Тематический указатель

 

 

Помогите Божьему делу

 

 

 

 

 

 

 

Как читать Библию?

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

священник Русской Православной Церкви Георгий Чистяков

didahe.ru

Священник Георгий Чистяков

Чтобы эта дорога стала моею...

Из книги "В поисках вечного града"


Betzy Akersloot-Berg. North Sea Beach

 

Вслушиваясь в ворчание волн, я иду по песчаному берегу моря. Мне предстоит пройти километров семь или восемь. Погода не особенно холодная, скорее даже тепло, но людей на пляже почти нет, поскольку в этой части Латвии отдыхающих всегда немного. Поэтому море сегодня принадлежит мне одному...

"Ах, как давно то было", - как воскликнул однажды Владимир Соловьёв. Но оно, "море великое и пространное" - "mare magnum et spatiosum" - действительно было в тот день моим. От горизонта до горизонта. Северное море... Так, начитавшись Гейне с его "Nordsee", я называл тогда Рижский залив. В те годы я был абсолютно уверен, что никогда и ни при каких обстоятельствах не попаду в Европу (граница была на замке), а поэтому оставалось одно - фантазировать, мысленно превращая Латвию в Германию, Эстонию - в Швецию, а Крым - в Элладу.

Я был юн и несчастен, как бывают, наверно, в девятнадцать лет несчастны все или почти все, а в особенности студенты-филологи, только вчера в тишине библиотеки открывшие для себя горький вкус романтической тоски. Я шел босиком по берегу моря и бормотал про себя слова из 142-го псалма: "Notam fac mihi viam, in qua ambulem", - или: "Скажи мне, Господи, путь, в онь же пойду". Я был чудовищно одинок и невыносимо несчастен, хотя было мне, на самом деле, удивительно хорошо.

In qua ambulem. Глагол в сослагательном наклонении, а вернее, в конъюнктиве указывает на то, что придаточное это - не просто определительное. Оно не только отвечает на вопрос "какой именно путь?", но несет в себе ясный оттенок цели, ибо местоимение qui выступает здесь в роли союза ut. "Скажи мне, Господи, путь, чтобы я по нему пошел". Чтобы... Чтобы... Чтобы... Звенит где-то глубоко-глубоко внутри у меня это "чтобы", как колокола на Пасху во время крестного хода... И вообще Библия почти никогда не отвечает на мои вопросы, но просто указывает дорогу. Чтобы она, эта дорога стала моей. "In qua ambulem" - "в онь же пойду".

Латинская грамматика, в которую я был тогда влюблён без всякой меры, удивительно точно расставляет все акценты в любом тексте, а здесь, в псалмах царя Давида, она просто творит чудеса. Придаёт стихам, так хорошо знакомым и так давно известным, столько раз читанным на клиросе и дома, в полумраке вечернего богослужения и в пронзительные мгновения утренней зари перед началом ранней обедни, новую точность. Открывает их абсолютно новое для меня измерение. In qua ambulem. Ambulem.

Слова "Domine" или "Господи" здесь нет. Я его знаю из славянского перевода, ибо постоянно читаю на утрени шестопсалмие: "Скажи мне, Господи, путь, в онь же пойду, яко к Тебе взях душу мою". Есть оно и в греческом, у семидесяти толковников, в так называемой Септуагинте... Но только не тут, у блаженного Иеронима, латинского переводчика Писания. В его Вульгате оно стало невидимым, хотя, конечно, же, в отличие от московского студента начала семидесятых, он, великий филолог и аскет, помнил по-гречески все псалмы на память.

И в иврите в этом месте тоже отсутствует слово "Господи"... А вообще Иероним удивительно точно воспроизводит еврейский текст Слова Божьего. Не случайно же он опирался на Оригена и его Гексаплы. А Господь? Он, конечно же, присутствует и здесь, но невидимо: "Камо пойду от Духа Твоего и от лица Твоего камо бежу..."

Я всё иду и иду по берегу моря и повторяю свое "Notam fac mihi viam" - "Скажи мне, Господи, путь". По латыни, однако, эти слова звучат чуть-чуть по-другому: "Сделай путь для меня заметным...", а не просто "скажи (или укажи) мне". Русским словом "путь" обычно переводится латинское "iter", слово, постоянно встречающееся в записках у Юлия Цезаря, холодное и военное, слово, от которого несет полбой, что ели голодные и злые римские солдаты. Но тут в псалме у Иеронима стоит совсем другое, удивительное и в своей простоте прекрасное слово via. Просто дорога. Это его, именно его употребляет Иисус, когда говорит: "Аз есмь путь, и истина, и жизнь". Хотя, разумеется, Он произносит эти слова по-арамейски.

Ноги тонут в теплом песке. "Quemadmodum desiderat cervus", или "Им же образом желает елень". Только тут, в сорок первом псалме, имеется в виду раскаленный песок Палестины, а не теплый - Рижского взморья. Но пить хочется всё равно, а воды из залива не напьешься... Правда, в отличие от оленя, в пустыне страдающего от жажды, я знаю, что скоро приду в деревню, где меня ждет отец Людвиг, старый католический священник, недавно вернувшийся из Сибири, куда был выслан и где прожил почти двадцать лет.

