Священник Георгий Чистяков
Данте в Чистилище
Из книги "В поисках вечного града"
Приамо делла Кверча. «Вергилий и Данте в чистилище»
1444-50 гг.
Миниатюра к «Божественной комедии» Данте.
Британская библиотека, Лондон
Вторую кантику "Божественной комедии" читают гораздо меньше, чем первую. В ней, за исключением короля Манфреда, нет ярких фигур, какие чуть ли не на каждой странице встречаются в "Аде". И, что еще важнее, нет той остроты чувств, пафоса и резкости, которая почему-то считается главной чертой в творчестве Данте.
Биографы рассказывают, что современники говорили о поэте, когда он, уже старик, проходил по улицам Вероны: "Вот человек, который побывал в аду". О том, что в его поэме описано и чистилище, они не задумывались. И для нас, людей совсем другой эпохи, Данте - поэт ада, вместе с Вергилием переправлявшийся через Ахеронт на ладье Харона, как изобразил это Эжен Делакруа.
* * *
Что было известно о чистилище до "Божественной комедии"? Само это слово в нашем сознании нередко ассоциируется с западной духовностью, готикой и средневековым католицизмом. Но это не верно.
Хотя впервые о путешествии живого в мир усопших рассказывается в гомеровской "Одиссее", там, однако, нет деления на праведников и злодеев - умершие все вместе обречены находиться в печали подземного мира, где нет ни жизни, ни света, ни будущего.
Однако уже Платон знает, что такое чистилище. Это видно из диалога "Федон", в котором Сократ говорит о посмертной участи человека. Он утверждает, что умершие, преступления которых неисправимы, низвергаются в Тартар, а прожившие жизнь свято освобождаются от заключения в земных недрах, приходят в страну высшей чистоты и живут в настолько прекрасных обиталищах, что рассказать об их блаженстве почти невозможно.
Третья доля выпадает державшимся в жизни середины: они оказываются близ берегов Ахеронта, где живут, очищаясь (kathairomenoi) от прегрешений, совершенных при жизни. Подобная участь ожидает и тех, кто совершил преступления тяжкие, но все же искупимые. Последние ждут, чтобы именно те люди, которым они при жизни нанесли обиду, простили их, и страдают до тех пор, пока не вымолят у своих жертв прощения.
Из этого рассказа достаточно ясно вырисовывается образ чистилища, причем, как всегда у Платона, он оказывается не только ярким, но и объемным. В нем ощущается пространство и глубина, высота небесного свода, воздух и бесконечность - все то, что будет потом так поражать читателя в поэме Данте.
Позднее образ чистилища появится у Вергилия, который в "Энеиде" заставит Энея спуститься, как некогда сделал это Одиссей, туда, где пребывают тени умерших. Вергилий подробно описывает скорбные поля, где Эней встречает души безвременно умерших младенцев, самоубийц и, наконец, тех, кто погиб от несчастной любви, - страсть не оставляет их и после смерти.
Сразу вспоминается посмертная судьба Паоло и Франчески и вообще первые круги Ада у Данте. Как в "Энеиде", так и у Данте умершие не мучаются физически, но чудовищно страдают от нравственной боли. Далее Эней видит убитых в бою воинов и только затем попадает (сказать, что он туда спускается, исходя из текста Вергилия, невозможно - это резко отличает Аид "Энеиды" от Ада "Божественной комедии") в "жестокие царства", где корчатся от мук те, кто до самой смерти (dum vita manebat - "пока в них оставалась жизнь") продолжали совершать нечестивые поступки. Они наказаны и будут мучаться вечно. Это уже очень похоже на дантов Ад.
Оттуда Эней попадает в Элизий, где в тенистых и в то же время напитанных солнечным светом рощах живут счастливые души. Но их мало, ибо в большинстве своем одни усопшие "наказанья несут, прегрешенья былые в муках свои искупая", другие - "в пучине широкой грех омывают постыдный", у третьих греховность выжигается огнем (exuritur igni). Эней видит это "чистилище" только издалека и поэтому узнает о нем из рассказа своего отца Анхиза.
