В принципе, Библия принадлежит всем. Это ценность, которая призвана объединять всех людей. Любой из нас, в том числе и агностик, и атеист, должен был бы признать, что Библия — не только "самая читаемая в мире книга", но и первооснова планетарной христианской цивилизации. Культурный воздух, которым мы дышим, язык, на котором мы говорим, сны, которые мы видим, — всё это состоит из Библии. И всё это вместе — воздух, язык, сны — и называется цивилизацией.
Часто говорят, что сегодняшняя цивилизация — уже не христианская, то есть перестала быть таковой. Однако согласиться с этим "уже" совершенно невозможно! Цивилизация наша никогда не перестанет быть христианской, так же как кошка не перестанет быть кошкой, пока не умрёт. К примеру, современный европеец, делая зло (по крайней мере, в личной жизни), обычно сознаёт, что делает зло. И в таком сознании греха (как и во многом другом!) — христианство. Неисполненное, несостоявшееся, но всё же неистребимое, генетическое, неспособное исчезнуть. В этом смысле мы сами и всё, что мы видим вокруг, — христианство.
Христианская цивилизация, которая есть и уже никуда не денется, состоит из народов, исторически исповедующих христианство и населяющих сейчас Европу (плюс Сибирь), обе Америки и Австралию. Цивилизация эта, будучи с ХVI века глобальной, преобладающей на планете, оказала глубочайшее влияние на другие "миры" — исламский, индийский, китайский.
Разговор о цивилизации неизбежно приводит нас к тому, из чего она возникла, — к Библии. Библия в России — это синодальный перевод 1876 года. Последние 120 лет синодальная Библия, как никакой другой текст на русском языке, формировала в России сознание поколений: её читали сорок лет до революции и, несмотря ни на что, — после революции. Учитывая скорость, развитую российской историей в XX веке — веке, в котором год можно засчитывать за три, было бы справедливо смотреть на синодальную Библию как на литературный памятник не менее древний, чем четырехсотлетняя Библия короля Иакова. Наконец, все или почти все мы впервые прочли Библию именно в синодальном переводе и уже поэтому не можем не испытывать к церковным переводчикам прошлого века простой человеческой благодарности.
Таковы объективные заслуги имеющейся у нас русской Библии. Её недостатки не менее серьёзны и столь же объективны. По большому счёту их два: обилие прямых ошибок в переводе и плохой русский язык. Синодальный русский и впрямь очень сомнителен: на таком русском, собственно, не говорил никто никогда — ни сто двадцать лет назад (язык того времени — язык Толстого!), ни раньше. Это, в общем, и не русский, а специально созданный "синодальный" язык, обнаруживающий мощное влияние церковнославянского. И сами ошибки синодальной Библии определяются в большинстве своём не тем, что переводчики не понимали библейского оригинала, а принципом, положенным в основу перевода. Этот принцип — калькирование.
Синодальный текст часто называют подстрочником, но это не совсем верно. Человек, составляющий подстрочник, стремится к тому, чтобы, не считаясь со стилистическими требованиями языка, на котором пишется этот подстрочник, максимально полно и ясно отразить смысл, семантическую нагрузку оригинала (в меру своего понимания, разумеется). А тот, кто делает кальку, не считается уже не только со стилем, но и со смыслом изготавливаемого им текста — с тем, что поймёт или подумает читатель. При калькировании лексика иного языка используется, чтобы буквально воспроизвести оригинал: слово за словом, падеж за падежом.
Глубоко несправедливо было бы ставить синодальным переводчикам в вину то, что они прибегли к калькированию. Никакого другого подхода они и не могли избрать. Этот переводческий подход, обусловленный уважением к сакральным текстам, — древнейший. Именно на его основе составлены греческая и латинская Библии.
И всё же реальность такова, что читатель синодального перевода, вооружённый к тому же позднейшим иудео-христианским тезаурусом, прочитывает в своей Библии то, чего не было и не могло быть в оригинале.
Ограничимся одним примером. В синодальной Псалтири сказано: "Ты избавил душу мою от ада преисподнего" (85:13). Понять это можно только так, что Господь спасает бессмертную душу псалмопевца, избавляя её, душу, от вечных адских мук.
Между тем всё обстоит значительно проще: человек благодарит Бога после того, как Тот спас ему жизнь — возможно, защитил от упомянутых в следующем стихе "мятежников". В Танахе (еврейская Библия, т.е. Ветхий 3авет) нафши ("моя душа") чаще всего означает "моя жизнь", "я". А вот "души" у древних евреев не было. Псалмы, как и другие танахические тексты, написаны людьми, которые не верили, что душа бессмертна и продолжает жить после смерти тела. Правда, в этих текстах говорится и о практике некромантии, что, в принципе, предполагает веру в загробную жизнь, однако такая практика была заимствована из языческих культов и приравнивалась к идолопоклонству.
А фигурирующий в данном стихе "ад" — это Шеол, обитель мёртвых. О Шеоле можно прочесть во многих местах еврейской Библии; скорее всего, он тождествен небытию. У Экклезиаста (9:10) сказано, что там "нет ни действия, ни разуменья, ни мудрости, ни знанья" (здесь и далее перевод мой — А.Г.). Умершие забыты Богом и неподвластны Ему: "Ты уже не вспоминаешь о них, они не в Твоей руке" (Пс 87:6). Многие современные переводчики передают понятие "Шеол" словом "могила".
