Протоиерей Вячеслав Винников
“Я ПОВЕРИЛ ОТ РОЖДЕНЬЯ В БОГОРОДИЦЫН ПОКРОВ...”
ххх
Не знаю, не помню,
В одном селе
Может в Калуге, а может в Рязани
Жил мальчик
В одной крестьянской семье
Желтоволосый
С голубыми глазами.
Моя мама тоже жила в Рязани и тоже в простой крестьянской семье. Вот только поэтическим даром не обладала, но очень хорошо чувствовала стихи, а через них и молитвы. Хорошие стихи - это Слово Божие, Дар Божий, Божия задумка, проявившаяся в стихах и обретшая плоть. Подобно тому, как молитвы имеют крылья духовные, обладают крыльями поэтическими настоящие - Божьи - стихи: они возносят нас к Богу. Самое главное, чтобы душа пела, чувствовала Бога и в стихах, и в молитвах. А Господь не отринет. Он всё и всех покрывает любовью - и меня и тебя, и наших мам, и наших жён, и наших детей.
Есенина мама любила и всегда говорила: он мой земляк, мы свои, рязанские, знала наизусть “Пахнет рыхлыми драченами”, “Ты жива ещё, моя старушка” и почему-то очень часто читала: “Устал я жить в родном краю, в тоске по гречневым просторам, покину хижину мою...” и делала ударение на “Покину хижину мою”, именно на эти строчки, может, вспоминала рязанское раздолье, свою деревню, а хижина - это, может, наше каменное жилище в Москве, вот и тосковала по своей избушке, над которой струился вечерний несказанный свет. Объясняла мне, что такое “драчены”, “шушун”, “панева”, “дежка”, смеялась и говорила : “А у нас в Рязани грибы с глазами, когда их ядят, то они глядят” и “Рязань косопузая”, рассказывала про деревенские хороводы, про песни, про посещение церкви. Каким это было праздником для всех, особенно для детишек. Говорила: “Много было радости в той деревни, а теперь всёё это ушло”, говорила об этом с печалью и болью; рассказывала, в какие красивые одежды наряжались парни и девки, какие красивые ленты вплетали девки в косы, любила она рязанскую землю, рязанское небо и тех людей, что жили там. Раза два ездила на свою Родину и возвращалась немножко грустной, но просветленной. Говорила, что изба наша сохранилась и деревенские её узнали, зазывали в избы и угощали, все собиралась меня отвезти, но так и не получилось, жаль, конечно.
ххх
Мама всегда говорила: “Сынок, ничего человеку на свете не надо, кроме Бога, Церкви и молитвы. Молись, самое главное - молись, а всё остальное Господь пошлёт”. Сама в это верила и меня приучала. Была она доверчива и проста, и много, очень много молилась за меня и за мою матушку Тамару.
ххх
Мама была очень хорошей рассказчицей, любила, например, рассказывать байку, как Пушкин женился: “Пришел он в один дом невесту выбирать, а там жили три сестры, и все картавые. Мать им и говорит: “Придет Пушкин, вы молчите, а то он услышит вас и никого замуж не возьмет”. Сидят и ждут. Пушкин вошел и стал здороваться:
-Здравствуйте, барышни.
Молчание.
- Барышни, здравствуйте.
В ответ ни слова.
- Ах, значит, здесь никого нет... тогда можно и трубку разжечь.
Разжигает, и огонек падает на ковер. Первая не выдержала младшая сестра: “Каварер, каварер, поровик прогорер”. Средняя ей с укором: “Ира, Ира, ты забыра, что нам мама говорира”. Тут и старшую прорвало: “ А ты б сидера и морчара, будто деро не твоё”. Так все трое и проговорились.
Пушкин засмеялся и ушел, и выбрал себе невесту некартавую, Наталью, и обвенчались они с ней в храме Большого Вознесения.”
Вот такая была моя мама.
ххх
Мама всё называла ласково, очень любила слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами, говорила: “Вот, сынок, твоя кружечка и блюдечко, садись, а я сейчас хлебушек голубчикам готовлю”. Телефон называла телефончиком, а холодильник - холодильничком, сидела на балкончике, молилась в комнатке у кроватки, носила халатик, в магазин ходила за хлебушком, в лесу собирала грибочки, малинку и земляничку… Даже тараканчиков ласково назвала, - так мама чувствовала, что все это - Божье, подаренное нам Богом. Дети говорят, указывая на икону: “Это -Боженька”, так и мама моя во всем видела “Боженькое”: цветочки, платочки, ноготочки, одеяльце, гардеробчик, почтовый ящичек…
Теперь еду я к ней на могилку за её благословеньицем, за той лаской, которой она меня окружала. Мамочка, мамулечка моя, и слезки льются из глаз на ту сыру землю, в которой она теперь лежит под крестиком со Споручницей….
ххх
1998 год
Дьякон отец Сергий читает Евангелие о Страшном Суде. Я стою на горнем месте и слезы подкатывают к горлу: мама любила это евангельское чтение, знала его наизусть и часто читала мне вслух духовный стих о Втором Пришествии Спасителя. “Садись, сынок, послушай:
Христос с учениками из храма выходит
Пред крестною смертью своей...
и начинает читать удивительно ярко и образно, волнуясь, боясь, что её перебьют. Она вся была один порыв, когда обращалась с вопросом к Господу:
Скажи нам Учитель, последнее слово
Пока ещё с нами живешь
Скажи нам, когда это будет
и особенно подчеркивала
Когда ты судить нас придешь?
Я заслушивался, затаив дыхание сидели наши гости... Слово о Страшном Суде её затрагивало, но не страшило, она так любила и так ждала этот Страшный Суд, что её бесстрашие удивляло меня. Мне было страшно, а ей нет, она верила в милость Страшного Суда и хотела передать свою веру другим, повторяя: “Слушай, слушай, что дальше...”
Ни люди, ни ангелы, знать то не могут, -
Сказал им Спаситель в ответ,
Но близость Суда, тогда люди откроют
По множеству разных примет...
Читала и крепко держала меня за руку, чтобы я не рассеивал свое внимание, хотела, чтобы и я пережил то, что так её трогало, что пронзало её сердце...
Предатели будут коварно и злобно
Родным и друзьям изменять.
Родителям дети уже перестанут
Любовь и покорность являть.
И с какой-то несокрушимой силой произносила...
Отвергнется истина в здравом умении,
Антихрист отравит сердца
И будет хулиться устами безумцев
Всехвальное имя Творца
Слово безумцев так выделяла, что вся трепетала, ужасаясь тому, как можно не признавать Своего Бога и Творца!
И солнце померкнет, и месяц и звезды
С небесного свода спадут.
Земные народы из мертвых воскреснут
Пойдут на Божественный Суд
Появится Крест Светозарный на небе
И будет, как солнце, сиять...
И мы все пред Господом предстанем такие, как есть... и ничего не будет ни сокрытого, ни утаенного...
И вся содрогнется живая природа
Пред страшным Престолом Судьи...
ххх
В 1995 году от меня ушли ко Господу моя матушка Тамара и мама Елена. Вижу сон: стоим мы все в комнате Тамары (с нами моя крестная Дарья) и поёём: ”Заступница усердная от Бога нам дарованная”. Поначалу у нас что-то плохо получается, но вот вступает Тамара, у которой был очень хороший слух и голос, и мы поем так красиво, что я потянулся за маленьким магнитофоном, чтобы записать наше пение... и тут же проснулся.
Вечером стал петь акафист Споручнице грешных и в третьем икосе обнаружил эти слова. Встал я на колени, наклонил свою непутевую голову до земли, заплакал подумал, как бы было хорошо мне петь вот так акафист Споручнице и уйти ко Господу... на встречу с Божьей Матерью и с теми, кого любил на этой земле, люблю и буду любить до последнего своего вздоха... Если бы такую радость послал мне Господь и Его Пречистая Матерь... Может, по молитвам мамы и не оставит меня Божия Матерь: и акафист выучу, как мама, и пропою свою последнюю песнь Споручнице грешных. А там, может, и все вчетвером споем, как пели в том ночном пении.
К тем, кто будет приходить ко мне на могилку, есть у меня небольшая просьба: пропойте этот чудесный акафист: “Радуйся грешных Споручнице, всегда о нас руце Свои в поручение Богу приносящая!”
ххх
Я привез отпевать маму в храм великомученика Феодора Стратилата - туда, где она всегда молилась и пела. Смотрю: в алтарь заходит батюшка - отец Леонид Кузьминов, настоятель храма на Преображенке. Я знаю его с 1956 года. Он был настоятелем храма Успения Божией Матери Новодевичьего монастыря и очень привечал мою маму, когда она жила на “Спортивной” и была его прихожанкой. Батюшка отец Леонид приехал помолиться о моей маме и отслужил по ней панихиду, а затем поехал к себе служить позднюю литургию. Я думаю, мама так была там рада, что никакими словами не выразишь, да и я чуть не до земли поклонился отцу Леониду. А перед самым отпеванием к нам подошел владыка Нифон и по-арабски прочитал над ней молитву. Он любил мою маму, и она отвечала ему тем же.
ххх
1998 год.
Я очень обрадовался, узнав о том, что в святом граде Иерусалиме, в обители равноапостольной Марии Магдалины, через день читается акафист Споручнице грешных. Я вижу в этом известии чудо: непрестанная молитва моей мамы перед этой иконой Богоматери дошла до Святого Града. У мамы всю жизнь было огромное желание побывать на земле, где ступали Его Пречистые ноги, где ходила Его Пречистая Матерь, Апостолы. Сначала в Святой Град к послушнице Ирине (ныне инокиня Антонии) поехала кассета, на которой записано, как мы с мамой поем акафист. Затем в Иерусалим последовала икона, приобретенная в Николо-Хамовническом храме и приложенная к святыне - к чудотворной иконе “Споручница грешных”. А теперь инокиня Антония читает на Святой земле акафист Споручнице, который я прислал ей из Москвы.
