"Свет во тьме светит"

Глава 20
В ДЕНЬ НАКАНУНЕ ПРАЗДНИКА

Ecce Homo (Се, Человек) картина Антонио Чизери

В рассказе о днях, предшествовавших распятию и смерти Иисуса, нельзя не обратить внимание на очень существен­ный момент: в датировке событий Страстной седмицы синоптики и Иоанн резко расходятся. Когда Иисуса приво­дят к Пилату, Его обвинители не входят в преторию, а стоят снаружи. Дело в том, что в то утро архиереи и старцы боялись оскверниться, ибо приближалась пасхальная трапеза, к которой, согласно закону, нужно подготовиться и быть чистым. Поэтому-то они не входят в дом языч­ника. Это первое сообщение о датировке этих событий.

Говоря о том, что Пилат осуждает Иисуса на смерть, Иоанн подчеркивает во второй раз, что это произошло на­кануне Пасхи, в пятницу. И в третий раз: «Но как тогда была пятница, то Иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, ибо та суббота была день великий (т.е. первый день Пасхи. — Г. 91), просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их» (19:31). Итак, Евангелие от Иоан­на трижды свидетельствует, что Иисус умирает на кресте в пятницу, перед Пасхой.

Но это вступает в противоречие с синоптической тра­дицией, согласно которой Иисус совершил пасхальную трапезу — Тайную Вечерю — с учениками до того, как был схвачен. Это значит, что, согласно Евангелию от Иоанна, получается, что Пасха ещё не наступила, а Иисус уже аре­стован, а по синоптикам — Пасха уже наступила, а Иисус ещё не схвачен. Как объяснить это несоответствие? По­пытки объяснить, в чем здесь дело, предпринимались не­однократно. Некоторые комментаторы считают, что датировку Иоанна вообще не следует принимать во внимание. При этом исследования последних десятилетий все боль­ше подтверждают достоверность рассказа о страстях Гос­подних в Евангелии от Иоанна.

Иные предполагают, что у синоптиков в текст Еванге­лий включен рассказ о Тайной Вечере, которой в действи­тельности просто... не было. Допустить такое толкование тоже было бы некорректно с точки зрения науки, не гово­ря уже о том, что это обрушивает сами основы литургиче­ского предания: если Тайной Вечери не было, то Иисус до страданий Своих не учредил таинства Евхаристии. Есть веские основания говорить, что рассказ о Тайной Вечере не мог быть вставлен в евангельское повествование синоп­тиков задним числом. Этот рассказ — если судить по мень­шей мере по трем параметрам — очень точен. Во-первых, все три Евангелия описывают обстановку, в которой со­вершается Тайная Вечеря. Это горница, находящаяся на­верху, застланная коврами и т.д. Во-вторых, можно до­вольно точно восстановить, где сидел, что говорил каждый из ее участников; четко переданы не только слова, но и жесты и движения Самого Иисуса и учеников. Все это свидетельствует о достоверности рассказа.

Но если руководствоваться филологическими метода­ми исследования, то следует признать, что и рассказ Иоанна, с его датировкой событий, достоверен, тем более что эту датировку подтверждает Талмуд. В одном из трак­татов Вавилонского Талмуда говорится, что Иешуа был казнен накануне Пасхи. Итак, датировку, предлагаемую четвертым Евангелием, отвергнуть нельзя. С другой сторо­ны, нет оснований считать недостоверными и рассказы синоптиков о Тайной Вечере. Как же «примирить» эти по­вествования?