Слово "очищаются" Вергилий (в отличие от Платона) не употребляет, но нарисованная им картина в целом уже близка к тому образу "очистительного огня", что появится в VI веке в "Диалогах" святого Григория Великого и затем займет важное место в средневековых латинских видениях. Важно отметить, что Платон и Вергилий говорят о посмертном очищении от грехов в контексте переселения душ, чего христианские авторы, разумеется, в виду не имеют.
С точки зрения Вергилия, души человеческие очищаются для того, чтобы затем, "память утратив, свод увидели вышний снова они и желанье познали бы в тело вернуться". У святого Григория очищение душ усопших "от некоторых не тяжких прегрешений" осуществляется не для возвращения к этой, но для будущей жизни. Поэтому он говорит о чистилище намного более сдержанно (чем это делает Платон), предупреждая читателя, что ему "следует знать, что даже и от самых малых грехов никто не получит очищения, если он, находясь еще в этой жизни, не заслужит добрыми делами прощения в будущей".
Данте рассуждает еще осторожнее. Он, словно развивая мысль святого Григория, предлагает нам пройти через чистилище при жизни. Беатриче проводит поэта, который "устремил шаги дурной стезей", через ад и чистилище, "чтоб с ложного следа вернуть его", ибо уверена, что это путешествие приведет Данте к раскаянию и обновит его жизнь. Никаких других целей, отправляя его в это странствие по местам, куда путь для живого обычно закрыт, она не преследует.
Чистилище в "Божественной комедии" - гора с крутыми склонами; к вершине ведет лестница, но она то и дело прерывается, и тогда вверх приходится карабкаться по тропинке, почти отвесной. Данте рисует путь, который напоминает лестницу преподобного Иоанна Лествичника.
Это трудный и утомительный путь наверх, который, однако, в какие-то моменты вдруг неожиданно оказывается легким и радостным - последнее случается, когда путник преодолевает еще один грех. Вот доминанта Дантова "Чистилища", а совсем не тот "очистительный огонь", о котором, как правило, говорят средневековые визионеры.
Об огне у Данте упоминается, но он всегда остается на втором плане. Как высокая гора чистилище впервые изображается в видении блаженной Матильды из Хакенборна (XIII век); именно отсюда, скорее всего, взял этот образ Данте, язык которого во второй кантике "Божественной комедии" до того насыщен совершенно особой лексикой, что иногда кажется, будто читаешь руководство для альпиниста.
Данте преодолевает "горный склон", который вырастает перед ним "стеной такой обрывистой и строгой, что самый ловкий был бы устрашен", оглядывает крутые скаты, поднимается с утеса на утес, проходит между сжатых скал и ступает "на верхний край стремнины оголенной". Порой он видит, что "так высока скалистая стена, что выше зренья всходит к небосводу". Стоит Данте на минуту задержаться, как Вергилий сверху окликает его. Поэт поднимается на крутой откос и, когда тропа идет над бездной, проходит по кромке, "где срывается скала".
В итальянском языке нет, наверное, слов, так или иначе связанных с описанием рельефа, которые не попали в "Божественную комедию". Но это не прихоть автора. Вероятно, прав был Шатобриан, когда говорил, что подвижники не случайно выбирали для своих подвигов не просто горы, но среди гор самые недоступные места. Чистилище - это путь наверх, но не просто путь, а путь, наполненный молитвой.
Данте в Чистилище. Густав Доре* * *
Почти в каждой песне "Чистилища" звучат латинские богослужебные тексты. Первый из них "In exitu Israel" - это псалом 113, "Во исходе Израиля из Египта". Как раз на этот псалом Данте ссылается в одном из писем, указывая, что в нем в аллегорической форме говорится о том, как душа от тягости греха переходит к блаженному состоянию. Восхождение - вот та задача, которую Данте ставит перед собою и перед читателем поэмы. И это восхождение невозможно без молитвы.