Я пою акафист в Москве, Антония читает его в Иерусалиме, а мама у Господа поёт, как пела многие годы на земле. Я вспоминаю, как она умирала, уже плохо произносила слова, а я сидел у её постели и пел этот акафист, и, если я останавливался, мамины губы еле слышно шептали слова акафиста, который она знала наизусть:
“Радуйся иконою Твоею вси люди возвеселяющая...
Радуйся двери Царствия Христова верным отверзающая...”
Левой рукой мама очень крепко сжимала крестик, который на шнурочке висел у неё на груди, а губы шептали и шептали эти чудесные слова...
ххх
Все мы бездомники, много ли нужно нам?
То, что далось мне, про то и пою.
Вот я опять за родительским ужином,
Снова я вижу старушку мою.
Смотрит, а очи слезятся, слезятся,
Тихо, безмолвно, как будто без мук.
Хочет за чайную чашку взяться,
Чайная чашка скользит из рук.
Милая, добрая, старая, нежная,
С думами грустными ты не дружись.
Слушай, под эту гармонику снежную
Я расскажу про свою тебе жизнь.
Многим из нас есть, что рассказать своим мамам... и, наверное, много печального и грустного, чего лучше бы не рассказывать... Хорошо бы жить по-другому. Прислушиваться к голосу своей совести, к голосу Церкви (нашей второй матери), ведь сказано: “если тебе Церковь не Мать - то и Бог не Отец”. Нам все от Господа дано - жизнь, здоровье, семья, детишки, работа, праздники, Его заповеди, самая чудесная Книга на земле - Святое Евангелие... Только живи и радуйся. Но не надолго нам хватает этой радости, может быть, потому, что не молимся, не призываем Господа, забываем Его, а от этого в первую очередь страдают наши мамы, давшие нам жизнь...
И закрыли брови
Редкие сединки.
А из глаз, как бисер,
Сыплются слезинки.
Для того, чтобы не слезились глаза стареньких мам от наших грустных рассказов о непутевой жизни и чтобы не дружили они с грустными думами, давайте призовем в помощь Господа и изменим себя, станем жить по-Божьи и с Богом!
Я любил свою маму, но, конечно, как и все не слушался её. Каюсь, что много я в жизни натворил греховного, а потому всем говорю: слушайтесь своих мам, даже тогда, когда вам кажется, что они не правы, все равно слушайтесь. Почитай маму, по слову Писания, и никогда не упадешь. Иначе уйдет мама, и будете плакать, волосы рвать на голове, да поздно будет, а останется только молитва да холмик, к которому можно будет припасть и полить слезами покаяния: Мама, прости, никогда больше не буду... Прошу, как в детстве, а ответа нет, и седую мою голову некому погладить, и некому сказать “ну иди, иди, я уже больше не сержусь”. Холмик, крестик и я... а под крестом моя мама.
ххх
Сегодня еду на службу и думаю: “Почему столько икон Божией Матери? - Чтобы мы никогда Её не забывали и не забывали своих матерей!”
ХРАМ И ДОМ В ХАМОВНИКАХ
Стоит среди Хамовников великолепный храм о пяти главах с колокольней, которая падает, как Пизанская башня, но никак не упадёт, потому что Господь её хранит... Рядом стоят Хамовнические казармы, перед которыми прежде был деревянный храм великомученика Георгия Победоносца. В казармах тоже был храм, от которого сохранилась колокольня, затем там сделали клуб, куда я мальчишкой бегал в кино, не зная, что смотрел фильмы в церкви для православных солдат. Напротив стоит наш “шефский дом”, построенный при Екатерине Второй, с колоннами, с широкими подъездами для карет и повозок и с глубоким подвалом, в котором мы и жили.
Чудный храм с чудотворной иконой Божьей Матери Споручницы грешных и со строгим ликом святителя Николая Чудотворца! Подойдешь поближе и видишь, что Николай Чудотворец совсем не сердитый и смотрит на тебя с любовью. Тут же старинное изображение святителя Алексия, святитель Димитрий Ростовский в серебряном окладе и множество других икон, перед которыми хочется преклонить колени и постоять... в раздумье и в молитвенном обращении к ним.
Что за дивное виденье: светящийся красно-зеленым убранством храм и речка, за которой Нескучный Сад с вековыми липами и деревянные домики с палисадниками. Я родился в 1938 году и ещё захватил этот старомосковский вид: во дворах разводили кур, кроликов, стояли голубятни, летом спали в сараях на сеновалах… При мне же всё крушили, ломали, вгрызались и врезались в матушку-землю Хамовническую, чтобы всё уничтожить, чтобы и памяти от неё не оставить. Храм сломать, а на его месте поставить какую-нибудь уборную, - так, наверное, мечталось строителям новой жизни, да не вышло... Слава Богу, что не всё искромсали, духу и силы им, разбойникам, не хватило, - святитель Николай спас святое место, и теперь можно прийти сюда и помолиться: за себя, за других и за строителей этого храма.
Гуляем, бывало, с матушкой, а перед глазами - храм стоит, хоть и окруженный большими новыми домами, а все равно лучше всех, красивей всех и доступней всех, не пройдешь, чтобы не посмотреть, не взглянуть и не поклониться, и никуда от него не денешься, как будто сам святитель Николай стоит на твоем пути и напоминает о себе - о том, что он твой помощник в скорбях, в болезнях, в невзгодах. Зайди и поставь свечу, преклони перед ним колени, и исчезнет из жизни все смрадное, темное, греховное, останется только светлое чувство оттого, что этот храм стоит, что он есть. Что он прошел через все бури и штормы и что сохранил его святитель Николай Мирликийский чудотворец, а Божья Матерь выбрала его жилищем для своего чудотворного образа и стала нашей Хамовнической Споручницей грешных.
Мама, матушка Тамара, мой папа Николай, бабушка, дедушка, я сам, храм, наш дом, вся местность, переулки и закоулки, всё это - Хамовники, они в сердце, в душе, во всей моей жизни. Этот кусочек Хамовнической земли - моя малая родина. Святителю Отче Николае, моли Бога о нас!
Хамовники... Выстояло все-таки название. Сейчас, правда, рядом шумит Комсомольский проспект, а раньше был Хамовнический плац, Хамовническая набережная, Хамовнический вал (сейчас восстановили), слобода Хамовническая, Долгохамовнический переулок (сейчас улица Льва Толстого), Тёплый переулок, может быть, согретый храмом (сейчас улица Тимура Фрунзе). Искалечили, исковеркали всю российскую землю безбожники-коммунисты.
Мама любила Москву прошлою, ушедшую. Рассказывала, как ездили извозчики, какая Москва была спокойная, тихая, как хорошо было в ней жить... Потом появились первые трамваи, но и они не нарушали тишины николаевской Москвы с её рынками и площадями, открытыми, просматривающимися вдоль и поперек, с её названиями улиц и переулков.…
Когда мама говорила об Остоженке, то в глазах её была радость, а когда упоминала Метростроевскую, то появлялась на лице её печаль и какая-то безысходная грусть. Так же и в названии “Хамовнический плац” звучала тихая радость, а “Фрунзенский плац” резал слух как что-то несуразное и к плацу никакого отношения не имеющее. Да и Теплый переулок с улицей Тимура Фрунзе никак не сопрягался, не сочетались Большие кочки, Малые кочки с Третьей Фрунзенской. Когда мы жили на Хамовническом плацу, это была одна жизнь, хамовническая, а когда стали жить на “фрунзенском ” и жизнь стала “ фрунзенской”, другой. Хорошо бы назвать проспект Хамовническим, - все бы заиграло, засветилось, другими прекрасными красками, “охамовничилось” и “обниколилось”, освятилось бы от храма Николая Угодника... Ведь если маму, называешь мамой, это одно, а если “предком”, то это совсем другое, чувствуете какая разница, так и в названиях улиц... Всё имеет своё лицо, лицо Божие или личину антихриста, который даже в названиях улиц успел потрудиться и оставить свою нечисть. Сейчас модно искать нечистую силу в разных мелочах, ищут “зверя” там, где его нет, а вот то, что мы за годы советской власти совсем “озверинились” и продолжаем жить на улицах с безбожными названиями, никого не волнует. А мою маму волновало, часто перечитывала она книгу П.Сытина “Прошлое Москвы в названиях улиц”, очень любила старые чудные названия: начало сегодняшнего Комсомольского проспекта, например, было Большой Чудовкой, названной по Чудову монастырю в Кремле (здесь, кажется, было его подворье). И скорее бы мы вновь смогли назвать Москву белокаменной, первопрестольной, златоглавой, колокольной, сорок-сороковой, богомольной, православной - с правильными названиями улиц... Да поможет нам в этом Господь! Будем жить по-Божьи, вернутся и Божьи названия, которые давали улицам наши деды и прадеды. По вере да по жизни нашей и будет нам...
ххх
У мамы есть фотография, где она в швейной мастерской, в которой она сначала училась швейному делу, а потом работала. Хам - название полотна, а хамовники - это ткачи и “деловицы”, то есть пряхи и швеи. Мама всегда называла себя швеей (“я училась швейному делу, я - швея”). Хамовник, как объясняет Даль, - это ткач, полотнянщик, скатерник, а отсюда и хамовное дело, “ткацкое, полотняное и браное”, то есть набранное узором. В одной берестяной грамоте XIII века написано:: “хаму 3 локти”, т.е. льняного полотна, а у Даля есть “хамушка” - старая изношенная свитка из льняной ткани.