Высказывалось мнение, что Тайная Вечеря, описанная у синоптиков, была не пасхальной иудейской трапезой, а обычной вечерней трапезой, которую Иисус превратил в таинство Евхаристии. Эта точка зрения удобна тем, что сразу снимает вопрос, когда именно — до или после Пас­хи — был схвачен Иисус. К тому же, если встать на эту точ­ку зрения, Иисус не совершает пасхальный седер иудеев, а просто собирает Своих учеников — таким образом Тай­ная Вечеря как бы отделяется от иудейского ритуала и, бо­лее того, прямо ему противопоставляется. Эта концепция очень удобна для тех, кому хотелось бы отделить христи­анство от иудаизма и обосновать точку зрения, согласно которой с иудаизмом Иисус вообще ничего общего не имеет. Тогда получается, что Тайная Вечеря, которая ло­жится в основу всей церковной жизни — как будущая ли­тургия, как таинство Евхаристии, — не связана с иудей­ским культом.

При этом синоптические Евангелия не дают никаких оснований говорить о том, что Тайная Вечеря — не пас­хальная трапеза. Ученики спрашивают Иисуса: «Где ве­лишь нам приготовить Тебе пасху?.. Ученики сделали, как повелел им Иисус, и приготовили пасху» (Мф., 26:17, 19). Все три синоптических Евангелия многократно подчерки­вают пасхальный характер Вечери. Слово «пасха» употреб­ляется у Матфея три раза, у Марка — четыре, у Луки — пять раз, в нескольких стихах, буквально на одной страни­це. Кроме того, известный немецкий экзегет Иоаким Иеремиас указывает на четырнадцать моментов в расска­зе о Тайной Вечере, которые подтверждают, что это имен­но пасхальный седер. И если сравнить описание пасхаль­ного седера из Агады с евангельским рассказом о Тайной Вечере, то окажется, что это одно и то же.

Владыка Кассиан (Безобразов), епископ Катанский, говорит: чтобы принять точку зрения, что Тайная Вечеря не была пасхальной трапезой, нужно пойти на сознатель­ное искажение евангельского текста. Отец Киприан (Керн) в своей книге «Евхаристия» также подчеркивает, что Тайная Вечеря Иисуса — это пасхальная трапеза и что понимать ее как-то иначе невозможно.

Но если Тайная Вечеря — пасхальная трапеза, то как тогда «примирить» свидетельства синоптиков и Иоанна? На этот вопрос попыталась ответить Анни Жобер из Сор­бонны, серьезный исследователь, автор нескольких книг о Евангелии от Иоанна. Она предположила, что пасхаль­ная трапеза была совершена Иисусом по ессейскому ка­лендарю, т.е. по календарю тех, кого мы называем кумра-нитами. Кумраниты праздновали Пасху во вторник, и тогда все вроде бы встает на свои места и все события ук­ладываются во временную схему.

Точка зрения Анни Жобер была принята научным ми­ром восторженно. Однако, с другой стороны, ессеи — мар­гинальная группа внутри иудаизма, а Иисус никак не вы­глядит маргиналом. Он открыто проповедует в храме. Все Евангелия говорят о том, что в последние дни перед Тай­ной Вечерей он учил в храме ежедневно. Уже схваченный, Он отвечает первосвященнику: «Я говорил явно миру; Я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда Иудеи сходят­ся, и тайно не говорил ничего» (Ин., 18:20). В Синодаль­ном переводе сказано «в синагоге», в греческом же тексте слово «синагога» стоит в единственном числе, но без ар­тикля, а это значит, что речь идет не о конкретной сина­гоге, а о синагоге вообще, то есть об иудейском сообщест­ве в целом. Поэтому было бы точнее перевести это слово в форме множественного числа — «учил во всех синаго­гах». Далее, в византийском тексте дважды употреблено слово «всегда»: «всегда учил в синагогах», «где всегда Иудеи сходятся».