Как мы видим, высокий парадокс состоит в том, что народ, которому было предначертано подарить человечеству христианскую веру, на протяжении первого тысячелетия своей истории не верил в бессмертие души. Хотя все прочие племена и народы, всегда и везде, — верили.
Этот пример нужен был нам затем, чтобы продемонстрировать неадекватность синодальной Библии. И что же дальше? Отметим ещё раз: синодальные переводчики — мужественные труженики, они ни в чём не виноваты. Но ни в чём не виноват и современный русский читатель: он имеет право получить и прочесть главную книгу земной истории на понятном ему языке.
Рискну сказать, что создание нового перевода Библии — важнейшая культурная потребность России на рубеже третьего тысячелетия.
***
Обращаясь к христианским переводам Книги псалмов (и дохристианскому греческому переводу, входящему в Септуагинту), следует констатировать, что эти переводные Псалтири — самостоятельные произведения, жившие и живущие своей отдельной (прежде всего литургической) жизнью. Например, церковнославянские псалмы, будучи, опять-таки, калькой (правда, уже с греческого), удивительно далеки от еврейского оригинала. А если говорить о самих еврейских псалмах (тэхиллим, букв. — "хваления"), то нельзя не отметить, насколько непохож их автор на изображаемого иудео-христианской традицией Давида — благочестивого (благостного) царя-псалмопевца, восседающего в мантии и короне, среди придворных, у готического дворцового окна и возносящего, аккомпанируя себе на арфе, сладостную хвалу Господу. При внимательном чтении и исследовании еврейской Книги псалмов (Сэфэр тэхиллим) перед нами встаёт совершенно другой образ: вождь племени исполняет экстатический танец и в исступлении выкрикивает отрывистые ритмичные фразы, с нечеловеческой (дочеловеческой) силой выражающие самые простые, изначальные чувства, чаще всего — ярость или восторг.
Кто же слагал такие песни? Был ли это, как издревле считалось, царь Давид (конец XI — начало Х вв. до н. э.), или же, как полагает современная наука, авторы псалмов — различные люди, жившие значительно позже, но "осознававшие себя Давидом"? Если верна последняя гипотеза, то это были скорее не цари единого древнего Израиля и не правители Северного либо Южного Царства, а "сильные мира сего", то есть вельможи, вожди, "князья", постоянно подвергавшие свою жизнь опасности в войнах с иноплеменниками и во внутриплеменных конфликтах — и просившие у Бога защиты от людей.
Бросается в глаза доходящая до комизма кровожадность псалмопевца, которую он приписывает и Господу: "Моих врагов Ты бьёшь по лицу, // зубы злодеев дробишь" (Пс 3:8). Над другими образцами псалмической жестокости улыбнуться не сможет никто — хотя бы над пресловутой мечтой разбить младенцев о камень (Пс 136:9). Тем более что ни о каких метафорах тут не могло быть и речи: древние делали то, что говорили.
От палящей ненависти псалмопевец мгновенно переходит к другому яростному чувству — к любви. Это любовь к Тому, Кого он называет своим хозяином, господином — Господом. Чаще всего речь идёт о хэсэд, любви-верности, — крепком чувстве, которое связывает членов бедуинского рода друг с другом и с отцом-патриархом. Но порой автора (героя) псалмов охватывает неукротимое эротическое влечение, желание слиться с Богом, предвосхищающее экстазы христианских мистиков и мусульман-суфиев.
В Танахе перед нами предстаёт поистине личный Бог: и в том смысле, что Он — Личность, и в том смысле, что для человека Он — личный, свой, собственный. Любить и желать менее конкретного Бога древний еврей просто не смог бы. В псалмах Бог вполне осязаем: у Него есть руки (8:7), ноги (17:10), пальцы (8:4), глаза и уши (33:16). Господь обладает рядом качеств, которые, вероятно, роднят Его с самим псалмопевцем: известно, что Он отличный стрелок из лука (17:15) и умелый наездник (первое полустишие Пс 17:11 в подстрочном переводе выглядит так: "И сел верхом на херувима, и полетел..."). Более того, если в псалме сказано, что у Бога из ноздрей валит дым, а изо рта вырывается пламя (17:9), то можно предположить, что автор псалма и его современники представляли это достаточно буквально.
Псалмы пронизаны ненавистью и любовью, ужасом и восторгом. Таковы элементарные чувства, чувства ребёнка (точнее, подростка). Таковы эмоции очень древнего человека, близкого к животному, ко всей твари, к моменту Сотворения, а значит — к Творцу. Псалмопевец — это человек, обнаженный до предела. Это каждый из нас.
Во всяком случае, авторам псалмов нельзя отказать в искренности. Они те самые израильтяне, в которых нет лукавства. Они говорят (поют, кричат!) то, что думают и чувствуют. Все их радостные и негодующие вопли, все благословения и проклятия — правда. И мы должны следовать их детской правдивости: изучая Книгу псалмов, стремиться к тому, чтобы прочесть то, что написано, и назвать вещи своими именами — как требует любовь к Истине.
* * *
|
|
|
|
|
|
|