В конце IX песни Данте слышит пение "Te Deum laudamus" ("Тебе Бога хвалим") и восклицает: "И точно то же получалось тут, что слышали мы все неоднократно, когда стоят и под орган поют, и пение то внятно, то невнятно". В XXI песни раздается "Gloria in excelsis Deo" ("Слава в вышних Богу") - Великое славословие, которое всегда поется в начале латинской мессы. Затем (в XXX песни) звучит "Sanctus" ("Свят,Свят, Свят"), правда, Данте цитирует не начало, а только последний стих этого песнопения: "Benedictus, qui venis" ("Благословен грядый"), а выше, в XVI песне, уже был упомянут "Agnus Dei" ("Агнец Божий"), гимн, который поется в заключительной части мессы перед причащением.
Таким образом в "Чистилище" у Данте звучат практически все основные тексты, поющиеся во время совершения таинства Евхаристии, в том числе и "Salve, Regina" ("Радуйся, Царица"); этот гимн нередко поется сразу после окончания мессы. Звучит здесь и вечерняя песнь "Te lucis ante terminum" ("Перед закатом солнечным"), напоминающая "Свете тихий", и фрагмент литании (XIII песнь), и - причем три раза в разных местах - 50-й псалом. "Создается полное впечатление, - говорит по этому поводу Франческо де Санктис, - что находишься в церкви и слушаешь пение прихожан".
Все тридцать три песни "Чистилища", как внутренний стержень, пронизывает один евангельский текст, всегда цитирующийся поэтом на латыни, то есть в том варианте, что звучал в храмах Флоренции и Вероны во время богослужения: это начало Нагорной проповеди, Заповеди Блаженства. "Beati pauperes spiritu" (XII,109), "Beati misericordes" (XV,38), "Beat pacifici" (XVII,68), "qui lugent" (XIX,50), "sitiunt" (XXII,6), "Beati mundo corde" (XXVII,8) - "Блаженны нищие духом, блаженны милостивые, блаженны миротворцы, плачущие, жаждущие, блаженны чистые сердцем".
Почти все девять стихов, с которых начинается Нагорная проповедь, так или иначе процитированы или упомянуты в "Чистилище" у Данте. Этот текст, который на Руси поется каждый день в начале литургии, на Западе включается в богослужение не часто, поэтому его присутствие в "Божественной комедии" в качестве литургического песнопения кажется неожиданным - скорее всего, здесь проявляется влияние на Данте святого Франциска, который в своих "Увещательных словах" ("Admonitiones") неоднократно обращается к "Блаженствам".
В начале XI песни звучит молитва "Отче наш". Это единственный случай, когда литургический текст приводится у Данте не на латыни. Близкий к латинскому, но итальянский вариант молитвы "O Padre nostro" - это не просто перевод, но, скорее, молитвенное размышление над латинским текстом, который здесь дополняется цитатами из Апостольских Посланий и книг Ветхого Завета и таким образом словно раскрывается навстречу Богу наподобие цветка.
Есть все основания предполагать, что Данте прямо подражает святому Франциску, среди сочинений которого есть молитвенное толкование "Отче наш" - тонкий поэтический текст, полностью обращенный к Богу. Как у Франциска, так и у Данте - это не перевод и не толкование, а молитвенное восхождение к Творцу.
* * *
В "Чистилище" постоянно говорится о молитвах за усопших: король Манфред просит Данте, когда тот вернется на землю, пойти к его дочери и рассказать правду об отце, чтобы она о нем молилась; просят молиться о них и другие, и не только просят, но и рассказывают о том, что молитвы живых уже помогли им. В XIII песни одна из теней восклицает: "Мой долг ужасный еще на мне бы тяготел вполне, когда б не вышло так, что сердцем ясный Пьер Петтинайо мне помог, творя, по доброте, молитвы о несчастной". (Интересно, что латынь, которой так насыщено "Чистилище", в "Рае" у Данте больше вообще не звучит.)
