Священник Георгий Чистяков

"Свет во тьме светит"

Глава 22
ХРИСТОС ПОСРЕДИ НАС

 

Евангелист Иоанн, диктующий Прохору увеличить
Федоровское Евангелие Ок. 1327 г.

273

Подводя итоги размышлениям над текстом Евангелия от Иоанна, нельзя не подчеркнуть, что, говоря «Матфей пишет» или «Марк сообщает», мало кто сегодня имеет в виду, что апостол Матфей или Иоанн Марк являются авторами этих текстов. Так говорится исключительно для краткости. Определить авторство Евангелий, входящих в Новый Завет, весьма непросто. Если всего лишь задуматься над самим заглавием того или иного Евангелия на греческом языке, то выражение «ката Матфеон» или «ката Маркой» и так далее на русский язык должно переводиться как «согласно Матфею» или «согласно Марку». Следовательно, это не сочинение самого Марка (или Луки, или Матфея, или Иоанна), а текст, написанный или, вернее, записанный согласно проповеди этого евангелиста. Текст, что, возможно, содержит только какие-то отдельные принципы, слова, элементы концепции проповеди того или иного евангелиста. Каждое из четырех Евангелий «вырастало» постепенно, передавалось из уст в уста, возглашалось во время богослужений, постепенно дополняемое новой информацией, новыми деталями.

Нетрудно заметить, что, например, в Евангелиях от Марка и от Матфея очень многое повторяется. Возникает вопрос: какое было написано раньше? Предание (довольно позднее) утверждает, что сначала было написано Евангелие от Матфея для евреев, потом Евангелие от Марка для римлян, затем Евангелие от Луки для греков, и, наконец, достигший глубокой старости евангелист Иоанн, прочитав все эти Евангелия, дополнил их тем, что было

274

упущено тремя евангелистами, — так возникло четвертое Евангелие, от Иоанна. Евсевий Кесарийский, изложивший такую точку зрения и, возможно, бывший автором этой теории, скорее всего, сам никогда не сопоставлял между собою тексты Евангелий. Сравнение повествова­ний от Марка и от Матфея показывает, что Евангелие от Марка не могло быть записано позже, казалось бы, перво­го Евангелия — от Матфея, ибо то, о чем у Марка расска­зано подробно, у Матфея присутствует, но в явно сокра­щенном виде (в частности, рассказы о совершенных Иисусом чудесах).

Вместе с тем у Матфея есть значительные части, кото­рых просто нет у Марка: Нагорная проповедь, притчи о Страшном суде, о десяти девах и др. Замечаешь, что Евангелие от Матфея словно бы состоит из двух частей: к тексту, очень напоминающему Евангелие от Марка, до­бавлена прямая речь Иисуса: Нагорная проповедь, притчи, наставления двенадцати апостолам и т. д. Вероятно, этот текст — прямая речь Иисуса — и составлял первоначальное Евангелие от Матфея, оригинал которого напи­сан на арамейском языке. Не случайно же Нагорная про­поведь, притчи, наставления с легкостью поддаются обратному переводу с греческого на арамейский язык, что дает возможность говорить об их принадлежности к ара­мейскому протоевангелию от Матфея. Впоследствии к этому тексту, переведенному с арамейского на гречес­кий, был добавлен материал, взятый из того же источни­ка, которым пользовались авторы Евангелия от Марка. Так появились два очень похожих текста — современные Евангелия от Матфея и от Марка. Если авторы Евангелия от Марка хотели показать Иисуса в действии, то задача авторов Евангелия от Матфея — показать Его как Учите­ля: рассказать о том, что Он говорит и как Он учит. Это одно из принципиальных различий между первыми двумя Евангелиями.

И все же — почему каждое каноническое Евангелие во всех без исключения рукописях носит название «от Мат­фея», «от Марка» и так далее? Прежде всего, конечно, по­тому, что в древности чрезвычайно важную роль играл ав­торитет автора. Именно поэтому имели хождение так называемые псевдоэпиграфы — когда тот или иной текст подписывался именем известного человека, что сообщало тексту особую авторитетность. Но Евангелие — это не псевдоэпиграф (в отличие, например, от Евангелия Нико-дима, не имеющего к упоминающемуся в Евангелии от Иоанна Никодиму никакого отношения).