В древних же рукописях стоит не пантотэ («всегда»), а пандес — «все»: «где все иудеи сходятся». Иисус подчер­кивает, что Он учил там, где собираются все иудеи, т.е. Он обращается не к какой-то маленькой группе, а ко всем без исключения иудеям. Из всех четырех Евангелий мы знаем, что Иисус постоянно проповедовал в синагогах. В Назаре­те Он входит «в день субботний в синагогу» и, взяв свиток книги пророка Исайи, начинает читать, как там написано, «по обыкновению Своему», т.е. так, как делал это обычно (Лк., 4:16—17). Словом, Иисус никак не выглядит религи­озным маргиналом или эзотериком, который сознательно противопоставил Себя остальным, поэтому допустить, что Он празднует Пасху по какому-то маргинальному кален­дарю, невозможно. Это никак не укладывается в общий контекст всех Евангелий.

Итак, проблема принципиально разных датировок на основании предположения Анни Жобер не снимается. Од­нако нельзя не обратить внимания на то, что во всем, что говорит Иисус, огромную смысловую нагрузку несет сло­во «ныне». Когда Закхей произносит свою знаменитую фразу «Половину имения моего я отдам нищим», Иисус говорит: «Ныне пришло спасение дому сему» (Лк., 19:8— 9). На слова разбойника: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое» — Он отвечает: «Ныне же бу­дешь со Мною в раю» (Лк., 23:42—43). Можно привести десятки других фрагментов евангельского текста, где наре­чие «ныне» играет ключевую роль. Есть ещё одно слово, которое постоянно звучит в Евангелиях, — «уже». Иисус говорит, что Царствие Божие не только приблизилось, но «достигло до вас», и ныне уже происходит все то, что обещал Бог. На это слово не всегда обращают внимание. Между тем в Евангелии постоянно утверждается: будущее уже наступило, оно уже здесь. Как в формуле: «Яко гря­дет час и ныне есмь» — «время приходит и уже пришло».

Как религию уже наступившего будущего понимает христианство и святоотеческая традиция. В литургии Иоанна Златоуста мы, молясь, благодарим Бога за то, что Он «Царство... даровал еси будущее». Парадоксально: бу­дущее Царство даровано нам уже сегодня. Да, о христиан­стве можно говорить как о религии уже дарованного, уже наступившего будущего. Царство Божие, о котором учит все ветхозаветное предание, мыслилось иудеями как не­что, что наступит когда-то потом. Иисус же говорит, что оно уже наступило и задача христианина, каждого Его ученика, заключается в том, чтобы увидеть это уже насту­пившее завтра. Этот момент очень важен для понимания того, что же произошло в дни Страстной седмицы.

Иисус прекрасно понимал, что ещё до наступления праздника Пасхи будет схвачен и, возможно, убит. Он знал, что не только дни, но и часы Его сочтены. Когда уче­ники спрашивают Его, где им приготовить пасху, Он отве­чает: «Вот, при входе вашем в город, встретится с вами че­ловек, несущий кувшин воды; последуйте за ним в дом, в который войдет он, и скажите хозяину дома: «Учитель говорит тебе: где комната, в которой бы Мне есть пасху с учениками Моими?» И он покажет вам горницу боль­шую устланную; там приготовьте» (Лк., 22:10—12). Иисус говорит готовящим пасху ученикам: «Желанием возжелех сию пасху ясти с вами прежде даже не прииму мук». Сла­вянский перевод в высшей степени точно воспроизводит греческий вариант. «Желанием возжелех» значит «очень захотел», «сильно возжелал». Здесь важно то, что славян­ский перевод сохранил арамеизм, это подтверждает под­линность текста. Значит, этот текст восходит к тому ара­мейскому «протоевангелию», которое до нас не дошло.

Итак, Иисус говорит: «Очень желал Я есть с вами пас­ху прежде Моего страдания; ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее, пока не совершится в Царствии Божием» (Лк., 22:15—16). Представляется, что это место все объяс­няет. Иисус дерзновенно совершает Пасху заранее, и в этом смысле Анни Жобер права. Действительно, Тай­ная Вечеря совершается прежде, чем за пасхальную трапе­зу возлегли все остальные жители Иерусалима. Но совсем не потому, что Иисус руководствовался ессейским кален­дарем.