Но в "Чистилище" слова все еще нужны. Необходима здесь и живопись. Глазам поэта предстают здесь фрески, на которых изображается Благовещение (X песнь), Рождество Христово (XX песнь), Иоанн Креститель, насыщающийся в пустыне акридами и медом, Христос на дороге в Эммаус, мученичество святого Стефана и другие сюжеты. Оказывается, что Данте прокладывает новые дороги не только для поэтов, но и для художников и музыкантов, а также для свободного от схоластического наследия богословствования - так, в XVII песни ставится вопрос о том, в чем следует искать источник воображения художника.
Как во фресках, которые видит в своем воображении поэт, так и в его размышлениях в "Чистилище" грусти и тоске всегда сопутствует радость, а в воздухе витает какая-то светлая печаль. Это "мир сердечной теплоты, проникнутый печалью", как говорит де Санктис. Тени, встречающиеся поэту на его пути наверх, задумчивы, они грустят, вспоминают о близких, о тех, кто им особенно дорог, плачут, но не терзаются.
Чувство, которое ими владеет, обозначается у Данте словом il disio, которое почти невозможно перевести ни на один язык: это любовь и тоска, радость и печаль одновременно. Вечером, говорит поэт, нас томит печаль, а колокольный звон издалека оплакивает кончающийся день, словно умершего. Утром, когда рассеивается туман, на небе появляется солнце; оно в "Чистилище" сияет, но при этом здесь у Данте всегда царит раннее утро или, наоборот, вечер, но не день.
Утром "наложница древнего Тифона", то есть гомеровская "с перстами пурпурными Эос" или Аврора из поэмы Вергилия, покинув объятья своего сладостного друга, "выходит в белом на балкон".
На этих стихах, с которых начинается IX песнь, нельзя не остановиться. Образ, в основе своей гомеровский, по какой-то причине мгновенно претворяется в куртуазный, обычный для поэзии трубадуров: час свидания заканчивается, и прекрасная дама на заре выпархивает на балкон. Это так называемая альба, или песня зари. В чистилище любовь ушла в прошлое, но она не умерла и не забыта; вообще забывать о том, кто был тебе дорог, по-настоящему страшно - вот еще одна из повторяющихся в "Чистилище" максима.
"Чистилище" - это встреча. "Тени, здесь и там, лобзаньем спешат друг к другу на ходу прильнуть и кратким утешаются свиданьем".
Так Стаций бросается навстречу Вергилию и пытается обнять его, забыв, что ни у того, ни у другого нет плоти (так некогда у Гомера Одиссей безуспешно пытался обнять в Аиде свою мать Антиклею, трижды заключая ее в объятья и каждый раз обнаруживая, что обнимает воздух).
Эту же сцену повторил в "Энеиде" Вергилий, рассказав, как Эней бросился навстречу своему отцу Анхизу и, подобно Одиссею, трижды пытался обнять его, но "трижды объятый напрасно из рук выскальзывал образ". Сам Данте встречает своего друга Каселлу (II песнь): "Как в смертном теле, - молвил дух тогда, - тебя любил я, так люблю вне тленья".
* * *
Люди в "Чистилище" не забывают друг друга, молятся, не о себе, а о своих близких, волнуются за родных, грустят при разлуке и не забывают прошлого (в отличие от чистилища у Вергилия, где о прошлом необходимо забыть). Души сохраняют в памяти то лучшее, что их соединяло, - вот что такое "Чистилище" у Данте. На трудном пути к вершинам человек не развоплощается, как думал Платон, для возвращения к прежней жизни в новом теле и не сгорает в "очистительном огне" для вхождения в жизнь вечную, как считал святой Григорий Великий, а с трудом, но все же очищается от лени, злобы, гордыни, уныния, скупости и других пороков.
При этом он сохраняет свое "я" и свои привязанности. Данте говорит, вероятно, не столько о "жизни после смерти", сколько о той дороге, по которой каждый из нас приближается к смерти, о последнем периоде жизни здесь, о годах, когда человеку уже, действительно, надо прислушаться к словам святого Франциска: "Братья, пока у нас есть время, будем творить добро".
(Впервые опубликовано в Русской мысли 26 февраля 1998 г.под названием "Мы шли всё выше")
Также на эту тему:
Вы можете помочь развитию этого сайта, внеся пожертвование