А вообще в христианстве соединяется несоединимое. Во первых, Галилея с её арамейским языком и кудрявыми головами загоревших до черноты детишек - это о них говорит Иисус: "пустите детей и не возбраняйте им приити ко Мне". Потом - Греция с литургией Златоуста и тою церковной поэзией, которая так похожа на трагедии Эсхила и Еврипида. А далее - моя любимая латынь и блаженный Иероним. Христианство - это славянский язык и французская готика. Это знаменный распев и гудение органа под сводами святого Якоба в старой Риге. И церковь Сретения в Новой Деревне. И мои арбатские старушки, которых я преступно бросил, сбежав в Прибалтику... И тишина на Немецком кладбище в Москве...

Сегодня мне удивительно хорошо, потому что солнце не жжёт, а греет. Хорошо, потому, что via, та дорога, о которой говорится в псалме, сегодня ясно открывается моим глазам. Потому что меня ждет отец Людвиг, который знает латынь намного лучше меня и помнит на память не только все без исключения псалмы, но чуть ли не всех римских поэтов. Горация, Тибулла и Овидия.

Отец Людвиг старше меня на шестьдесят с лишним лет. Старый и сгорбленный, со скрюченными пальцами, он казался мне тогда похожим на Ференца Листа. Крестьянский сын из латышской деревни, получивший великолепное образование в Варшаве задолго до революции и уже полвека назад рукоположенный в священники, он - во всех отношениях человек совсем из другого мира. Но почему-то мы понимаем друг друга с полуслова. Мы будем сидеть на пороге его утопающего в цветах дома и читать, перебивая друг друга, то псалмы, то оды Горация Флакка, то какие-то куски из Публия Овидия Назона.

Дедал с Икаром летят высоко над землею и смотрят вниз, а там внизу рыбак своею дрожащею удочкой ловит рыбу. А снизу смотрят на летящих по небу людей пастух, который опирается на посох, и пахарь, склонившийся над плугом, удивляясь и думая, что это боги. Это место из "Метаморфоз" Овидия я запомнил на фоне трех белых пионов в садике у отца Людвига и потом вспоминал эти пионы всякий раз, когда доходил до него, читая Овидия со студентами.

Мне приходилось останавливаться и отходить к окну. В звуках этих известных каждому, кто учит латынь в университете, гекзаметров, я слышал и ворчание моря, и глухой голос отца Людвига, и те псалмы, которые мы с ним тогда читали, и запах его цветов, и бормотанье старухи-латышки, что помогала ему по хозяйству.

Дойдя до слов "stivave innixus arator" ("и над плугом склонившийся пахарь"), отец Людвиг остановился и процитировал на латыни стих из предначинательного псалма "Изыдет человек на дело свое и на делание свое до вечера". Usque ad vesperum... А вообще он был убежден в том, что римские поэты знали многие места из Ветхого Завета по греческим стихотворным парафразам, сделанным в эллинистической Александрии, и сознательно их цитировали.

Через несколько дней в Пустыньке я расскажу об этой встрече архимандриту Тавриону, который скажет: "Люди быстро уходят, поэтому вам надо успеть подружиться с ними". На слове "успеть" он сделает какое-то особенное ударение. Потом помолчит и добавит: "Латынь... Учи латынь". А потом достанет маленькую книжечку на латыни c псалмами и выдержками из апостольских посланий и подарит мне на память. Прибавив скороговоркой: "Все равно здесь её никто читать не будет", - чтобы я не подумал, что это подарок или какой-то особый знак. Это мне тоже помнится до сих пор. Что же до самого Бревиария, полученного от отца Тавриона, то он, к счастью, цел и сегодня.

С последней электричкой я возвращаюсь в Ригу. Здесь меня ждёт, не ложась спать, хотя ему завтра вставать на работу, Мстислав Николаевич Лишев, у которого я живу. Он тоже знает по-латыни, потому что он ихтиолог, но только названия рыб. Их совсем не centum quinquaginta tres, или сто пятьдесят три, как считал ученейший Иероним, думая, что в Евангелии от Иоанна указано это число, ибо в природе существует именно столько их видов, а несравнимо больше.

Поэтому встречает меня мой тоже давно теперь умерший хозяин длинным латинским монологом. Из него я почти ничего не понимаю. Только одно понимаю, что какие-то рыбы, из тех, что упомянул Мстислав Николаевич, всё-таки были выловлены тем рыболовом tremula cun harundine, с дрожащею удочкой, о котором рассказано у Овидия, или Симоном Петром с другими учениками, "когда уже настало утро, а Иисус стоял на берегу, но ученики не узнали, что это Иисус". С этими мыслями я засыпаю. "Ego dormivi et soporatus sum" - "Аз уснух и спах", как говорится в первом псалме шестопсалмия. Бесконечно счастливый, потому что мне девятнадцать лет.

к содержанию

 

Мы просим вас оказать помощь создателям этого сайта.
Если вам оказались интересны и полезны материалы, опубликованные здесь, перечислите, пожалуйста, любую сумму денег.
Даже небольшая сумма будет полезна.  
Здесь - о том, как Вы можете помочь, внеся пожертвование

Главная
Слово Божие
Нужна помощь
ЖЖ