беды и много удивительной радости. Много человеческого и много Божьего, очень много страшного. Здесь, конечно, все обнажено до предела — все чувства человеческие обнажены, все переживания. Когда отсюда уходишь, сердце болит, чудовищно болит, и вместе с тем уносишь особую радость, потому что наши дети, в отличие от многих здоровых детей, обладают огромной глубиной, огромной внутренней силой — каким-то очень большим духовным потенциалом, который все время реализуется. Поэтому мне такое служение дает очень много. Забирает много сил, приносит много боли, но и даёт очень много.

Каждому взрослому надо было сделать это сверх-усилие — понять, что чувствует малыш, когда ему больно (а это иначе, чем у взрослых!), что значат для ребенка игрушка, а для подростка — возможность учиться, развиваться, добиваться успеха, даже если болезнь его неизлечима.

Особое место в храме занимают огромные лошадь и мишка. Это очень красивые мягкие игрушки, подаренные нам художником-модельером Славой Зайцевым и его сыном Егором, тоже художником. Лошади присвоили имя Егоровна, мишка так и зовется Мишкой. Ребята обожают этих добрых зверей и, приезжая в очередной раз в больницу, всегда спешат их проведать. Даже пытаются кормить. У лошади уже нет одного глаза — наверное, от старости. Эти звери не только игрушки, но и помощники добровольцам: если вдруг на службе маленький прихожанин раскапризничался, он, как правило, успокаивается, садясь на Егоровну или Мишку.

Детство, детскость — какие, в самом деле, глубокие и порой не вполне осознанные понятия. Вспоминается проповедь отца Георгия, сказанная им на одной из литургий в РДКБ:

«...Если не обратитесь и не будете как дети, то не войдете в Царство Небесное», — с этими словами об-ращается к нам Христос, ко всем без исключения — и к взрослым, и к детям. Он хочет, чтобы мы были как дети. Что это значит? Быть ребенком совсем не означает ходить в детской одежде — будет очень смешно, если

взрослый человек наденет детскую одежду. Это что-то совсем другое.

Сегодня утром, когда я пришел в церковь, одна маленькая девочка, Даша, ждала Крещения. Увидев меня, она сразу сказала: «Дядя»... Вот, наверное, первый признак детскости: для маленького ребенка все люди — дяди и тети. Все люди родные. В детстве у нас нет врагов, в детстве мы не видим в людях плохого, а видим только хорошее. И есть в нашем сердце, пока мы остаемся детьми, здоровое чувство: нельзя оторваться от родителей слишком далеко.

И наша задача, когда мы вырастаем, почувствовать, что и от Бога, от Отца Небесного, как и от родителя, нам нельзя отрываться. Потому что человек, который отрывается от Бога, оказывается в самом ужасном положении. Прежде всего, он теряет чувство добра и зла — дорогу, по которой может идти... И когда человек отрывается от Бога, с ним начинают происходить совершенно непоправимые вещи. Жизнь его становится страшнее, чем путь корабля в море, который потерял управление и несется по воле ветра.

Давайте стараться учиться быть детьми и, становясь взрослыми по уму и ответственности, сохранять ту детскость, к которой зовет нас Христос, о которой говорит нам опыт святых и праведников. Дух детскости — это дух, вне которого и без которого мы перестаем быть людьми, а превращаемся в каких-то страшных носителей интеллекта и ничего другого...

Но, наверное, самое важное — дети не злятся долго. Да, они злятся ужасно, как и взрослые. Но не злятся долго, не держат зла. Ребенок не бывает злопамятным. И этому качеству, видимо, надо учиться больше всего.

Давайте молиться сегодня и всегда, чтобы Бог давал нам эту силу — не быть злопамятными, и тогда возможен призыв Христов, чтобы мы были как дети и

уподобились тому мальчику, которого Он обнял и показал ученикам как образец жизни. Давайте стараться быть такими, какими хочет видеть нас Иисус.

Больные и их родственники иногда воспринимают болезнь как наказание. Что ответить на вопрос ребенка или его родителей: кто виноват в этой болезни? За что меня наказали?