Направляясь в сторону Лужников по проспекту, слева можно увидеть известный в Москве магазин “Русский лен”, любимый магазин моей матушки, которая всегда покупала там полотенца, скатерти (она любила, чтобы все было льняное, а синтетики просто боялась). Есть ещё в русском языке слово “хамъян” - шелковая ткань. В конце XIX века рядом с храмом Николы в Хамовниках была построена текстильная фабрика Жиро, вырабатывающая шелковое полотно (сейчас это фабрика “Красная Роза”) и пивоваренный завод (теперь Хамовнический). На этом заводе перед войной работал мой папа, и оттуда он ушел на фронт.
На Хамовническом плацу днем резвились лошадки, их по кругу объезжали наездники, а вечером плац превращался в футбольное поле. Капитаном команды и заводилой был Алец, сын композитора Мокроусова, который такие фигуры выделывал на поле, что зрители приходили в восторг. А после матча он всех угощал пивом в местной пивной… Потом плац приобрел другой вид. Посадили много деревьев, на клумбах развели цветы, возле нашего дома стало зелено и уютно. Но затем сквер снесли, деревья повырубили, клумбы с землей сравняли, - и комсомольцы начали строить Комсомольский проспект. Церковную ограду перенесли ближе к храму, оставив место только для крестных ходов. Захоронения, которые были возле храма, оказались под ногами прохожих и под колесами машин. Много тогда косточек из земли вырыли, - на то они были и комсомольцы, что им всё позволено…
Примерно с 1991 года старые названия стали возвращаться. Хорошо бы и метро переименовать в станцию “Хамовническая”. Мы ведь теперь московскую землю измеряем остановками автобусов да станциями метро. А раньше Москву измеряли расстоянием от храма до храма и на вопрос, где живешь, отвечали: в приходе Николы, что в Хамовниках или в приходе Рождества Христова, что в Измайлово. Храмы были отметинами как места жительства, так и самого жизненного пути человека, храм отпечатывался на судьбе человека, которая проходила под Покровом Божией Матери и святых угодников. Человек ощущает то, рядом с чем проходит его жизнь. Будешь жить рядом с каменной фигурой “вождя”, с протянутой рукой на площади стоящим, и свои руки протянешь не в ту сторону, а если молиться не будешь, то и ноги можешь протянуть. Страшно жить в соседстве с истуканами и идолами, которые никак не покинут нашу Святую землю, а всёё давят на нас своей безысходностью и пустотой. Хорошо было бы отмечать наши остановки и станции храмами, на пути стоящими: “Станция “Храм Косьмы и Домиана”, следующая станция - “Храм Николы в Хамовниках”. Как согрели бы эти названия наши сердца и напомнили бы всякому о Господе...
Дивные Хамовники... Идет человек по улице, видит: “Столовая” и думает: надо бы покушать; увидел кинотеатр: надо бы фильм посмотреть; магазин - надо бы купить что-то; и вдруг перед ним храм, сверкающий дивной красотой в любую погоду, с колокольней и крестом, зовущими куда-то ввысь, в голубизну неба, с узорчатой оградой, радостно сияющий зелено-оранжевыми и белоснежными красками, волнующий и притягивающий твой взор и тебя самого: приди, войди, здесь твоя душа, твое сердце, неужели забыл, как тебя крестили, водили сюда маленького, давали “сладенького и такого вкусненького Христа”... Идёшь, видишь храм и думаешь: а не зайти ли, не скинуть ли перед Богом свою шапку, не перекрестить ли лоб, не постоять ли несколько мгновений около храма или внутри него... А если не будет на пути этого чуда, то пройдешь по улице и не вспомнишь, что есть Господь и что Он зовёт тебя к Себе... И тогда пойдешь в торговые ряды, намотаешься там до одури и даже для тела ничего не приобретешь, не то что для души... и уйдешь ещё более пустым, чем вышел из дому....
Вот что такое в нашей жизни храм, потому и стояли они на каждом шагу, наши сорок сороков, звали и манили своими золотыми главами и крестами, а одним из таких храмов был и есть как бы игрушечный, а на самом деле крепко сбитый и скроенный людскими молитвами, их заботой и вниманием, наш родной Угодник и Чудотворец Николай Хамовнический!
Как хорошо около Хамовнического храма, а уж внутрь войдешь и выразить трудно: идет отпевание, а слова так и рвутся - несутся ввысь... В хоре стоят пять человек, а пение такое чудное, что хоть сам ложись, чтобы тебя отпели, - так и несутся к Богу молитвенные воздыхания. Вокруг стоят родственники, знакомые усопшего, да и у посторонних рука тянется сотворить крестное знамение.
Почему-то последнее время как ни войду в храм- всегда кого-то отпевают, наверное, я в одно и то же время захожу: батюшка молится, хор поет, свечи в руках горят. Стоишь, о своих молишься, а за спиной - Царица Небесная, Споручница, тоже всех в последний путь провожает и святитель Николай из главного придела прислушивается. Подойдешь, встанешь на колени, а он как бы руку протягивает и гладит тебя по твоей непутевой голове. И всех он так принимает, не одного тебя, посмотри: входят люди в храм и сразу бегут к нему. Эти, наверное, первый раз в храм пришли, спрашивают: “Где здесь Николай Угодник? Свечку хочу ему поставить.” А те, кто не первый раз в этом храме, идут первым делом к Божией Матери Споручнице грешных. Как войдешь, Она на тебя уже смотрит: иди ко Мне, встань на коленочки, прикоснись своим горячим лбом к моим ступенечкам, прикоснись своими воспаленными устами к этим чисто вымытым плиточкам, тысячами ног истоптанным, поцелуй край моей ризы и уйдешь не таким, каким пришел...
Почему всегда, как ни приду, идёт отпевание? Да не одно, а два или три сразу. Храм ведь не кладбищенский. Это для меня загадка. Я очень хотел маму здесь отпеть - в самом дорогом для нее храме - да не получилось. Молюсь теперь здесь за маму и за матушку, а затем иду к старому дому: на свои окна посмотрю, внутрь дома войду, вокруг обойду, постою, помолюсь, кое-что вспомню, и уходить не хочется... Стою у дома и смотрю на храм, а когда ухожу, всё на дом оглядываюсь: приду ли сюда ещё раз? Так и хочется его с собой унести, да большой он очень, старинный и массивный, с колоннами, и весь светлый: свет от храма что ли его освещает... Свет Христов просвещает всех... И не только людей, но и дома, и улицы, и площади.. и мой дом задел, и меня просветил. Светло и тепло у дома... Может, когда-нибудь вернутся те времена и все опять будет по-старому: и папа, и бабушка, и мама, и Тамара... Как бы я был благодарен Господу, если такое хотя бы во сне мне приснилось.
Ухожу... до свидания, мой дом, до следующей встречи, во сне или наяву. Очень хотелось бы помолиться в своей комнате в подвале... может, когда-нибудь и получится. На всё воля Божия...
ххх
Икона Споручница грешных
Мама, когда шла в Хамовнический храм на службу, всегда говорила: “Пойду к Споручнице”. Я никогда не слышал, чтобы она говорила по-другому, даже когда она шла на акафист святителю Николаю. Да я и сам всегда говорю: пойду к Споручнице. Чудотворный образ Споручницы грешных всех притягивает, зовет к себе. В этом храме всегда праздник Божьей Матери: вымытые до блеска ступенечки, негасимые лампадки, огромный подсвечник и чудная икона, смотришь на неё - то хочется плакать, то радоваться, и всё оттого, что Она, Божья Матерь пред тобою, и ты пред Ней на коленях, великий грешник, и она тебя не отталкивает, а успокаивает и покрывает своей любовью и лаской... Как хорошо перед Её святым образом, можно долго стоять и молиться, можно минутку побыть и побежать по своим делам, все равно приласкает, утешит, не обделит Своей заботой, потому и едут к Ней со всех концов Москвы за помощью и поддержкой, как к родной Маме. Радуется святитель Николай, что в его храме такое чудо, Сама Богородица определила Себе место, и так прижилась. Не обижается и святитель Дмитрий Ростовский, которому пришлось потесниться и уступить придел Родившей Спасителя мира. Божья Матерь с нами, Божья Матерь не отступает в Своих молитвах за нас пред Господом, Она поручается за нас, так давайте оправдаем Её такую любовь, будем молиться Ей, будем приходить к Ней, будем надеяться на Нее и любить Её, Матерь Божию, Которую мы просто зовем Споручницей.
Радуйся, грешных Споручница, всегда о нас руце Свои в поручение Богу приносящая!
ххх
Ступенечки Богоматери.
Ступени бывают разные: деревянные, каменные, духовные ступени “Лествицы” преподобного Иоанна. В Хамовническом храме есть особые ступени, ведущие к Божьей Матери Споручнице грешных. Припал я к ним недавно и замер в слезах на коленях... Чистые-чистые, светящиеся ступеньки, от которых трудно оторваться, - так бы и целовал их, стеная и плача.
Ступенечки, ведущие к Богоматери... Их немного, но в жизни они могут стать самыми главными. Многое зависит оттого, как человек их пройдет, что принесет Ей, Споручнице грешных, которая смотрит на нас и ждет, с чем же подойдет к ней человек... Конечно, подходим с грехами, она же Споручница грешных... Целуй эти стертые от людских ног ступеньки, светящиеся неземным светом, говорю я себе, бейся своими непутевым лбом, и жди милости от Милующей всех Богоматери. Образ Её часто убран цветами, но и без них она всегда среди цветов райского сада, присмотритесь внимательно... Столь чудесна её любовь.
Мама часто мыла ступенечки у Споручницы грешных и очень этим гордилась. Придя домой, улыбаясь, рассказывала: “Мне поручают, говорят, что у меня лучше всех получается. Я ступенечки мою и о тебе с Тамарой молюсь, верю, что Божия Матерь не оставит вас, молитесь Ей, надейтесь на Неё”.
Я думаю, по этим ступенечкам мы можем подняться в страну, где светло и радостно, где нет ни болезни, ни воздыханий, а есть Божия Матерь со Своим Сыном и все те, кто к Ней восходит - в светлый-пресветлый рай, когда-то потерянный нами!