Почему каждое из четырех Евангелий поименовано именно так, а не иначе? Не в последнюю очередь по той причине, что в каждом из них содержится портрет пред­полагаемого автора. Так, в Евангелии от Марка говорит­ся о юноше, который был схвачен стражниками, но вы­рвался от них, при этом покрывало, в которое юноша был одет, осталось у них в руках, а он убежал голым. Древнее предание увидело в этом юноше самого евангелиста. В Евангелии от Луки рассказано, что двое учеников Иису­са — один по имени Клеопа, имя второго не названо — шли из Иерусалима в Эммаус и по дороге встретили путника, который оказался воскресшим Иисусом. В не на­званном по имени ученике предание видит евангелиста Луку. Согласно преданию, человек, сидящий за мытни-цей (ящиком для сбора денег) в Евангелии от Матфея, — сам Матфей, это Евангелие представляет как бы автопор­трет евангелиста. В Евангелии от Иоанна неоднократно упоминается ученик, которого любил Иисус, по преда­нию, это Иоанн.

Можно было бы предположить, что те общины, что дали Евангелиям наименования, хотели этим придать им больший вес, однако (и это важнее всего остального!) ка­ноническими они признаны не потому, что приписывают­ся Марку, Матфею, Луке или Иоанну. Ведь евангелия от Петра, от Никодима, от Фомы, от Иакова и другие в канон не вошли — выходит, те, кто приписывал тексты са­мому апостолу Петру или апостолу Иакову, несмотря на блестящие псевдоэпиграфы, цели не достигли.

Евангелия, вошедшие в церковный канон и составив­шие основу Нового Завета, признаны подлинными не по­тому, что подписаны именем того или иного евангелиста, а исключительно в силу своего содержания. Сравнивая че­тыре канонических Евангелия с многочисленными апо­крифическими, мы видим, что, во-первых, в каноничес­ких значительно меньше рассказов о чудесах. В них нет невероятных, сверхъестественных чудес, которыми напол­нены все остальные евангелия.

Во-вторых, ни в одном каноническом Евангелии нет какой-либо «основной идеи», в то время как евангелия, отвергнутые Священным Преданием, всегда пронизывает какая-то идея, доктрина; как правило, они представляют собой философско-богословские трактаты, цель кото­рых — что-то доказать. Главной задачей авторов апокри­фических евангелий было провести ту или иную мысль, а не изобразить Иисуса. Напротив, все четыре Евангелия, вошедшие в Новый Завет, отличает то, что они представ­ляют собой словесные иконы Иисуса, и признак их кано­ничности — не авторство (авторство всегда доказуемо с трудом, если доказуемо вообще), а в содержании, в том, с какой целью они написаны. Нетрудно заметить: кано­нические Евангелия создавались, чтобы сохранить образ Иисуса.

В каждом из четырех Евангелий есть трудные места, с которыми зачастую связаны самые важные, принципи­альные проблемы. Над многими из них исследователи бьются до сих пор. Остановимся на некоторых. В Еванге­лии от Марка Иисус не хочет, чтобы о Его чудесах шла молва, поэтому запрещает о них рассказывать. Экзегеты называют эту черту второго Евангелия мессианской тай­ной. Тот факт, что Иисус — это Христос, Мессия, остает­ся тайной для окружающих Его людей вплоть до того момента, когда Петр восклицает: «Ты Христос» (Мк., 8:29). Иисус хочет, чтобы Его проповедь звучала не как пропо­ведь Мессии, а как слова простого учителя, каких в то вре­мя в Палестине было много.

Достаточно открыть Талмуд или книги о Талмуде, что­бы узнать, что в каждом городе были десятки авторитет­ных раввинов, вокруг которых собирались ученики. В Евангелии от Марка Иисус хочет быть одним из мно­гих, тех, кто живет с Ним в одно время, а не получить сла­ву Мессии. Это очень важный момент. Ведь современни­ки Иисуса — как, впрочем, и люди последующих веков — ждут от Мессии, что Он придет и все устроит, даст точные указания, что, как и при каких обстоятельствах делать, а главное — решит все их проблемы. Иисус же именно этого и не хочет. Он стремится быть не прославленным, а услышанным. Он хочет не власти, не подчинения, а вну­треннего обновления всякого человека, к которому Он обра­щается.