Для современной практики православия объяснение болезни и беды наказанием не так уж необычно — недаром в народе говорят: «Бог наказал». И люди, когда с ними что-то случается, нередко ищут этому объяснение, спрашивая себя: за что мне послана болезнь или беда, почему болеет мой ребенок? Вместо того чтобы прорываться сквозь беду или болезнь, человек погружается в свое прошлое и действительно находит причины, поскольку, как и все мы, делал что-то дурное. Однако от этого ничего не меняется. Вот почему поиски ответа на вопрос «за что?» — один из самых страшных тормозов, не только мешающих нам разумно относиться к жизни, но и не позволяющих Богу беспрепятственно в нашей жизни действовать.

Представление, будто та или иная болезнь есть наказание Божие, — одна из ярчайших форм прямого непонимания того, чему учит нас Иисус. Мы должны отказаться от такого видения болезни и беды. Если же пойдем этим путем, мы никогда не справимся с тоской и унынием, которые, как правило, сопутствуют болезни и беде... Но из Евангелия ясно, что Бог не наказывает, а милует.

не карает, а спасает. Образ карающего, убивающего Бога пришел к нам из языческих религий и Ветхого Завета.

Мы всё время ожидаем, что в результате наших молитв, покаяний, причащений и т.д. что-то немедленно должно поменяться на работе, в диагнозе болезни и вообще вокруг. Кроме того, в свое сознание мы внедряем средневековый образ всемогущего Бога, Который может все. А потом что-то случается — умирает ребенок, родители или ещё кто-то. И человек приходит на исповедь и говорит: «Я не хочу больше верить в Бога, он отобрал у меня все. Я не хочу верить, потому что Он злой». На что я отвечаю: «Не Бог злой, а жизнь очень трудная. Посмотрите на Крест. Бог явил, что такое слабость Божья, в крестной смерти Своего Возлюбленного Сына. Давайте почитаем Евангелие, где говорится о силе, которая в немощи совершается».

Субботним утром в церкви тишина и полумрак, но постепенно светлеет — от включаемых ламп и от детских голосов, что наполняют храм как будто птичьим щебетом. Не все дети приходят своими ногами — одних приносят мамы, другие приезжают на колясках, кое-кто — вместе с капельницами. Лысые после облучения, в стерильных масках... Литургия больных, детей, беззащитных, слабых. Словами этого не передать — надо видеть, стоять рядом, участвовать и повторять с надеждой молитву, добавленную отцом Георгием с первой службы:

«О всех детях, проходящих лечение в больнице сей, об их сродниках и всех лечащих...»

В праздники отец Георгий расширял эту местную молитву:

Давайте молиться обо всех. Молиться о тех, кто остался в палатах и боксах, потому что сейчас идут процедуры. Молиться о тех, кто находится в операционных, кто готовится к операции или только что её перенес. Молиться о наших докторах, которым приходится совершать большое дело и которым временами приходится очень трудно; молиться, чтобы Господь давал им силы, укреплял их и вразумлял, открывал новые пути к лечению болезней. Молиться обо всем персонале: сестричках, без которых больница не могла бы функционировать, обо всех тех, кто здесь занят хозяйством, — таких тоже очень много. Молиться о тех, кто нам помогает деньгами, — тех добрых людях, как в России, так и за границей, которые дают от своих денег на продолжение лечения, на аппаратуру, на медикаменты, на капельницы. Давайте молиться и о тех, кто помогает этому храму, чтобы он был здесь, о тех, кто хлопочет по храму, — кто-то сегодня пришел, кто-то на работе. Давайте молиться о тех семьях, что сложились здесь, в стенах нашей больницы. Кто-то из детей, проходивших здесь лечение, в стенах храма нашел родителей, которых прежде никогда не знал. Давайте молиться, чтобы укрепил Господь и родителей, и детей в этих чудесных семьях. Вот ещё один предмет для нашей молитвы. Давайте молиться и друг о друге, о нашем братстве, о том, чтобы мы друг друга поддерживали и никогда не забывали. Давайте вспоминать о тех, кто ушел из этой больницы, — их тоже очень мно-

го. Попытаемся молиться, как мы говорим на литургии, «о всех и за вся».

Среди волонтеров есть одна супружеская пара. Они пришли в больницу давно: Сережа — медик, его жена Алеся — музыкант. Ходили они, ходили, а потом произошла такая история.

Олега Д. грудным доставили в больницу с Сахалина. Родители отказались от него ещё в роддоме, поскольку у мальчика были тяжелые генетические аномалии, в основном опорно-двигательные, и некоторые другие патологии. За всю жизнь Олег перенес порядка тридцати операций. Никогда не унывал, хоть и очень страдал физически. Ходить поначалу не мог вообще — ползал или бегал на четвереньках в высоких ортопедических ботинках. Обычно кто-нибудь приносил его в храм, где он с удовольствием лазил по ступенькам (больничный храм, бывший конференц-зал, устроен амфитеатром).