Уверенный в том, что будущее уже наступило, Он со­вершает Пасху заранее, зная, что в тот момент, когда ее должно было бы совершить по обычаю, Его уже не будет с учениками. Они же, участвуя в этой трапезе, видят, что это, с одной стороны, пасхальная трапеза, но с другой — нечто необъяснимое, и по этой причине запоминают каж­дый миг, каждую самую малую деталь происходящего. Именно поэтому синоптики рассказывают буквально о каждой минуте этого вечера. Вот в чем причина расхож­дений в датировке событий у Иоанна и у синоптиков.

Рассказ о страстях Христовых в Евангелии от Иоанна местами отличается, и довольно существенно, от того же рассказа в синоптических Евангелиях. У Иоанна есть то, что отсутствует у синоптиков. Например, в сцене, когда Иисуса хватают в саду и один из учеников отрубает ухо ра­бу первосвященника, Иоанн указывает имя раба — Малх; кроме того, только он сообщает, что ударившим его был не просто «один из бывших с Иисусом», но апостол Петр. В трех других Евангелиях имя раба не упоминается. О том, что Иисуса ведут сначала к первосвященнику, по­том к Анне, а затем к Каиафе, опять-таки сказано только у Иоанна. (И оказывается, что все события, о которых у синоптиков рассказано как о происходящих во дворе первосвященника, на самом деле начинаются у Анны и продолжаются у Каиафы.)

Наконец в рассказе Иоанна есть детали допроса у Пи­лата, которых нет у синоптиков. Только в Евангелии от Иоанна Пилат восклицает: «Что есть истина?» — и нам становится ясно, о чем идет разговор между ним и Иису­сом. Иисус говорит о Себе как о Том, Кто свидетельству­ет об истине. Далее, только из Евангелия Иоанна мы узна­ем, что надпись на Кресте была сделана на трех языках — еврейском, греческом и латинском, хотя о надписи упоми­нают все евангелисты. В Евангелии от Луки этот стих, где также говорится о том, что надпись на Кресте была сдела­на на трех языках, попал в текст достаточно поздно; в древнейших рукописях он здесь отсутствует. Наконец только у Иоанна рассказано, что иудеи из окружения пер­восвященника возмущались тем, что Пилат написал на кресте, и говорили ему: «Не пиши: «Царь Иудейский», но что Он говорил: «Я Царь Иудейский»»; на что Пилат отвечал знаменитой фразой: «Что я написал, то написал»... Опыт исследования текста показывает, что наличие тако­го рода деталей всегда подтверждает аутотопсию — лич­ный опыт, личное свидетельство пишущего, надежность традиции. Так, о том, что хитон Иисуса, о котором воины бросают жребий, был не сшитый, а весь тканый, тоже го­ворится только в Евангелии от Иоанна.

И ещё , только из четвертого Евангелия мы узнаем, ка­ким образом первосвященникам удалось вынудить Пила­та принять решение о смертном приговоре. Из всех других Евангелий ясно, что Пилат не хочет этого, он всячески подчеркивает, что не находит никакой вины в этом Чело­веке. Ему было предпочтительнее просто отпустить Иису­са, но это почему-то не получается. Почему-то он вынуж­ден умыть руки (об этом говорится в Евангелии от Матфея) и сказать: «Невиновен я в крови Праведника се­го», но тем не менее утвердить приговор. Мы видим, что Пилату очень трудно дается это решение, он сочувствует Иисусу, но положение его безвыходно. Из синоптических Евангелий не ясно, почему он оказывается в тупике, поче­му он вынужден уступить толпе и так далее. Причины это­го становятся понятны только из Евангелия от Иоанна.