ххх
1938 год, рассказ мамы о моих крестинах
Собрались меня крестить, день назначили, крестным должен был быть Константин, крестной - Дарья. Вдруг бабушка видит, что я дышать перестал. Тогда они с крестной схватили меня и понесли в церковь Николы в Хамовниках. В церкви служил отец Павел Лепехин. Он увидел меня и говорит: “Кого Вы мне принесли, он же мертвый!” Взял меня на руки, шлепнул, - я закричал. Он меня в купель. Окрестил - оказался будущий священник. Отец Павел прослужил в этом храме пятьдесят лет. Я его всю жизнь почитаю и хожу на его могилку на Даниловском кладбище. Верю, что святитель Николай воздвиг меня от одра болезни, чтобы я служил Богу. Наверное, это случилось по молитвам моего папы, тоже Николая.
Ххх
Крестную помню маленькой сгорбленной старушкой: войдет бывало в комнату, улыбается и поет: “Ох как трудно мне врачу, а я молчу и не кричу...” Врачом она никогда не была, но эту прибаутку часто повторяла. Видно, трудно ей было одной век вековать, хотя мы с мамой всегда были рядом, и сестра её Матрона Ивановна часто приезжала. Мы с крестной жили в большой комнате со сводами, разделенной тонкой деревянной перегородкой на две половины: у нас окно и у нее окно, у нас иконы и у нее иконы... Жили как родные люди, хотя и перебранки были, как во всякой семье... Заходили друг к другу без стука и присаживались на свое место (каждый знал, где ему сесть), как в своей комнате. Крестная, или, как я звал её, “Косенькая”, всегда за меня заступалась во дворе: выбежит бывало на улицу и кричит: “Вы мне Славу не троньте, смотрите у меня!” И ребята, большие хулиганы, надо сказать, старались с ней не связываться, и ко мне больше не приставали.
Нажарит, бывало, крестная вечером картошки и зовет: “Иди, Слава, поешь.” А картошка румяная, поджаристая, рядом стакан стоит с холодной водой и лежит кусок черного хлеба. Вкусно, пальчики оближешь, только Косенькая могла так жарить. Я всегда, когда чувствовал запах жареной картошки, старался не убегать на улицу и ждал, когда она позовет меня полакомиться. Крестная меня очень любила. Как-то купила по тем временам дорогие билеты в кинотеатр “Кадр” на Плющихе (по 4 руб. 50 коп.!), а места оказались сбоку, и все лица на экране были какими-то вытянутыми. Так Дарья Ивановна побежала к администратору: я мальчика привела фильм посмотреть, а там какие-то лошадиные лица! Нас тут же пересадили.
В войну я находился в деревне Торговцево в 80 км от Москвы, да пешком ещё надо было идти километров 10 от железной дороги. Крестная приезжала туда и привозила мне продукты... Славная и добрая моя крестная надорвалась на трудовом фронте и стала инвалидом. Когда я подрос, то начал ей помогать: прислуживал в Хамовническом храме и приносил ей оттуда конфеты, печенье, хлеб, иногда деньги. Много лет она ходила по дому и со всеми общалась: в доме её прозвали “информбюро”: она знала все новости. Папа мой её очень любил, у меня сохранилось его ласковое теплое письмо к ней. На её отпевании я, уже будучи батюшкой, читал Апостол и провожал её до могилки. Да упокоит её Господь в селениях праведных...
ххх
Недавно староста Николо-Хамовнического храма Костя рассказал мне, как отец Павел ночью, один, с иконой “Споручница грешных” в руках, обходил свой храм, чтобы уберечь его от разорения во время строительства Комсомольского проспекта, когда шли разговоры о сносе храма. Старосте об этом рассказал сын отца Павла - Сергей Павлович.
Я вспомнил мамин рассказ о том, как бабушка во время войны брала иконы Спасителя и Владимирской Божьей Матери (найденные дедушкой на помойке) и обходила наш дом.
Ххх
Ох, подвал ты мой подвал, кто в подвале не бывал, тот жизни не видал. Жизнь в подвале отличалась от жизни на верхних этажах: наверху жили семьи и вдовы офицеров, а в подвале в основном жили... солдатские вдовы. Из них многие в церковь ходили и с христианскими праздниками друг друга поздравляли. Иконы были почти у всех, чего не скажешь о “верхних” жильцах: лучше жить внизу под землей, да с Богом, чем наверху да с портретами вождей. Видел я в комнате у своего товарища Юрки портреты Ленина, Сталина, Мао Дзе-дуна... Нет их сейчас, и никому они не нужны, а Господь всем нужен.... В подвале жили дружно, заботились друг о друге, помогали в нужде и в беде. Как сейчас вижу: Пасха или Рождество, моя больная бабушка Ариша сидит на кровати, а по коридору идет дядя Коля или тетя Поля, в руках фанерная дощечка вместо подноса, а на ней тарелочка с колбасой, сыром, пирожками, винегретом и малюсенькой рюмочкой... С праздником, бабушка Ариша! На здоровье! Придут и посидят с бабушкой... Двери тогда не запирались, да и незачем было, красть было нечего, разве только саму бабушку ... А бабушка сидит и молится за всех своих добродетелей и за их детишек. Какие дружные были люди в то время... Весь район знал бабушку Аришу, и все к ней шли, что-то притягивало людей к больной молитвеннице, может быть, по слову евангельскому душа человеческая стремилась к постели больного... Слова Спасителя о посещении больных, видно, жили в приходящих, были заложены в их душе, и никакие коммунисты не смогли их выбить, потому что слова Спасителя на Страшном суде либо обличат нас, либо оправдают.
Эх, подвал мой подвал, золотые люди... От добрых людей в подвале было тепло и уютно. А бабушку Аришу и сейчас помнят: ходят ещё по этой земле наши “подвальные” люди и в храм ко мне заходят, молятся, а она там молится за них, своих соседей, и за меня внучка батюшку Славочку.
ххх
Моя бабушка Ариша, будучи подростком, некоторое время жила в доме священника в Рязани. И вот, что она рассказывала:
“Соберет батюшка нас детишек и говорит: “Наступят очень нехорошие времена, перестанут люди в Бога верить, а в лавках будет все, что хочешь, да придет человек в лавку, купит всего, будет радоваться, а принесет домой - и все, что он принес, будет углем оборачиваться”. Мы слушаем и говорим: “Батюшка, как же так?” - “А вот так, я-то не доживу, а вот ты, Ариша, доживешь”, - и показывает на мою бабушку.
ххх
Бабушка и мама часто при мне говорили: разве это продукты, разве такой был хлеб при царе, разве такая была колбаса? Сейчас, например, колбасные обрезки - это какие-то хвостики с веревочками, а до революции приходил господин или рабочий в лавку и просил взвесить фунт колбасы. Продавец брал колбасину, отрезал от нее фунт, а ставшаяся часть весом в восемь или девять фунтов называлась колбасным обрезком. В переводе на современные деньги килограмм колбасы тогда стоил примерно двадцать копеек, а бедный человек покупал эти “обрезки” уже по две копейки за килограмм и уходил домой довольный. Вчера я видел копченую колбасу по сто двадцать рублей за килограмм, так вот обрезки от нее при царе-батюшке продавали бы по двенадцать рублей или того дешевле. Моя бабушка рассказывала, что колбасные обрезки по всем лавкам были одинаковые и такие большие, как астраханские арбузы. Мама девочкой бегала в лавку напротив дома без денег, просто заходила и говорила продавцу: “ Тетя Клава, мама велела мне взять столько-то колбасных обрезков, сахара, муки, ситного и черного хлеба”. - А хозяйка лавки все это записывала и выдавала без единой копейки. И так в течение месяца. А потом бабушка шла и спрашивала, сколько они должны. Никогда, никто продавщицу не проверял, все ей доверяли. По рассказам мамы, какое-то время так продолжалось и после 1917 года, видно по инерции, а потом окончательно прекратилось.
Советская пропаганда внушала людям, что царское - плохое, даже если оно было хорошее. Помню, как одна знакомая “рассказчица” заученно говорила: “Плохо жили при царе, очень плохо. Колбаса была очень вкусная, душистая, для нас, бедных, дешевая, и одевалась я отменно, ходила в высоких ботиночках со шнурочками, работала на фабрике Жиро, духами душилась самыми дорогими, зарплату хорошую получали, а жили плохо, вспоминать не хочется”. Слушал я такие рассказы, улыбался про себя и думал - мне бы так “плохо” пожить.
После революции пели:
Был Николашка -
Не елася кашка,
А теперь - Советы,
По неделям хлеба нету.
или:
Был Николашка -
Не елася кашка,
А теперь комиссары
Всю мякину переписали!
Эти частушки мне пела мама, а за них в то время могли посадить, а то и расстрелять.
ххх
В подвал нашего дома в Хамовниках пришел курсант Института военных дирижеров, для того чтобы снять угол у моей крестной Дарьи. Сдавали тогда многие, так как жить было трудно. Крестная сама жила за перегородочкой, а переднюю часть комнаты предложила курсанту. Комната ему понравилась, да и плату он предложил приличную, но, подойдя к углу с иконами, сказал:
- Только это все я отсюда уберу! Крестная как закричит:
- Что? А ну-ка вон отсюда, чтобы здесь ноги твоей не было!
- Дарья Ивановна, да Вы что? - бросился упрашивать курсант.
- Давайте поговорим!
А крестная:
- Нечего мне с тобой разговаривать. Уходи!
И в этом тоже было исповедничество.
ххх
Наш двор.
Я стою в окружении ребят и рассказываю им о Боге: кто смеется, кто со мной спорит, один Володя Александров поддерживает. Я говорю, как умею: что Бог есть и без Него жить нельзя, нельзя стать ни настоящим писателем, ни художником, ни артистом, потому что без Бога все это будет поверхностным. Двоих-троих товарищей я все-таки потом в церкви видел, но не более того. Уж очень сильным было неверующее окружение - трудно было выстоять и защитить себя, и на улице, и в школе, и во дворе. Но желание говорить людям о Боге осталось с тех пор на всю жизнь.