Как только начинает распространяться слава о Нем как о Мессии, о таком внутреннем обновлении речи уже быть не может. Перед Ним начинают трепетать, благоговеть, от Него ждут чудес, проявления власти, но слушать Его пе­рестают... Именно поэтому Иисус всячески препятствует распространению слухов о Себе как о Мессии, в отличие от многочисленных лжемессий, возглашавших на всех площадях: я Мессия, я Христос! Такова логика любого лжемессии: ему нужно прежде всего заявить о себе, занять пустующее место Божьего Помазанника и привлечь к се­бе людей.

В Евангелии от Матфея атмосфера тайны вокруг Иису­са не так заметна. Он предстает здесь как Учитель, а не как Тот, Кто обладает какой-то особой властью. Не случайно поэтому слова «Дана Мне всякая власть на небе и на зем­ле» появляются только в самом конце, в заключительной фразе Евангелия от Матфея.

Итак, сначала Иисус обращается к людям как один из учителей. Только усвоив и, главное, приняв в свое сердце Его учение, человек может понять, что оно уникально. Проповедуя то, что завещал нам Иисус, мы очень часто начинаем с заявлений об уникальности Его учения. У Иисуса же другая задача. Он хочет, чтобы Его слушатель сам (без чужой подсказки!) понял, что сказанное Им не похоже ни на что ранее слышанное. Наверное, потому и была такая вера у мучеников, умиравших за Христа и Его Благую весть, что каждый из них сам открыл для себя уни­кальность учения Христа, а не понял это из первой кате­хизической беседы. Иначе они вряд ли отдали бы жизнь за Иисуса, скорее всего, в условиях гонений они просто ото­шли бы от Него, на этом их христианство и закончилось бы. Иисус идет путем трудным, но удивительным. Он го­ворит со Своими учениками (а через евангельский текст — и с нами), и в конце концов каждый открывает для себя уникальность Его учения. Так было не только в апостоль­ские времена, так бывает и сейчас.

Мы просто начинаем читать о том, что делал и говорил Иисус, и в какой-то момент открываем для себя, что боль­ше нам не к кому идти после того, как они услышали Его слово. Как в Евангелии от Иоанна, когда Иисус спраши­вает учеников: «Не хотите ли и вы отойти?» — на что Петр отвечает Ему: «Господи! к кому нам идти? Ты имеешь гла­голы вечной жизни» (Ин., 6:67—68). Ученики Иисуса по­няли, что им идти некуда, что тот путь, который им от­крыт, — единственный, по которому они теперь пойдут. Эта очень важная черта евангельской проповеди Иисуса раскрывается в Евангелии от Марка и некоторых частях Евангелия от Матфея.

В первом Евангелии есть ещё один момент, на который не всегда обращают внимание: Иисус выглядит здесь как новый Моисей. Как Моисей спускается с горы со скрижа­лями, на которых начертаны десять заповедей, так и Иисус обращается к слушателям с горы со Своею Нагорной проповедью. Между Пятикнижием и Евангелием от Матфея вообще можно провести множество параллелей. Например, как и Пятикнижие, Евангелие от Матфея со­стоит из пяти частей. Иисус выступает здесь как Учитель, подобно Моисею в Пятикнижии.

Читая Евангелие от Марка, явственно видишь, что люди, окружающие Иисуса, включая Его близких — братьев, родных, — не понимают Его (в Евангелии от Матфея это не заметно). Им кажется, что Он говорит что-то несураз­ное, опасное, что Его проповедь добром не кончится, по­этому Его нужно взять под руки и увести. «Приходят в дом... И, услышав, ближние Его пошли взять Его; ибо го­ворили, что Он вышел из себя» (Мк., 3:20—21). Об этом же дважды сказано в 6-й главе: «Не плотник ли Он, сын Ма­рии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? не здесь ли, между нами, Его сестры? И соблазнялись о Нем. Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в оте­честве своем и у сродников в доме своем. И не мог совер­шить там никакого чуда...» (Мк., 6:3—5).