Иудеи из окружения первосвященника подчеркивают, что Иисус называет Себя царем Иудейским, а всякий, на­зывающий себя так, противится кесарю. И когда Пилат восклицает: «Царя ли вашего распну?» — они заявляют: «Нет у нас царя кроме кесаря». Иудеями ситуация пред­ставляется прокуратору как политическая проблема, и Пилат вынужден приговорить Иисуса к смерти как бун­товщика против римского императора Тиберия, как Чело­века, претендующего на царскую власть.

Из истории хорошо известно, что в Римской империи чиновники на местах почти ничего не боялись. Они брали взятки, принимали несправедливые, порой жестокие ре­шения и т.п. Они боялись лишь одного — обвинений в действиях против императора, т.к. в этом государстве каралось, в сущности, только то, что наносило моральный урон императору. В этом отношении показательна исто­рия, которая произошла в Египте незадолго до евангель­ских событий. После того как Антоний и Клеопатра по­кончили с собой (30 г. до Р. X .) и Египет окончательно стал частью Римской империи, Август назначил управлять Египтом в должности префекта известного поэта Корне­лия Галла, своего школьного друга.

Став важной персоной, Галл, как напишет потом исто­рик Дион Кассий, начал устанавливать повсюду свои ста­туи и даже делать на пирамидах надписи о своих подвигах. Долгое время считалось, что эти надписи — выдумка ка­ких-то римских историков, сообщениями которых Дион Кассий некритически воспользовался. Но в конце XIX в. в Египте была обнаружена надпись на трех языках, текст которой содержал приблизительно следующее заявление: «Я, Корнелий Галл, усмирил царей, которые отпали от ме­ня в верховьях Нила, и сделал то, чего не удавалось ни еги­петским фараонам, ни греческим полководцам, установив свое единое правление над всем Египтом». Скорее всего, эта случайно дошедшая до нас надпись не была единст­венной. А согласно идеологическим установкам эпохи Ав­густа, подвиги мог совершать только один человек — сам Август. Все остальные могли быть только простыми ис­полнителями его замыслов.

Поэтому, как только Август получил донос (об этом факте рассказывает Дион Кассий), где сообщалось о том, что префект Египта занимается самовозвеличиванием, Корнелий Галл, несмотря на то что он с детства дружил с принцепсом, был вынужден просто покончить с собой. Пилат, защищая Человека, Который называет Себя царем и Которого все вокруг тоже называют царем, попадает именно в такую ситуацию. При этом верноподданные принцепса из числа первосвященников и старцев мгно­венно, как и положено настоящим подданным Рима, кри­чат: «Нет у нас царя кроме кесаря», чем загоняют Пилата в тупик. У него нет выхода, потому что если он помилует Иисуса, то в ближайшие полгода, как только информация о происходящем достигнет Рима и станет известной Авгу­сту, ему придется принять яд. Эта потрясающая историче­ская деталь, которая становится понятной в свете знания римской истории того времени, сохранена только в Еван­гелии от Иоанна. Не слишком значимая на первый взгляд с точки зрения евангельской проповеди, она чрезвычайно важна, потому что сразу вписывает допрос у Пилата в кон­текст политической ситуации того времени.

В рассказе евангелиста Иоанна есть и другие детали, которые отсутствуют у синоптиков. Иисус, видя стоящих у креста Свою Мать и ученика, «которого любил», говорит Матери: «Жено! се, сын Твой», а затем ученику: «Се, Ма­терь твоя». С этого дня, добавляет Иоанн, «ученик сей взял Ее к себе» (19:25—27). Очевидно, что любимый ученик Иисуса — это не только Иоанн, но всякий ученик, кото­рый встает у Его Креста. Именно этот текст играет прин­ципиально важную роль, если говорить о восприятии Пре­чистой Девы как нашей общей Матери.