ххх
Сижу в школе за партой, рядом сидит Толя Курбатов, плотный и сильный парень, которого я иногда видел в церкви (впоследствии Толя попал под трамвай и остался без ноги). Позади меня сидит Колька Паршин, хулиганистый парень, которого все боялись (раньше про таких говорили “отпетый”). Он увидел у меня на шее шнурочек и понял, что на мне крест. Тогда он берет с парты чернильницу, полную чернил, и... выливает мне за шиворот (тогда не было шариковых ручек и писали, макая перо в чернильницу). И рубашка, и сам я весь в чернилах. А ведь жили мы очень бедно - может, и рубашка-то у меня была последняя. Я промолчал, а Толя с возмущением оборачивается к “отпетому” и говорит:
- А ну, перестань, ты что к нему пристаешь?
- А он крест носит.
- Я тоже ношу. А твое какое дело?
Вот так с Божией помощью и выстаивали. Толя Курбатов умер молодым, и я его поминаю.
ххх
Мне было четырнадцать лет, когда в школьном коридоре ко мне подошла классная руководительница и сказала:
“Слава, тебе пора вступать в комсомол, а для этого нужно подтянуть некоторые предметы”.
Я отошел в сторону и, как роденовский мыслитель, крепко задумался. “А хорошую мысль она мне подала,” - подумал я, - “ у меня ведь есть тройки, что если к ним прибавить несколько двоек?"
Вскоре вновь встречаемся в коридоре, и я слышу:
- Пора-пора тебе в комсомол.
- Да видите ли, Екатерина Иосифовна, у меня оценки неважные, двойки нужно исправлять...
Так и спас Господь от этого дьявольского искушения.
ххх
1953год.
Умер “вождь и отец всех времён и народов”. Всех собрали в школьном коридоре: директор школы рыдает, многие плачут. Я не плачу. Я хоть и подросток, но понимаю, что к чему: правильно понимать, что происходит в стране, меня научила моя Православная вера, как она научила и многих других, кто эту веру хранил и исповедовал. И будет это так на все времена, только верь!
ххх
С каким благоговением, с какой любовью я смотрел на учительницу соседнего класса, когда мне кто-то шепнул, что она верующая. Мне намного стало приятнее ходить в школу, раз я мог её там увидеть.
ххх
1953 год
Стоял я в храме на Светлой Пасхальной седмице и меня, мальчишку, пригласили в алтарь, одели в стихарь и дали в руки хоругвь. И вот идёт крестный ход, и я в стихаре и со знаменем церковным, под перезвон колоколов иду вокруг храма.
Милые и родные Хамовники! Не зря Господь поселил меня здесь и послал мне эту светлую пасхальную радость на всю жизнь. Почему меня так и влечет всегда под своды этого святого храма к Споручнице грешных и к Святителю Николаю. А мама, узнав о моем посещении храма, обычно говорила: “Вот и хорошо, на нашей Родине побывал.”
ххх
Рассказ бабушки Ирины:
Дедушка Феофилакт придет с работы, поужинает, а спать не ложится. Сидит за столом, положит голову на руки и так дремлет... Бабушка спросит: “Филат, ты что же спать не ложишься?” Отвечает: “Боюсь к заутрене проспать”.
У меня так не получается. Лень...
ххх
Рассказ мамы о дедушке Феофилакте:
Шел папаня из другой деревни от родственников. Вышел из леса, идет ржой (через поле ржи), смотрит: лежат три волка. Хотел повернуть обратно, да видит: они головы в его сторону повернули. Перекрестился и пошел на них: идет и молитву “Богородицу” читает, поравнялся с ними и говорит: “Братья-волки, вы идите своей дорогой, а я пойду своей”. Так с молитвой и дошел до своей деревни. Сказано “блаженны, кто и скотов милует”. Блаженны и звери, которых молитва делает милующими...
ххх
Мой дедушка Филат (Феофилакт) работал вместе с бабушкой на фабрике Мещерина: она в цехе, где ткали полотно, а он, как говорила бабушка, дорожки разметал, т.е., попросту говоря, служил дворником. Работой, по их рассказам, они были довольны, снимали по близости комнаты, ходили в церковь, жизнь шла своим чередом, если бы не революция...
На фабрике был управляющий, француз Франц Иосифович, добродушный и хороший, все им были довольны, рабочие его любили и уважали. Но всё до поры до времени... Наступило лихолетье, 1917-й год: в головах у людей все смешалось, призывы, лозунги “вся власть советам”, Бога нет, вас попы все годы дурачили, а вот буржуи есть, это из-за них вы так плохо живете (хотя жили хорошо, и все были довольны, как рассказывала бабушка). Бей буржуев- спасай Россию... и началась самая настоящая охота. Ловили господ прямо на улице, хватали тех, кто хоть немного лучше был одет, по-барски что ли, а рядом Москва-река... и бросали в нее вниз головой: иди, буржуй, попей москворецкой водички. Бабушка видела, как схватили барыню с дочкой, и потащили барыню к реке, а дочка, молодая девушка, бросилась защищать свою мать, тогда и её вместе с мамой в Москву-реку, одним словом - буржуи. Страшно всем стало, люди на зверей стали похожи, а этот в кепочке с прищуром, с лысиной как поднос, все покрикивал: давай, народец православный, грабь их, убивай, грабь награбленное... Услышал однажды мой дедушка Филат Васильевич, как договариваются рабочие в эту ночь управляющего Франца Иосифовича с женой и детками тоже искупать в реке, т.е. просто утопить: буржуй он и есть буржуй. Любили его, да это нас обманывали, что он хороший и добрый, а он - злодей, хорошо нам глаза раскрыли, в Москву-реку его паразита. Ленин так велел, а он знает, кто хороший, а кто плохой, пускай Франц рыб покормит. Сказано - сделано.
Дедушка Филат рассказал об этом бабушке Арише: “Пойду, говорит, - предупрежу его”, а у самого тоже были дети, да и страшно было очень. Помолился, обнял бабушку, поцеловал деток и пошёл... Незаметно прокрался к домику управляющего, постучался: так мол и так, дорогой Франц Иосифович, собираются тебя со всем твоим семейством в Москву-реку бросить, вот пришел тебя предупредить, давай потихонечку сматывайся отсюда. Подошел Франц Иосифович к дедушке, в ноги ему поклонился и сказал: “Вовек тебя не забуду, Филат Васильевич, и всему своему роду закажу, если будете в нужде, никого не оставлю... жить буду в Париже, если кто там очутится, найдет меня. Адрес дал, и денег хотел дать, да отказался дедушка от денег. Распрощались, прокрался дедушка тихонечко домой. А бабушка вся дрожит, ждет, вернется или не вернется Филат: слава Богу, пришел, а я уж думаю, жив ли?
По прошествии времени рабочие все-таки догадались, что это дедушка предупредил управляющего, и говорили: если бы нам тогда попался, то и тебе туда же была бы дорога. Молчал на это дед и был благодарен Богу за то, что спас невинные человеческие жизни,
Хотя своих хвалить не положено, но, по моему, дед мой - герой и требует от меня почитания самого искреннего. Упокой его, Господи, а заодно и бабушку, ведь не остановила его, а, наверное, просто молилась.
Когда дедушки не стало, бабушке как-то понадобилась справка о том, что она тоже работала на фабрике, но ей в конторе отказали, сказав: “Тебе никакой справки не полагается, твой муж предал рабочих. Вся фабрика знает, что он ночью ходил к управляющему, мы таким справок не выдаем”. Хорошо, что добрый человек Углов за бабушку заступился, а то бы осталась она без справки, а значит, и без пенсии.
ххх
Бабушка сидит на железной солдатской кровати (без пружин, покрытой доской и матрасом), молится, крестится левой рукой ( правая парализована), поминает за упокой: Филата, Феоктиста, Григория, Крысана и Льва. Я (мне было лет семь) в недоумении спрашиваю: “Какую это ты крысу поминаешь?” Она смеется. Когда подрос, я посмотрел в календаре: наверное, то был Крискентий, а по-деревенски - Крысан.
ххх
Бабушка вспоминает деревню, тяжелое детство - сироткой росла (рано умерли “папаня и маманя”), как водили её из избы в избу, кормили и давали ночлег. Сидит бабушка, головой покачивает, а потом запоет:
Солнце воссияло, чрез окон вступило,
Чрез окон вступило, Богу нагрубило,
Руки наши загребущие, глаза завидущие,
Пойдем мы отсюда, ничего не возмем,
Возмем только саван, саван сорочинский,
Саван сорочинский, горсть земли навозной,
Пойдут наши души к Богу на преданье,
Пойдет наше тело червям на съеденье...
Дальше, к сожаленью, забыл. Так хорошо бабушка пела, что эта песня и мотив остались в памяти с самого детства. Хорошие были бабушки, и песни у них были хорошие: к Богу звали, к покаянию, к осознанию нашей скоропреходящей жизни, учили, как надо жить, молиться и как уходить отсюда. Так и вижу бабушку: сидит на кровати, на ней темная душегреечка, на голове - белый платочек с синими цветами, крестится левой рукой и поет или рассказывает о своей нелегкой жизни. Мама на работе, я в школе, а она нас ждет не дождется и молится за дочку Лену и за внучка Славочку. Ох, и великое дело молитва, ни с одним делом на земле не сравнишь, через нее мы получаем все, что имеем в этой жизни, и что будем иметь в жизни будущей.
Когда нас не было дома, то бабушку, конечно, не оставляли соседи: добрые люди придут и покормят, и поговорят, и во всем помогут, даже мои товарищи приходили к бабушке.
