Священник Георгий Чистяков о нашей памяти:
«Страшен удел человека, живущего без памяти об ушедших»
Статья "Россиянный склероз" опубликована в журнале Огонёк в 1998 году
Общество, пирующее на могилах отцов, конечно,
не может быть братством сынов
и будет именно обществом бродяг, забывших о своем сыновстве,
а следовательно, и о братстве.
Николай Фёдоров, русский философ
Самое страшное, что удалось советской пропаганде, -- это оторвать человека от его бабушек и дедушек, не говоря о более дальних предках. События начала века, теперь провожаемого, воспринимаются нами как древняя история какой-то далекой страны.
В чем причина скандала, которым омрачено погребение Николая II? Церковь не сумела сказать народу правду об этом человеке. Правда о нем -- это не выбор между карикатурой и идеализированным образом. Сказать ее очень трудно, но абсолютно необходимо, потому что мы сразу тогда увидим, что его любовь и его боль -- на самом деле боль и любовь наших бабушек и дедушек. В его жилах почти не было русской крови, но он -- стопроцентный «русак» рубежа веков, и семья его -- образец «русскости» со всеми ее плюсами и минусами. Увидев это, мы поймем, насколько он близок нам.
То же самое относится вообще ко всем жертвам коммунистического режима -- людям, которых мы готовы признать святыми, но при этом не признаем своими. Что мешает? Закоренелое заблуждение, будто бы святой не как все, не от мира сего. Но давайте вспомним апостола Петра: как он боится, как он предает, как совершает глупые поступки. Евангелие никогда не врет и представляет человека не таким, каким бы нам хотелось его видеть, а таким, каков он есть. В «Настольной книге священнослужителя», изданной в советские времена, есть такие замечательные слова: «потому Литургию совершает и принимает Таинство покаяния грешный священник, а не безгрешный ангел, что ангел бы не понял человека и человек бы не понял ангела. А грешник грешника всегда поймёт».
Думая о признании жертв большевизма святыми мучениками, полезно обратиться к первым векам христианства. Прославление святого совершалось стихийно и из глубины сердца, начинаясь с того прихода, с того перекрестка, с того клочка земли, с которыми связано его вхождение в Славу Божию. И если бы мы не были Иванами, родства не помнящими, то и не было бы проблемы «новомучеников». Мы бы просто их знали, чувствовали их присутствие, их роль в нашей жизни. Мы бы их любили. Нет этого чувства в нас. Мы с вами можем поехать в любой город, где людей тысячами расстреливали после революции, -- там о них никто ничего не знает.
Вроде бы очень много прошло за десять лет публикаций о преступлениях и жертвах советского режима, но это всё чтение, а не живой контакт. Вина и беда наша -- именно в отсутствии живого, обжигающего контакта с историей, к которой мы все принадлежим. Пишут про Бутовский полигон, однако молчат о Калитниковском кладбище. Я его очень хорошо знаю: там, где хоронили казненных в годы революции, теперь сквер, а там, где закапывали убитых в 30-е годы, был пустырь вплоть до конца 60-х, пока товарищ Андропов, придя в КГБ, не дал распоряжения хоронить москвичей поверх этих братских могил. Я это все знаю, потому что там похоронен мой отец и -- в братской могиле -- мой расстрелянный прадед... А ещё кто знает? Кто знал -- побоялись рассказать об этом детям, и это знание ушло с ними уже в их могилы.
Я бесконечно почитаю моих родителей и считаю, что они (отец был, а мама и есть) смелые и честные люди. Но особую роль в моем формировании сыграла бабушка. Я до поры до времени ничего не знал о гибели своего прадеда, хотя слышал от нее, какой это был человек, и очень его любил. Она рассказывала мне о нём всю правду, и вокруг говорили: «Тетя Варюша сумасшедшая. Так поступать нельзя». А я сегодня припоминаю слышанное от нее в семь-восемь лет, извлекаю эти её рассказы из-под завалов памяти -- и понимаю, что она была не сумасшедшая, а святая. Уже после ее смерти я разбирал бумаги на даче и обнаружил справку, которую ей дали в ВЧК, о том, что ее отец -- мой прадед -- расстрелян 4 сентября 1918 года. С того времени прошло тридцать лет, но я и сейчас вижу, как дрожат мои руки и как мне страшно, потому что я прикоснулся реально к тому, что такое эта революция, отобравшая у меня человека, которого я успел благодаря бабушке горячо полюбить.