И ещё один текст, который присутствует только в Евангелии от Иоанна. Когда один из воинов пронзил ко­пьем ребра Умершего, из раны истекли кровь и вода. «И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельст­во его». Современные патологоанатомы говорят, что такая картина наблюдается, когда человек умирает от разрыва сердца. Тогда становится понятно, почему Пилат, по со­общению евангелиста Марка, удивился, узнав, что Иисус уже умер. Иоанн говорит, что воины перебили голени у остальных казненных, Иисусу же перебивать не стали, потому что Он был уже мертв. Сравнивая свидетельство Иоанна со свидетельством Марка, можно понять, что Иисус действительно умер гораздо быстрее, чем обычно умирают распятые, — у Него не выдержало сердце.

Подобные детали в Евангелии от Иоанна чрезвычайно значимы, потому что они очень точно восстанавливают обстановку, в которой происходили события Страстной седмицы. С другой стороны, некоторые факты'известные из других Евангелий, у Иоанна опущены. Так, все синоп­тики говорят о Симоне Киринеянине, который нес Крест Иисуса. Евангелист Марк сообщает даже имена сыновей Симона — Александр и Руф, вероятно, эти имена о чем-то говорили его читателям. Возможно, отсутствие в повество­вании Иоанна имени Симона — результат одной из по­следних редакций текста этого Евангелия, когда все, что касалось Симона, было исключено по очень простой при­чине.

На рубеже I — II вв. появились докеты (от греческого слова «казаться»), которые понимали смерть Иисуса на Кресте как своего рода античную драму, как историю страдания героя, напоминающего одного из античных бо­гов. Бог страдать не может, он бесстрастен, поэтому, по их версии, в последний момент Иисуса на кресте заменили двойником, роль которого выполнил Симон Киринеянин. С точки зрения докетов, распятие Иисуса — своего рода мистерия, священное действо, устроенное Богом специ­ально для людей, в духе религий поздней античности. Вот почему в Евангелии от Иоанна вообще исключена тема Симона Киринеянина — чтобы подчеркнуть человечес­кий, а не мистериальный характер голгофской драмы.

Евангелие от Иоанна показывает (не просто рассказы­вает, но именно показывает читателю), что Иисус Сам умирает на Кресте. Мы видим Его мертвое тело с раной на боку, из которого вытекают кровь и вода. Здесь нет ника­кой мистерии, никакого ритуала или религиозной дра­мы — это прежде всего просто человеческие страдания и просто смерть. Это тоже очень важный момент, отража­ющий не просто какой-то «механизм» действия Бога сре­ди людей, но по-настоящему страшное событие. Иоанн в своем Евангелии полемизирует с ересями, которые во времена создания Евангелия уже начали распространять­ся. С докетами, которые, утверждая Божественность

Иисуса, сводили на нет Его человеческую природу. Это страшно, потому что, когда Иисус перестает быть Челове­ком, христианство в целом теряет свой человеческий ха­рактер и становится не чем-то уникальным, а всего лишь одной из бесчисленных религий. Учение докетов разруши­тельно, потому что лишает нашу веру уникальности.

В повествовании Иоанна нет и некоторых других дета­лей, известных нам из синоптических Евангелий. Напри­мер, Иоанн не упоминает о тьме, которая была «от часа шестого до часа девятого», и о землетрясении, которое произошло в момент смерти Иисуса. Очевидно, детали, придающие голгофской драме необычный характер в чис­то внешнем плане, и черты, заимствованные из ветхоза­ветных апокрифов, евангелиста не интересуют. Он пишет реальную историю и потому не обращается к языку биб­лейских образов и библейской поэзии; он не изображает сверхчеловеческий характер происходящего, а подчерки­вает именно человеческий характер событий Страстной пятницы.