Все прошло, пронеслось, потерял я бабушку, папку, мамку, Тамару, а теперь и сам готовлюсь к встрече с ними и прошу об этом Господа.
ххх
Бабушка Ариша рассказывала притчу:
Катится по улице бочка с золотом, а навстречу ей Сам Господь Иисус Христос. Спрашивает Он: “Куда ты бочка котишься?” И отвечает Ему бочка: "Кочусь я в Андреев дом”. И говорит Господь: "Да у него и так всего полно, изба от богатства ломится. Котись лучше к бедной вдове, в Евдокиин двор, у нее семеро детей по лавкам сидят, и все есть хотят”. Отвечает бочка: “Оттого я кочусь в Андреев дом, что у него ад не дополнен, а у бедной вдовы рай... не доплакан”.
Сижу на краю бабушкиной железной кровати, а она, слепенькая и недвижная, рассказывает мне сказки, притчи и истории: про Ивана-дурака и кита-рыбу... а я прошу ещё и ещё...
Дружно мы с ней жили. Был голод, война, мама мне даст кусочек хлебушка, а я весь не съем, спрячу, а потом тихонечко к бабушке подойду и сую ей в руку: на, бабушка, кушай. А она чуть не плачет: ты сам ешь, тебе расти, тебе силы нужны, а мне и так хорошо, спасибо, что обо мне подумал. Хорошая была бабушка и никогда на меня не обижалась, а смеялась и все прощала. Сидит, бывало, дремлет, а я тихонечко подойду и начинаю ей на голову класть разные вещи: сначала маленькую подушечку, потом шапку, поверх шапки что-нибудь ещё, - а она сидит, качает головой, а потом посильнее качнет, - и все у нее с головы посыпется. Я смеюсь, и она смеется.
Умирала бабушка три дня и все время была без сознания. Я ей платочком вытирал красную пену с губ, читал псалтырь и держался за её ножки, чтобы покойников не бояться. Хоронил её мой товарищ Слава Юхновский, будущий священник, единственный из будущих духовных лиц, кого она знала. Матрена Ивановна, сестра моей крестной, сделала ей железный крест на заводе, а я этот крест нес на себе пешком до самого Даниловского кладбища, помню, как тащил его через Крымский мост, по Мытной улице... Крест был довольно тяжелый.
Очень любил я свою бабушку. А три года назад, когда я хоронил свою маму, то на могильном холмике увидел бабушкины косточки... Взял их и зарыл поглубже. Бабушка, бабушка, как хорошо у нее на могилке, где она теперь лежит со своей дочкой Леночкой и ждет не дождется меня, своего внучка. Земля еси и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем... Господи, приими мой дух с миром, как и их принял, и покрой нас всех своей любовью и милосердием!
ххх
Моя мама иногда помогала “за ящиком” в храме Николы в Хамовниках, и староста Иван Николаевич Титов любил с ней разговаривать. Настоятелем храма тогда был отец Валериан.
Как-то стоят мама со старостой “за ящиком”, а к ним подходит с вопросом старушка:
- Иван Николаевич, долго ли ещё будет болеть отец Выверьян?
- Отец Выверьян скоро выйдет, молитесь за него, - с улыбкой отвечает староста.
Некоторые батюшки любители собирать такого рода курьезы с именами.
ххх
В те далекие годы ходила к нам в подвал тетя Маруся Есина, у которой был сын Борис. Пока он был маленьким, она его водила в храм, причащала, учила молитвам, а на праздники Преподобного Сергия возила в Лавру, - и он её во всём слушался. И всё было хорошо, пока он не пошел в школу... Приходит как-то тетя Маруся вся в слезах и рассказывает маме и бабушке:
“Поехали в Лавру, пришли в монастырь, смотрю: Боря куда-то исчез. Стала его искать, всех вокруг расспрашивать, а мне и говорят, что видели его по дороге на станцию. Я побежала на станцию и нашла его на перроне:
- Ты зачем убежал, я тебя ищу, расстраиваюсь, там же служба началась.
- А я больше в церковь не пойду, потому что нам учительница в школе сказала, что Бога нет.
Как я его только ни уговаривала, чего только ни говорила - стоит на своем. Пришлось вернуться в Москву, и больше уже он в храм не ходил.”
А когда Борис вырос, то тетя Маруся все ходила к нам и сокрушалась, что он совсем никудышный, и пьет и курит, и нет с ним никакого слада. Бога-то потерял!
Так ломали детей, так сокрушали семьи...
ххх
Начало 50-х годов
Жила в нашем доме пожилая женщина, Анастасия Романовна, которую бабушка моя называла “партейной”, и был у нее сын Карлуша, названный так в честь Карла Маркса. И вот этот Карлуша задумал креститься и пришел к моей слепой, парализованной бабушке за советом (бабушку он очень любил и как-то сбил для нее табуретку):
- Бабушка Ариша, а что для этого нужно?”
- Карлуша, наверное, нужна вера, ты лучше сходи к батюшке в церковь и все узнаешь.
Узнал, взял с собой белую рубашку и пошел в храм. А вот откуда узнала его мать, неизвестно. Не успел он дойти до храма, как возле него остановилась машина, из нее вышли два молодца в белых халатах, взяли его под белы ручки и увезли. Так и остался Карлуша некрещеным. И пытался он после этого наложить на себя руки.
ххх
1954 год
Бабушка Ирина лежала парализованная и слепая одиннадцать лет. Она очень много молилась. Однажды мама пошла за священником в храм Николы в Хамовниках, чтобы её причастить. Бабушка потом рассказывала: "Лежу я и жду батюшку. Вдруг вижу: открывается дверь и входит женщина во всем белом, очень красивая. Подходит ко мне и говорит: "Открывай рот”. Я открыла рот и почувствовала что-то сладкое и приятное. И она исчезла”. Бабушка говорила, что она не спала и совершенно забыла, что была слепая. Мы поняли, что это была Сама Божья Матерь. А затем пришел батюшка отец Иоанн и причастил её . На следующий год бабушка умерла.
ххх
Хамовнический плац, наш дом с колоннами и наш подвал... И кто у нас здесь только ни бывал: Архиепископ Вениамин, епископ Венедикт, иеромонах Сергий, иеромонах Арсений, иеромонах Спиридон, протодиакон Арсений, протодиакон Борис, преподаватель Московской Духовной Семинарии и даже один профессор Московской Духовной Академии, воспитанники и студенты духовных школ, будущие благочинные и архимандриты.
И всех их мама принимала, и все они с мамой любили беседовать и делились самым сокровенным. Мама была хорошей советчицей, и они её за это любили. Когда мама приезжала в Лавру одна, то они старались её приветить: накормить, провести на службу в Троицкий собор, где служил Патриарх. Мама рассказывала, как отец Арсений приносил ей в рукавах своей рясы обед, и она во дворе на лавочке сидела и кушала.
ххх
1963 год, рассказ мамы.
“Я была дома в подвале одна, когда увидела на пороге старичка в рясе (у нас двери днем не закрывались). Заходит он и спрашивает:
- Скажите, отец Арсений у вас останавливается?
- Да.
- А я архиепископ Вениамин.
- Благословите, Владыко. - Мама складывает руки для благословения.
Этот владыка Вениамин собрал в нашем подвале своеобразную комиссию по богословским трудам: к нам приехали преподаватель и профессор, были мои товарищи отец Арсений и отец Сергий, кто-то ещё приехал, кого я теперь не могу припомнить... Владыка благословил купить арбузы: и вот так, кушая арбузы, они заседали и решали различные богословские вопросы.
ххх
Удивительно то, что все духовные лица приезжали к нам в рясах и в 1956-1963 гг. ходили так по Москве, по улицам и магазинам. Отец Арсений и отец Сергий часто брали меня с собой. Мы были и в ГУМ’е, и в ЦУМ’е, ходили по этажам, были на ярмарке в Лужниках, на старом Арбате. Придя в Кремль, мы заходили в кремлевские соборы и там молились, прикладывались к иконам. Люди относились к нам, как правило, доброжелательно. Особенно это ощущалось на вокзалах, в аэропортах , где стояли большие очереди к билетным кассам. Почти всегда священники получали билеты в окошке администратора.
Случился, правда, небольшой инцидент на Арбатской площади: отца Арсения обступили несколько взрослых парней угрожающего вида. Я вижу, что дело плохо, подхожу и говорю: “Отец Арсений, пойдем, скорей, а то опоздаем...”, и ребята отошли в сторону.
Видно потому священники ходили по Москве в рясах, что им очень хотелось сказать миру: “Да, вы нас гоните, вы хотите нас уничтожить..., а мы живем, молимся, служим, существуем, и ничего вы с Церковью не сделаете, и мы, “попы”, как вы нас называете, проповедуем Христа в самом сердце России - в Москве.”
ххх
В Успенском соборе Кремля мы с моими друзьями, иеромонахом Арсением и иеромонахом Сергием, прикладываемся к иконам... Никто нас не останавливает, и отец Арсений , подойдя к открытой двери в алтарь, спрашивает у дежурного разрешения войти внутрь алтаря. Дежурный разрешил ему войти, позволил приложиться к гробнице святителя Петра. “На гробнице, - рассказывал отец Арсений, - лежит газета. Да что с него взять! Он не понимает, у какой святыни сидит. Хорошо хоть разрешил приложиться, и то слава Богу. Я его попросил убрать газету...”.
Теперь, когда в Кремле идут службы и мы можем молиться у своих святынь, я понимаю, насколько прав был поэт А.Солодовников, написав:
Не спят святители, не спят
В кругу погашенных лампад.
Не спят и молятся, предстоят перед Богом день и ночь за нас, за русский народ. Они, святители наши, вымолили у Бога возможность для нас молиться у их святынь.
ххх
1956-1970 гг.