В тот день у меня с мамой был тяжелый разговор. Она сказала: «Мы тебя жалели, ничего не рассказывали, иначе ты возненавидел бы этот режим и эту страну». И я ей ответил: «К режиму я и так отношусь резко отрицательно. А страну я не могу возненавидеть -- её у меня большевики отняли вместе с прадедом. И отнятую, и растоптанную, я все равно её люблю, как если бы она была процветающей». После того разговора я впервые поехал на Калитниковское кладбище и понял, что могилы прадеда нет. От него ничего не осталось. Кроме моей памяти. Тогда, в шестнадцать лет, я встретился лицом к лицу с трагической историей моей страны...
Приходится читать и слышать, что нас перестал волновать уход человека из жизни, поскольку мы, благодаря гласности, узнали о миллионах смертей -- и цифра нас оглушила, обезличив каждого из умерших, единственного и неповторимого. Нет, не думаю, что виноват шквал информации. Прерванность отношений с усопшими, как сказал я в самом начале, прежде всего характерна для советской власти, когда описанное Распутиным в «Прощании с Матёрой» творилось повсеместно. Могилы, погосты, некрополи уничтожались. Ужасное впечатление произвело на меня бывшее кладбище, а ныне городской сквер в Воронеже, где оставлены две могилы -- поэтов Кольцова и Никитина. Все остальные усопшие для власти не представляли интереса, и их прах стерли с лица земли. Или кладбище подмосковных Люберец, где вообще осталась одна могила -- машиниста Ухтомского, расстрелянного в 1905 году. Или православное кладбище Каунаса, уничтоженное, как только в Литве утвердилась советская власть. В Москве срыли Дорогомиловское, Семеновское, часть Донского -- всего пять или шесть старинных некрополей. И не только в кладбищах дело, нас отучали говорить и думать об умерших. За исключением похорон генеральных секретарей и членов политбюро всех остальных у нас как бы и хоронить перестали -- делали это с какой-то оглядкой, спешили поскорее убежать с места вечного покоя в шум и суету.
Я спрашивал своих студентов (это было лет двадцать назад, в инязе): «Как звали бабушку, какая была у нее девичья фамилия?». Большинство ничего не знали, вместо имени -- пустой звук: «Бабуля». Другое потрясение. Как-то во время отпуска я был в подмосковном храме, где помог настоятелю исповедовать. Спросил у старой прихожанки, как ее зовут, она ответила: «Раньше звали Клавкой, теперь кличут бабкой». Разве не страшно -- слышать такие слова?..
Что остается? Да вот -- говорить, потому что такие вещи задевают людей, знаю по себе. Я рассказал своим прихожанам во время всенощной, а потом и по радио, как поставил однажды перед собой такую задачу: взял большие листы бумаги и решил в течение трех или четырех дней написать на них имена всех людей, которых когда бы то ни было знал. Начал со своих близких, родственников, их друзей, потом припомнил соседей, однокашников, учителей... и так далее, и так далее... У меня получилось несколько тысяч человек, и для меня это был колоссальный духовный опыт встречи со всеми ними -- живущими и давно ушедшими. Передо мной были раскрыты страницы какой-то огромной книги, написанной не моей рукой, хотя формально я их писал. Рассказал эту историю по радио -- и шквал звонков в студию! Думаю, если б я об этом рассказал не на длинных волнах, где меня слушали тридцать или сорок тысяч, а по телевидению, то пусть даже три четверти зрителей посмеялись бы над моей странной затеей, но остальные за нее бы ухватились. А это -- миллионы моих сограждан.
Так что есть смысл говорить, есть...
Страшен удел человека, живущего без памяти об ушедших, но вместе с тем постоянно прикасающегося к их незарытым костям. Сколько их в нашей истории, не погребенных по-человечески?! И незарытые кости Николая II взывают ко всем нам, потому что у каждой семьи есть такие же незарытые кости, неизвестно где заброшенные могилы, неотпетые и неоплаканные предки. Дело, начатое когда-то академиком Лихачевым, заговорившим о «любви к отеческим гробам», не было широко подхвачено. И результаты мы видим. Наш долг -- начать это заново. Иначе никакой новой России просто не будет.
http://www.ogoniokdidahe.ru/archive/1998/4563/28-14-22/
Вы можете помочь развитию этого сайта, внеся пожертвование