Сравним ещё некоторые моменты в разных евангель­ских повествованиях. Так, у Марка есть две детали, отсут­ствующие у других евангелистов (о них уже сказано выше): имена сыновей Симона Киринеянина и удивление Пилата, узнавшего, что Иисус уже умер. Только у Луки сказано, что Пилат, узнав, что Иисус из Галилеи, посылает Его к Иро­ду-тетрарху; только у Луки описано все, что происходит у Ирода. Эта деталь вроде бы не имеет особой значимости в плане того, чему учит и к чему зовет нас Иисус, но она до­вольно колоритна, и Лука как историк ее подчеркивает. Только он сообщает о предсмертной молитве Иисуса: «От­че! в руки Твои предаю дух Мой». В Евангелии от Иоанна Иисус говорит: «Свершилось!» У Марка и Матфея Он про­износит слова из 22-го псалма, которые сохранены здесь в арамейском варианте: «Или, Или! лама савахфани?», то есть: «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?»

Современные библеисты, комментируя молитву, кото­рую Иисус произносит в Евангелии от Луки, говорят, что Он, умирая, обращается к Богу с той первой молитвой, ка­кою маленьких детей учили молиться перед сном. Нако­нец только Лука передает ещё две чисто психологические детали. Жены иерусалимские, видя идущего на Голгофу Иисуса, плачут. Он обращается к ним: «Дщери Иеруса­лимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших». Только у Луки появляется и разбойник благора­зумный, хотя о двух разбойниках, распятых вместе с Иису­сом, упоминают все евангелисты.

В Евангелии от Матфея, которое передает факты более лаконично, чем другие Евангелия, большую роль играют логии или ipsissima verba — собственные слова Иисуса: На­горная проповедь, притчи, рассказ о Страшном суде и т.д. Иными словами, в этом Евангелии доминирует прямая речь Иисуса, а повествовательная часть сокращена. Вмес­те с тем только у Матфея сказано, что Пилат умывает ру­ки, но понять, почему он это делает, мы можем только благодаря Евангелию от Иоанна. От Матфея мы узнаем, что жена Пилата послала сказать ему, чтобы он ничего не делал «Праведнику Тому». Из Евангелия от Иоанна — что Пилат сомневается, как ему поступить, ещё и потому, что не знает, Кто перед ним — может быть, это какой-то язы­ческий бог? Но его остаточная религиозность (как вообще была остаточной религиозность у римлян его времени) оказывается побежденной политическими мотивами, опа­сением за свою карьеру.

О том, что именно таким было отношение к религии у большинства образованных римлян того времени, мы знаем из произведений римских поэтов — Овидия, Альбия Тибулла, Лукреция и других, где отражены реальная жизнь, реальные взгляды римлян I в. на богов, на благоче­стие. Женщины ещё религиозны, они совершают какие-то обряды, постятся, молятся и так далее; мужчины же в бо­гах разуверились, правда, вспоминают о них, когда чего-то испугаются, но затем забывают. Именно это мы видим в Евангелии от Иоанна. При сопоставлении Евангелий от Матфея и от Иоанна картина получается полной, а Пилат выглядит типичным римлянином, представителем своей эпохи. Наконец только у Матфея рассказывается о том, что Пилат разрешает архиереям запечатать гроб и поста­вить стражу.

Очень по-разному, разным языком, с упоминанием разных деталей рассказывают о Страстной седмице четы­ре евангелиста. Но из сопоставления их текстов вырисо­вывается абсолютно целостная картина. Ничто в Еванге­лии не «прописано» так точно, потрясающе достоверно, как рассказы о Страстной седмице. И чем больше вчиты­ваешься в евангельские строки, чем больше сравниваешь свидетельства четырех евангелистов, тем сильнее выявля­ется предельная достоверность евангельского текста. Каж­дое новое поколение экзегетов открывает все новые и но­вые, не замеченные их предшественниками, детали — так насыщено информацией евангельское повествование. Можно смело говорить, что Евангелия ещё не прочитаны до конца, и, видимо, и в дальнейшем при параллельном чтении четырех Евангелий будет обнаруживаться все но­вый и новый материал.

следующая глава

к оглавлению

при копировании ссылка на  didahe.ru  - обязательна