Иисус уходит, не понятый Своими ближними. В конце главы евангелист замечает: «...потому что сердце их было окаменено» (ст. 52). Окружающие считают, что Иисус со­вершает какие-то ошибочные шаги, и по-своему они ока­зались правы, потому что эти шаги привели Его на Голго­фу. Как некогда ученики Сократа хотели, чтобы он о чем-то умолчал и тем самым избежал печального конца (это была чаша с ядом), так и ученикам и родным Иисуса хочется, чтобы их Учитель и брат о чем-то не говорил, что­бы избежал печальной участи. Но Он сознательно идет ей навстречу.

В Евангелии от Луки, по сравнению с двумя первыми, очень много нового материала. Прежде всего, здесь раз­вивается мысль, кратко выраженная у Марка и Матфея: Бог есть Тот, Кто дарует прощение, в сущности, Бог есть само прощение. Об этом повествуют истории о Закхее, который, встретившись с Иисусом, получает прошение, и о грешнице, которая приходит в дом Симона-фарисея, чтобы помазать ноги Иисусовы драгоценным миром, и слышит от Него, что прощены ей многие грехи, пото­му что она много возлюбила. Об этом же рассказано в притче о блудном сыне, которую святой Амвросий Ме-диоланский назовет позже Evangelium Evangeliorum — «Евангелие внутри Евангелия» или «самое евангельское Евангелие», «сердцевина Евангелия». Об этом же, но в других словах, рассказывается в притче о мытаре и фарисее; к этому же подводят притча о милосердном самарянине и другие тексты. Тема прощения — общая для всего Четвероевангелия, для всех преданий, донес­ших до нас евангельскую весть, но ярче всего она про­явилась именно в Евангелии от Луки.

И наконец, Евангелие от Иоанна. Его приписывают апостолу Иоанну Богослову, начиная со второй половины II в. Первым, кто назвал этот текст именем Иоанна, был святой Ириней Лионский (около 130 — 202 н.э.). С точки зрения Евсевия Кесарийского, оно было написано позже других, но современные исследователи именно у Иоанна обнаружили пласты, значительно более древние, чем даже в Евангелии от Марка. Таким образом, можно говорить о том, что древнейшие тексты, составлявшие протоеванге-лие от Иоанна, были записаны уже в 50-е годы I в., через 15—20 лет после Голгофы и того пасхального утра, когда Магдалина услышала обращенные к ней слова Воскрес­шего.

Ценнейший материал содержится в Евангелии от Иоанна, в частности в 5-й главе, где рассказывается об ис­целении расслабленного, в 4-й — беседа о самарянке, в 9-й — рассказ об исцелении слепорожденного и в неко­торых других местах. Это древнейшая часть Нового Заве­та. Трудно, однако, сказать, где родина этого текста. Не­которые исследователи утверждают, что это Евангелие самарянское, в отличие от галилейского протоевангелия от Марка и иерусалимского, то есть иудейского, проис­хождения Евангелия от Матфея.

...Утром на третий день после того, как Иисус был рас­пят и умер, Мария Магдалина приходит ко Гробу Господ­ню — эта сцена, вероятно, присутствовала в первой редак­ции Евангелия от Иоанна. Но очевидно, там сначала не было тех частей, которые в нашем сознании прочно связа­ны с Евангелием от Иоанна, — притчи о добром пастыре, прощальной беседы, образа виноградной лозы. Почти не было и прямой речи. В середине 60-х гг., через 10—15 лет после первой редакции, появилась вторая, в которую бы­ли включены элементы синоптической традиции. Проис­ходило срастание материала, который был в протоеванге-лии от Иоанна, с материалом, составившим затем Евангелия от Марка, Матфея и Луки.

На третьем этапе своего формирования Евангелие от Иоанна впитывает в себя ту лексику, те богословские термины, которые характерны для посланий апостола Павла и Евангелия от Луки. Лингвистический анализ, максимально облегченный сегодня компьютерной техни­кой, показывает, как именно входили новые элементы в Евангелие от Иоанна. На этом этапе складывались тек­сты тех больших речей Иисуса, которые, можно сказать, составляют для нас главное содержание Евангелия от Иоанна. На последнем, четвертом, этапе, в начале II в., Евангелие от Иоанна приобретает свои окончательные черты. В нем появляются пролог — первые 18 стихов 1-й главы и 21-я глава — она целиком относится к четвертой редакции.