То, что наши гости священнослужители ходили по Москве в рясах, было большим исключением из правил того времени. В те годы я практически больше никого в рясах в Москве не видел. Ехал как-то в метро, задремал, открываю глаза: напротив меня сидит епископ Гермоген в костюме. Перебегаю дорогу на Старом Арбате напротив магазина “Электротовары” и сталкиваюсь с каким-то мужчиной, бегущим с противоположной стороны, разбегаемся, оглядываемся, и вижу... епископа Пимена, тоже в костюме. Иду по улице Горького (ныне Тверской), а навстречу мне Архиепископ Борис - в макинтоше... На Профсоюзной улице как-то встретил Архиепископа Киприана в пальто, который рукополагал меня в священники... А на Комсомольском проспекте мы с матушкой раскланивались с Архиепископом Питиримом, прогуливающимся в плаще (я одно время работал у него в редакции).
Летом священника всегда можно было узнать : небольшая бородка, как правило - короткие волосы, темные брюки и светлый желтоватый чесучовый пиджак, а на голове тоже светло-желтая шляпа из рисовой соломки... Особенно выдает лицо - сразу видно, что батюшка, а не художник.
ххх
1956-1963 гг.
На горке у дома стоят ребята, мои товарищи, а я выхожу из такси и открываю дверцу: из машины выходит епископ Венедикт, в рясе, с панагией на груди и посохом в руке. Ребята, открыв рты и оставив разговоры, смотрят на нас. А Владыка важно с поднятой головой спускается по шаткой лестнице к нам в подвал, где темно и ничего не видно после яркого солнечного света. Епископ Венедикт мог остановиться в Чистом переулке, где на втором этаже была гостиница для архиереев, но он любил останавливаться у нас и в течение примерно семи лет приезжал и подолгу жил в нашем подвале. А моя мама за ним ухаживала.
ххх
Рассказ владыки Венедикта
Дело было в Сибири. На пароходе приплывает новый архиерей, епископ Сергий (Ларин), который долгое время был в обновленчестве. Все епархиальное управление вышло его встречать, среди них были и женщины, а вокруг стояло много верующего народа. Владыка выходит, приближается к сотрудникам епархиального управления, всех приветствует и начинает... целовать руки женщинам (!?).
Верующие бабушки, пришедшие взять у Владыки благословение, стали плеваться и разошлись ни с чем.
ххх
Самой большой радостью в Хамовниках был храм напротив дома: акафисты, службы, батюшки, - до всей этой благодати было рукой подать. Пусть мы жили в подвале, но сторона была солнечная, и уезжать оттуда мы никуда не собирались. Мама и бабушка жили там с 25-го года, а я с 38-го. Но в начале 60-х заговорили о выселении, и мы очень испугались, так как выселяли в новые районы, в которых не было храмов. Мы просили святителя Николая, Божию Матерь и Господа о том, чтобы нам не уезжать далеко от храма. Кто-то упомянул о возможности переехать в “квартиру за выездом”, я начал хлопотать: ходил, объяснял, просил, - и милость Божия над нами совершилась - мы получили комнату на улице Ефремова, что между Николо-Хамовническим храмом и Новодевичьим монастырем. Мама так радовалась, будто в рай попала. Она стала прихожанкой сразу двух храмов, да кроме того каждый понедельник ходила петь акафист преп.Серафиму Саровскому в Обыденский храм Пророка Илии.
Главное - желай Божьего, и Господь всё даст. И магазины у мамы были под боком, и “Океан”, и столовая, и Усачевский рынок, и ярмарка в Лужниках, и кругом её любимые “гульки”, которых она никогда не забывала.
Потом мы переехали в Беляево... Но там тоже вскоре открыли храм. Да и теперь мама лежит рядом с храмом на родном Даниловском кладбище. А я молю Господа, чтобы Он и меня упокоил рядом с этим храмом и рядом с мамой, чтобы лежать очень грешному батюшке под иконой "Споручница грешных", что смотрит на меня с маминого креста.
ххх
В газете “Воскресная школа” в декабре 1997 года появилась моя беседа с журналисткой Наташей Сверчковой о Святителе Николае и о Николо-Хамовническом храме. Привожу рассказ нашей прихожанки Тамары Алексеевны: “ Отец Киприан, редактор этой газеты, благословил меня развезти номер по трем храмам, среди которых не было храма Николы в Хамовниках. На дорогах пробки: там затор, здесь объезд, крутились, крутились, и вдруг я поднимаю глаза и вижу... передо мной храм Николы в Хамовниках! Я не поверила своим глазам. Вошла в храм и раздала газеты. С праздником вас! Это маленькое чудо Святителя Николая накануне его праздника”. Святителю отче Николае, моли Бога о нас!
ххх
11 июня 1998 года.
В моих родных Хамовниках сегодня большой праздник - 150 лет со дня прославления чудотворной иконы Божией Матери “Споручница грешных”. Как бежит время... как будто совсем недавно, в 1948 году, было столетие. Мне тогда было 10 лет и я почти ничего не помню. Мама рассказывала, что храм был оцеплен (это я припоминаю), подойти к нему было нельзя, она не помнит, кто служил в этот день, возможно и Патриарх Алексий I, но мама хорошо запомнила, что пел в день праздника Иван Семенович Козловский. Видно, Божья Матерь позвала, он был верующий человек, и душа его встрепенулась, откликнулась.
Ночь темна, пустыня внемлет Богу и звезда с звездою говорит... Вспомнишь, как Козловский пел, и дрожь пробирает, чувствуешь, что близко Господь. Ночью Господь ближе, ночную молитву любят все: и монашествующие, и миряне, ночью все внемлет Богу, вся природа и венец творения - человек. Ночью и в храме хорошо помолиться, кому повезет.. Попробуйте, и Божья Матерь, и Господь будут с вами.
Я вспомнил в этот день Её икону, представил Её образ и радостно стало, сразу пришли утешение и поддержка, а уж если сможешь приехать и припасть к Ней, то, наверное, это будет самый счастливый миг в твоей жизни. Я доехал несмотря на все свои немощи - и как же было хорошо около Неё. Икона, родная-родная, Её светлый Лик... А вокруг толпа, жарко, душно, и все счастливые, внимающие Ей в молитве, а Она к каждому прислушивается.... Счастливей всех я - помогла Она мне добраться до родного храма. В Царских вратах стоит архиерей, и звучит его слово о Ней, нашей Споручнице. Наверное, вся благочестивая Москва собралась здесь, все грешники пришли к своей Споручнице. А куда ещё идти грешнику? - Только к Ней, всех Она покрывает Своей любовью и Своим Материнским теплом. Подошел и я, преклонил перед Ней колени за всех, кто просит Её поддержки, вздохнул, и всё плохое куда-то отступило.
Смотрю: мои знакомые в трауре и с цветами. Оказалось, что умерла бабушка моего друга Рубена, Евдокия. Я совсем недавно её причащал, и ей такая милость от Споручницы (я подумал: мне бы так). На Даниловском кладбище пропел по Евдокии литию, а затем на своих родных могилках пропел акафист Споручнице грешных. И сладостно стало на душе, мир и тишина... Как же нужно нам, маловерным, на Неё полагаться, верить Ей, надеяться на Неё - и все обернется хорошим и светлым, потому что всё Она видит, все Она слышит, и прежде наших прошений спешит на помощь: “Аз Споручница грешных к Моему Сыну, Сей дал Мне за них руце слышати Мя выну (т.е. всегда)...”
Вот и прошел Её праздник через наши сердца и души, задел в нас самое сокровенное и наполнил нас светлой пасхальной радостью!
Пасха - она у нас всегда, во все праздники и во все дни, потому что с нами всегда Господь и Его Пречистая Матерь!
ххх
Писатели открыли в нашем подвале, прямо в нашей комнате и в комнатах наших соседей, ресторан “Пегас”. Я заказал себе “деловой обед” и сижу за столиком, можно сказать, на своей кухне (здесь дома я последний раз обедал в 1964 году). Подходит официант и зажигает стоящий на столе “моргасик” (так в войну называли самодельный светильник-фитиль на масле). Вспомнил я военные годы, такой же моргасик на столе в нашей комнате, как всё повторяется. Сижу и озираюсь по сторонам: в нашей комнате, где раньше были окна, сейчас бар: бутылки, бутылки, а у потолка висят рюмки и фужеры. Подхожу к бару: выходит ко мне из-за стойки молодой человек в белой рубашке и черных брюках. Я ему говорю:
- Простите, мне ничего не нужно, вы знаете, это моя комната, я здесь жил с 1938 по 1964 год.
Он улыбается:
- Неужели?
- Да, да. А вот здесь за стойкой должны быть два окна.
Кивает.
- А вот здесь вы пробили своды к соседям.
- Да, у нас там два зала.
И повёл меня.
- Там мы древний камин открыли.
- Про камин я не знал.
А в другом зале по стенам портреты императоров российских: у самого входа Царь-мученик Николай II , а дальше Павел I, Александр II и Екатерина Великая. Тишина, порядок, своды и потолки отделаны под красный кирпич. Когда-то обедала здесь наша семья и те, кто к нам приезжал в 60-ые годы: архиепископ Вениамин, епископ Венедикт, священники... А по прошествии стольких лет здесь опять трапезная, икон правда нет, но я встал, помолился, благословил свой “деловой обед”, а после опять помолился и сказал официанту: “Спаси Вас Господи!”. Тихонечко вышел и поехал домой: был у себя дома и домой поехал. И здесь Господь не оставил, сохранил для меня дом моего детства, который “не забыть мне теперь никогда”.
ххх
1999 год, Крещение.
Был на Крещение в Хамовниках, помолился, зашел в свой старый дом... В храме народа много: все с водичкой, и стар, и млад, лица радостные... Зайдите, посмотрите, как храм преображает человека, и сами оттуда выйдете другим: изменяются лица, глаза, движения людей, будто они вошли в Иорданские воды, в которых крестился Спаситель, и голубь парит над ними, и глас Господень звучит над водами... Дух Святой коснулся всех в храме, и все, с водичкой крещенской растекаются по домам, принося к себе в дом маленький Иордан. А если слить её всю вместе, то получится Иорданское море. Во Иордане крещающегося Тебе Господи... Вот так у нас на Руси...