В храме его все любили, баловали, играли с ним. Когда Олегу исполнилось шесть, Сережа и Алеся усыновили его. Сейчас Олегу 20 лет, он окончил общеобразовательную школу и музыкальную, играет на ударных в ансамбле музыкальной школы, получил диплом изостудии и даже иллюстрировал книгу, а в храме иногда помогает в алтаре. И после многочисленных и вполне удачных операций он буквально носится по городу на скоростном велосипеде.

А несколько лет назад произошла удивительная история. Олег лежал в больнице на плановой проверке и долечивании (его по-прежнему регулярно наблюдают

в РДКБ и «подправляют»). В его отделении, в соседней палате, оказалась девочка Ксюша Д., однофамилица Олега, с похожим диагнозом, тоже родом с Сахалина. Ее бабушка Л.Д. рассказала приемной маме Олега, что Ксюшины родители, узнав о ее болезни, оставили малышку в роддоме, сказав бабушке, что девочка умерла при рождении. Лишь через два года кто-то посторонний открыл Л.Д. страшную тайну: ее больная внучка, дочка младшего сына, живет в детском доме. Л.Д. тут же оформила опекунство, забрала Ксюшу, пыталась ее лечить и в итоге приехала с ней в РДКБ.

Олег Д. оказался Ксюше двоюродным братом, сыном старшего бабушкиного сына, который тоже скрыл от матери правду о рожденном больном ребенке и сказал, что тот умер. Познакомившись с внуком и его приемными родителями, бабушка упала перед ними на колени.

Когда же на литургии вся эта семья подходила и подъезжала на инвалидной коляске (кто как) к Святой Чаше, отец Георгий сказал: «Ну вот, а говорят, что Бога нет». Все вокруг плакали.

Но это ещё не конец истории — Олеговы приемные родители удочерили ещё одного ребенка, годовалую девочку, которую тоже зовут Ксюша. Вот такая семья есть на свете. И никаких мексиканских сериалов не надо.

Олег же в 2008 году стал студентом первого курса художественного вуза.

Рассказывает Сергей М., приемный отец Олега:

Я знал Олега с шести месяцев — делал ему массаж. Когда возник больничный храм, стала приходить моя жена Алеся — пела в хоре. А дальше так сложи-

лось — мы молились, чтоб у нас появился ребенок, и вдруг оба поняли, что должны усыновить Олега. Сложностей и со здоровьем его, и с характером было и есть предостаточно, но это наша жизнь...

Первое время отец Георгий бывал в больнице через день, а когда открылся храм — по субботам и ещё в какой-то день недели. Но по мере того, как его загружала жизнь, времени у него оставалось все меньше, и он стал приезжать только на службу раз в неделю, по субботам. Потом он стал болеть и иногда даже пропускал службы, потому что просто физически не мог прийти. Появилась помощь: много лет отцу Георгию сослужил и помогал папа выздоровевшей девочки, священник отец Димитрий Купреев.

Но был один день в году, который отец Георгий не пропустил ни разу: Великая суббота. Он очень любил этот праздник, и служба всегда бывала как-то особо торжественна. Именно в больнице, на проповеди, отец Георгий сказал впервые: «Мы — люди Великой субботы. Это день, когда Христос уже воскрес, а мир об этом ещё не знает. Его Воскресение происходит в тишине раннего утра, когда о нем уже узнают природа и жены-мироносицы».

В одну из Великих суббот, во время службы, когда священник переодевается из черных одежд в белые, открылись царские врата, и отец Георгий внезапно бросил в нас горсть лепестков живых нарциссов — знак того, что мы дождались...

Болея и реже бывая в больнице, отец Георгий внутренне никогда не расставался с маленькими прихожанами — рядом с ним всегда были игрушечные мишки, которых он очень любил и которых многие его знакомые, зная об этом, нередко ему дарили. Отец Георгий рассказывал, что дома у него была «мишкина школа». После прохождения занятий и окончания школы мишки приезжали в больницу и становились подарками детям. Лишь один мишка, нарисованный больной девочкой и подаренный ею «любимому батюшке», всегда висел у него дома.

Человек попал в больницу

составитель Людмила Улицкая