Возникает вопрос, а не следует ли реконструировать первую редакцию, объявить ее канонической и отвергнуть тот материал, который был включен в текст позднее? На­верное, все-таки нет. И хорошим примером тут служит на­чало 8-й главы — история о прощении грешницы, женщи­ны, схваченной во время свидания с любовником. Этот текст по языку и стилю достаточно явно выпадает из Евангелия от Иоанна, он органичен, скорее, для Евангелия от Луки — здесь даже можно найти место, куда можно было бы его вставить. Да, казалось бы, этот текст, начало 8-й главы, противоречит внутреннему единству четвертого Евангелия. Но он не противоречит всему остальному в Евангелиях, не представляется чем-то инородным, вставным, не выделяется из всего корпуса Нового Завета. Поэтому задача современного читателя — сохранить, вос­принять, осмыслить его внутри всей полноты новозавет­ного повествования. Можно спорить о происхождении этого текста, но о его принадлежности к новозаветному преданию спорить невозможно. И поэтому имеет смысл оставить его в составе Евангелия от Иоанна, которое (как и любое другое каноническое Евангелие) давно уже не су­ществует само по себе, но является органичной частью Нового Завета.

Новозаветное предание сохранялось в устной форме, видоизменялось и мало-помалу включалось в тексты. Так из небольших первоначальных евангелий вырастали тек­сты, которые мы имеем сегодня, — включавшие элемен­ты устной традиции, апостольского предания, которое жило в христианской общине во второй половине I в. и в первые годы II в. н.э. Закономерно возникает вопрос: а может быть, Евангелия рассказывают нам не об Иисусе из Назарета, а о том Его образе, который сложился в пер­вой Церкви?

Замечательный ученый, человек огромной личной ве­ры Рудольф Бультман (1884—1976) считал, что об истори­ческом Иисусе мы практически ничего не знаем, а знаем лишь Иисуса из проповеди второй половины I — начала II в. Это была точка зрения отнюдь не безбожника и не че­ловека, стремившегося взорвать христианство. Это было убеждение, личное исповедание ученого и христианина, горящего своей верой. Теория Бультмана сыграла очень важную роль в развитии дальнейших исследований в обла­сти Нового Завета, ибо именно на базе этой теории, на базе здорового скептицизма родились новые методы прочте­ния Евангелия.

Вообще, какой-то скептицизм в том, что связано с ве­рой, необходим. В тех областях, где данные можно прове­рить экспериментальным путем, в этом нужды нет. Когда же мы утверждаем что-то, относящееся к вере, необходи­мо здоровое недоверие — недоверие апостола Фомы, о котором мы читаем в последней главе Евангелия от Иоанна. Апостол Фома выступает не как неверный (как неправильно аттестует его русский фразеологизм, назы­вая Фомой Неверным), а как нелегковерный или же боя­щийся поверить молве, ибо отвергает он то, что ему гово­рят, считая возможным верить лишь в то, в чем может каким-то образом убедиться на собственном опыте. И этот опыт ему дается.

Вероятно, и мы должны идти путем апостола Фомы, иначе нас непременно застигнут в пути катастрофы, как это случилось в России в начале XX в., когда отсутствие здорового скептицизма привело многих к потере веры. Ес­ли вспомнить кампанию по вскрытию мощей святых, раз­вернувшуюся в 1918—1923 гг., то нельзя не признать, что большевики провели ее очень «грамотно»: никто из крас­ноармейцев, чекистов, партийных работников, которые организовали это мероприятие, к мощам не прикасался, раки вскрывались руками священнослужителей. Подни­мая крышки саркофагов и покровы, которыми были за­крыты мощи, священнослужители либо вынимали куклы, либо обнаруживали, что там вообще ничего нет. Иногда под куклами находили отдельные кости святых угодни­ков — останки, которые, как мы теперь знаем, собствен­но, и были мощами.

Произошло же это по той причине, что в России с XVII в. был распространен взгляд, согласно которому святой после смерти должен непременно остаться нетленным. До XVII в. так не считали. Более того, если анализировать слово «мощи», то можно понять, что оно означало «кости», потому что именно кости придают крепость телу. Летописец, рассказывающий, как были взяты из земли мощи преподобного Феодосия Печерского, пишет, что святой был «не в телесе, а в мощах», — понятно, что най­дены были только его кости. Таким образом, до XVII в. как на Востоке, так и в России мощами святых считались кости. Однако в двух монастырях — Киево-Печерской и Псково-Печерской лаврах в силу особых природных ус­ловий тела усопших не подвергались тлению, поэтому распространилась точка зрения, что такими, сохранивши­мися целиком, и должны быть мощи святых. В начале XIX в., вероятно, чтобы как-то польстить мнению про­стых людей, в монастырях в раки святых стали помещать (по примеру христианского Запада) урны с останками в виде нетленных фигур тех или иных угодников.