В нашем старом доме - презентация журнала “Роман-газета ХХI век”. С замиранием сердца впервые за много лет поднимаюсь на второй этаж, где теперь расположен конференц-зал, сцена и красивые голубые стулья. Стою, любуюсь и вспоминаю тех, кто здесь жил прежде. Теперь здесь поселился известный журнал, к адресу которого Комсомольский проспект, дом 13, мне так и хочется добавить - кв. 60, так как без номера моей квартиры адрес этот мне кажется незаконченным. Не послать ли мои зарисовки в журнал с моим адресом? Что им стоит выделить одну страницу для батюшки, который долго жил в этом доме, да и сейчас живёт: мой этот дом так и останется моим.
У журнала чудесный эпиграф:
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
И мнится мне, что Пушкин бывал в нашем доме, жил же здесь декабрист Муравьев-Апостол (его квартира изображена на картине “Заговор декабристов”). И молитва жила в нашем доме. Прав Пушкин: звуки сладкие молитв здесь раздавались.
Невольно удивляюсь, что другие, чужие мне люди, чувствуют себя здесь хозяевами, когда в глубине сердца знаю, что хозяин здесь я , и это мой дом. Не знаю, заходит ли сюда кто-нибудь ещё из старых жильцов, а я очень часто здесь бываю, трудно мне удержаться от того, чтобы не прийти сюда, постоять, потрогать стены, и вспоминать, вспоминать... Может быть, наберусь храбрости и спущусь сейчас в ресторан, пока ещё не вечер и там не звучит музыка. В нашей комнате никогда музыки не было, звучали только мелодии молитвы, да иногда переливы гитары. Но гитара звучит, что разговаривает: Поговори-ка ты со мной, гитара семиструнная...
Мама стоит у меня перед глазами. Нет никакого ресторана, ни союза писателей, ни книжной лавки, я сбегаю по лестнице в подвал, открываю дверь: “Мама, целую, как ты здесь?” - “Сынок, у меня все хорошо”, - смотрит на меня и улыбается.
Как же это было давно и как недавно это было... Наш святой уголок, железная кровать, фанерный самодельный гардероб, покрашенный сероватой масляной краской, и в нем маленькое зеркальце; мама сидит за зингеровской машинкой и шьёт... После того, как я женился, мы с мамой часто приезжали друг к другу, думали и заботились друг о друге, скучали... Телефонов у нас тогда не было, а потому звонки, к счастью, не могли, заменить нам встречи, которые запоминались надолго. Навсегда.
ххх
Когда в парке бывали гуляния, у нас их хорошо было слышно, потому что звуки по воде быстро доходят. Москва-река была в трех минутах ходьбы. Я любил на набережной стоять и смотреть на воду, на лодки, на речные трамваи, на противоположный берег, где по вечерам звучала музыка, парк загорался огнями... и все это отражалось в воде, сверкало, переливалось. Слышны были концерты в зеленом театре. Помню, как мы ходили слушать Анну Герман. Позднее я узнал, что она была верующей полькой. До сих пор помню её открытую детскую улыбку.
Однажды ночью деревянный театр загорелся и горел очень сильно, так что страшно было смотреть. Огонь пылал на берегу и отражался в воде. Затем построили каменный театр, но он казался холодным и чужим. Какой же он зеленый, коли каменный?
Воздушный ажурный Крымский мост висит над водой, словно подвешенный на нитях, покачиваясь по ночам... Таких мостов больше в Москве нет. (Раньше всё место называлось Крымским бродом). Мы с Тамарой жили по разные стороны Москвы-реки и ходили друг к другу через мост. Мост нас соединял. Мы с тобой два берега у одной реки, - поется в песне. Мы ходили гулять в парк, где были белые лавочки, тихие аллеи и дорожки, посыпанные красным песком. Ранней весной распускались липы, и их почки приклеивались к подошвам. Небо было звездное, гуляли до позднего вечера... Иногда катались на речном трамвайчике: едешь, а берега проплывают мимо: наш дом, Воробьевка, пляж, Андреевский монастырь. Тамара счастливая и нарядная, в белых туфельках, теплый ветерок ласкает лицо... Я сейчас смотрю на пристань у Крымского моста и чувствую, как сжимается сердце. “Ох как трудно мне врачу, но я молчу и не кричу..." Время, в беге своем, помяни меня и близких моих...
Крымский мост через Москву-реку соединяет собой два храма: святителя Николая в Хамовниках и мученика Иоанна Воина на Якиманке. Как будто мост специально построили для того, чтобы эти святые друг к другу в гости ходили. Я в обоих храмах был алтарником и помню, что было очень легко переходить из одного в другой. Ангелы над мостом летают, машут крылышками и приглашают людей на службу. Два храма слиты для меня воедино: один дал мне путевку в Семинарию, а другой указал путь в священство. Не пришелся я ко двору в храме Иоанна Воина, выгнали меня, я не знал, куда мне идти, да вспомнил, что мама стояла на службе в храме Всех скорбящих Радости. Нашел маму, она меня успокоила: что ни делается, сынок, все к лучшему. Вскоре в храме Всех скорбящих Радости меня рукоположили сначала во диаконы, а потом во священники. Всех бы так “выгоняли” из храма...
Иоанн воин и святитель Николай - стоят по обе стороны Москвы-реки и, словно друзья, кланяются друг другу своими золотистыми главами, и не оставляют тех, кто в них служит... А Крымский мост как бы ангелами поддерживается, потому он такой и красивый. Люди по мосту снуют: кто в парк, кто из парка, кто из храма в храм идет, и не знают многие, что идут они не одни, а с ангелами, спешащими на службу, которым поручено петь на литургии: “Свят, свят, свят Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы Своея...” Как благодатно помолиться с ангелами, а потом причаститься Тела и Крови Самого Господа. А помощник здесь - Крымский мост, без него угодники Божии друг к другу в гости не попадут, простые смертные из храма в храм не пройдут, да и ангелы, что мост поддерживают, без работы останутся....
Вот вам самая верная история о Крымском мосте, а другим вы не верьте. Спросите самих ангелов - они вам подтвердят. Их всегда можно увидеть либо рано утром, либо вечером: одни из них мост поддерживают, а другие спешат на службу, у каждого своя работа, как и у нас смертных. Работайте Господу со страхом и радуйтесь Ему с трепетом...
ххх
Наступает вечер. Завтра опять поеду в Хамовники, к Споручнице: метро, пересадка, “Парк Культуры”, Крымский мост, детство, юность, дорожка к храму и сам храм, сверкающий всеми красками, мой дом с колоннами,такой родной и близкий, можно подойти и поцеловать его, он освященный... Дом притягивает, зовет к себе, и хотя бы раз в неделю я приезжаю к нему: здесь и небо другое, и воздух другой, а те, кто заходит в дом, вызывают у меня зависть, потому что они могут пройти по всем этажам, заглянуть в подвал, в мою комнату и там посидеть, пообедать, поговорить... Мой взгляд скользит по этажам, по окнам подвала, здесь на все откликается мое сердце и радостно стучит: ты дома, спустись по лестнице, пройди по длинному темному коридору, на полпути поверни налево, открой ключом легкую дверь, пройди через кухню, за которой другая, тяжелая старинная дверь без замка, с огромным крючком из толстой железной проволоки, согнуть которую по силам только богатырю. Этим крючком мы запирались на ночь и мирно спали... а я лежал и шептал: “Крест на мне, крест в Церкве, ложилась Божья Матерь спать и приснился ей сон страшный ужасный...”, и мне было тепло и страшно оттого, что приснился Ей Христос, замученный злыми людьми, но я все равно засыпал, набегавшись за день, сон одолевал меня... А утром в глаза било солнце, оно сверху проникало через форточку и будило нас. Наше подземелье освещалось его теплом и радовалось, что солнышко заглянуло в конуру к трем маленьким незаметным людям: к бабушке, маме и ко мне, будущему батюшке...
О том, что стану батюшкой, я тогда ещё и не думал, мне хотелось побежать во двор, увидеть родные сараи, полазить с ребятами по крышам, побежать на набережную к Москве-реке, посмотреть на храм, - ничего "батюшкиного" тогда во мне не намечалось. Наверное, молитва моих родных сделала меня священником. Теперь стою у своих окон и думаю: знает ли бабушка, знает ли папа, что я теперь батюшка, да, наверное, знают, мама им всё рассказала...
Дом наш чудом уцелел в войну и в послевоенное время: тот батюшка, что освящал его при императрице Екатерине, крепко видно молился. Священник мог быть от Николы или от Георгия Победоносца, деревянного храма, что был раньше на Хамовническом плацу. Тогда все освящалось, вся человеческая жизнь, и освящалось на века... Сейчас подойду к дому , подниму руку и благословлю свои окна, будто за ними кто-то есть из родных, влезу в окно, чтобы не бежать коридором, съем мамин обед, вкуснее которого нет на всем белом свете, а потом опять побегу, меня ведь ребята ждут... И церковь меня ждала, ждала и звала, но я тогда ещё этого не знал, ждала меня моя матушка Тамара, ждал её дом на Даниловке, Даниловский монастырь, Троице-Сергиева Лавра, Духовная семинария, храм в Измайлове, Антиохийское подворье и люди, которых Господь позвал к себе, а они откликнулись и пришли.
Завтра поеду в Хамовники. Встать бы пораньше, когда ещё темно, одеться потеплее и... за порог - к лампадочкам зажженным, иконам, к колокольне, дорожке к храму, к старому дому, к хамовническому теплу и свету...
Вы можете помочь развитию этого сайта, внеся пожертвование