Можно представить, какое потрясение испытывали люди, собравшиеся в храме, чтобы защитить святыню от поругания, когда из саркофага, перед которым они благо­говейно склоняли колени, извлекалась такая урна. Для них это была катастрофа. Люди, считавшие себя веру­ющими, столкнувшись, как им казалось, с «обманом», во­обще отказывались от Бога.

Не случайно поэтому афонские монахи учат, что к чу­десам нужно относиться крайне осторожно, а рассказы­вать о них следует только на исповеди духовнику. Они во­обще не рекомендуют произносить слово «чудо», потому что, говорят они, в поисках чуда легко соскользнуть в язы­чество. Однажды мне принесли газету со статьей об иконе Божией Матери, у которой люди исцеляются от онкологи­ческих заболеваний. Автор писал, что дети, облысевшие во время болезни, лобызали икону, и спустя какое-то вре­мя у них, по свидетельству матерей, волосы вновь начина­ли расти. Это действительно так. Но общеизвестно и то, что волосы выпадают не из-за болезни, а после определен­ных методов лечения. Как только курс лечения прекраща­ется, волосы снова начинают расти. И в том случае, если болезнь продолжает развиваться. Таким образом, автор этой статьи продемонстрировал вопиющую безграмот­ность и безнравственность. Подобные «свидетельства» о чудесах приводят не к вере, а к безверию.

Стремление привлечь людей к вере с помощью сенса­ции — это путь, отвергнутый Самим Иисусом. В Еванге­лии от Матфея искуситель предлагает Ему спрыгнуть с крыши храма, — мол, увидев Его невредимым, народ пойдет за Ним? Иисус отвергает этот путь. Разумеется, и мы должны его отвергнуть.

Читая Евангелие, мы сегодня можем увидеть в нем настоящего Иисуса (как и разглядеть на иконе настоящего подвижника, а не просто его стилизованное изображение). Но для этого нужно научиться читать Новый Завет. Евангелие — это икона Христа, писавшаяся десятилетиями. Как увидеть Того, Кто на ней изображен, или, как говорили в эпоху Вселенских Соборов, как «от образа дойти до первообраза»?

 

 

Есть несколько критериев, позволяющих говорить о достоверности текста, его надежности. Во-первых, наличие арамеизмов, когда в греческом тексте проступает арамейский оригинал.

Во-вторых, непохожесть текста на то, что говорят фарисеи, ессеи, на то, что сказано в Талмуде, и т.д. Эта непохожесть подчас бывает шокирующей. В Евангелии от Марка, например, есть фраза, которая многих повергает в смущение. Иисус говорит: «Небо и земля прейдут; но слова Мои не прейдут. О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» (Мк., 13:31—32). В Евангелиях от Матфея и от Луки слово «Сын» убрано, потому что авторам, видимо, казалось, что эта фраза принижает Иисуса.

Третье. Новый Завет включает разные предания. И когда что-то в Евангелии повторяется, и, может быть, даже не один раз, можно быть уверенным: это слово восходит к тому, что говорил Иисус.

К текстам Нового Завета необходимо относиться бережно, их нужно учиться читать, вглядываясь вглубь, как современные иконописцы всматриваются в древние иконы. Всякий раз, когда прикасаешься к евангельскому слову, которое через два тысячелетия сохранило свою свежесть, от которого исходит дыхание уст Иисуса, произнесших его, понимаешь, что это чудо. Чудо, с которым не сравнится никакое другое. Это — чудо всепроникаю­щего присутствия Божия. Оно раздвигает границы тыся­челетий, и в результате Иисус, абсолютно реально входя в нашу жизнь, действительно оказывается здесь, среди Нас.

 

к оглавлению
к списку трудов отца Георгия

 

сканирование - didahe
при копировании гиперссылка обязательна

Вы можете помочь развитию этого сайта, внеся пожертвование