Годы формирования
Ив Аман "Отец Александр Мень. Христов свидетель в наше время"
В истории СССР был момент, когда казалось, что после военных испытаний режим переменится. Этого не случилось, но для православной Церкви все же чувствительные изменения наступили, т.к. Сталин был вынужден пересмотреть свою политику по отношению к Церкви. С начала войны советская власть, чтобы мобилизовать население против агрессора, стала больше взывать к национальным чувствам и меньше говорить о защите идеалов коммунизма. А ведь русское национальное самосознание тесно связано с христианством. Более того, события показали руководству, что религия не угасла с построением социализма, как об этом трубили все учебники. На территориях, завоеванных нацистами, жители сами открывали церкви, в них всегда было много народа, оккупационные власти в это не вмешивались. И, наконец, СССР, чтобы укрепить отношения с новыми союзниками, Соединенными Штатами и Великобританией, стремился выглядеть в их глазах лучше и поэтому должен был успокоить внешний мир по поводу положения верующих.В сентябре 1943 года Сталин принял митрополита Сергия ещё вместе с двумя архиереями и разрешил собрать архиерейский Собор, на котором митрополит Сергий был избран Патриархом. Однако вскоре он умер и в феврале 1945 года за несколько месяцев до конца войны был вновь созван Собор, чтобы избрать новым Патриархом митрополита Алексия I (39). Православная Церковь восстановила свою иерархию и право иметь епископа во главе каждой епархии. И хотя Собор был предельно коротким (он проходил без дебатов), — здесь был принят новый Устав Церкви, в котором, прежде всего, подчеркивалось, что во главе прихода должен стоять настоятель храма. Дело в том, что согласно гражданскому законодательству 1929-го года каждый приход представлял собой объединение, по крайней мере, из 20-ти членов (40), управляемое исполнительным органом из трех человек. Священники при этом оказывались изъятыми из такого механизма. В уставе, который Церковь приняла в 1945 году, предусматривалось, что каждый приход будет отныне управляться настоятелем, а последний станет председателем исполнительного органа, — теперь состоящего не из 3-х, а из 4-х человек. Такая структура соответствовала церковной традиции, но входила в противоречие с постановлением 1929 года, однако, власти сделали вид, что этого не замечают.
Церкви и монастыри, открытые на оккупированной немцами части страны, не были вновь закрыты. Зато на Востоке и Севере, где не было оккупации, церквей было открыто значительно меньше. Там, например, единственным монастырем, который вновь смог принимать монахов, была Троице-Сергиева Лавра.
Все учебные заведения, готовившие православных священников, были упразднены после революции; в Москве теперь восстановили духовную академию и семинарию, которые сначала находились в Новодевичьем монастыре, а затем переместились в Троице-Сергиеву Лавру. В семинарии давалось первоначальное необходимое для священника образование, с тем, чтобы он мог трудиться на приходе. Пройдя этот первый этап, некоторые могли продолжать обучение на более высоком уровне в академии. В Ленинграде также вновь открыли академию и семинарию. ещё в нескольких городах были открыты семинарии. Вновь стало возможным издание периодического ежемесячника — «Журнала Московской Патриархии»; его начал было издавать владыка Сергий несколько лет назад, но тогда он был быстро прикрыт.
Однако для Церкви по-прежнему оставалась запретной любая форма деятельности в обществе. Единственной свободой, которая ей действительно была дана, оказалось право совершать богослужение. К Церкви относились приблизительно так, как к резервации индейцев — их не уничтожали при условии, что они не перейдут отмеченную грань. Ей было дозволено всего лишь удовлетворять «религиозные нужды» населения — согласно иронической формуле Маркса, который причислял их к нуждам физиологическим — вышеупомянутые нужды понимались советскими руководителями лишь как отправление культа.
Кроме того Церковь была поставлена под строгий надзор. Был создан специальный орган при Совете Министров СССР: Совет по делам православной Церкви. Говорилось, что это было сделано для того, чтобы Совет служил посредником между религиозными организациями и советской властью, а на деле, чтобы осуществлять непосредственную связь с органами и постоянно контролировать деятельность Церкви. Находясь в Москве, он имел уполномоченных в каждой области. Подобный же Совет занимался другими религиями. Тогда Советская власть стала использовать Церковь в целях, связанных с международной политикой. Православным иерархам было позволено устанавливать отношения с внешним миром при условии, что они будут выступать в духе советской пропаганды, особенно в тех кругах Запада, на которые мало влияли коммунистические партии. Между тем, наравне с другими обитателями ГУЛАГа, верующие, находящиеся в лагерях, не были выпущены на свободу. Поэтому епископ Афанасий, отцы Иеракс и Петр продолжали отбывать срок, и вообще аресты среди верующих не прекратились.
Однако при всем том Церковь смогла подняться. Сразу после войны она получила некоторую свободу действий, чуть большую, чем в последующие годы, когда режим вновь набросился на нее своей идеологией неумолимо и яростно. К тому же Церковь получила подкрепление, в нее влились новые силы — клирики, из аннексированных СССР вследствие войны стран, которые до этого ещё не попади под дорожный каток советизации. Часть священников и епископов, покинувших Россию после революции, возвратилась в страну. Они привнесли сюда немного кислорода, хотя жизнь их была часто очень трудной. Наконец православная Церковь восстановила свое единство. Во время войны обновленцы практически утратили своих последних приверженцев.
С другой стороны, епископы, порвавшие с митрополитом Сергием, теперь признали Алексия I Патриархом. Если ещё и оставались общины в подполье, то, кажется, они были немногочисленны. Владыка Афанасий, отец Иеракс и отец Петр в 1945 году из лагеря сумели передать своим духовным чадам письмо, где излагалась их позиция. Новый Патриарх избран законным путем и, действительно, олицетворяет единство Церкви. Если некоторые действия Алексия I и Патриархии могут смущать и соблазнять ревностных православных, то все это останется на его совести и за это он даст отчет Господу, но это не основание для того, чтобы они себя лишили благодати святых таинств (41).
Прочитав это письмо, Вера и Елена не знали, что и думать. Наконец, Вера решила спросить совета у матушки Марии, настоятельницы подпольного монастыря в Загорске. Встретив их, она спросила: «Ну, в какую же церковь вы ходите теперь?» Вера заплакала, и монахиня её утешила, уверив в подлинности письма (42). Времена катакомбной Церкви кончились, начался новый период.
Особенно чувствительным возрождение Церкви было в Москве. Здесь были не только вновь открыты многие церкви, где на службах собиралось много народа, здесь верующие могли слушать талантливых проповедников, а в некоторых храмах — циклы лекций на религиозные темы. В одном из храмов священник даже повесил экран и показывал диапозитивы на темы Библии (43). Это оживление религиозной жизни длилось примерно до 1950 года. Те из членов действовавших после революции общин, которые выжили в подполье и в ГУЛАГе, прилагали все усилия, чтобы воссоздать свой круг. Так было со старыми прихожанами двух отцов Мечевых. Они собирались у Бориса Васильева (44). Этнограф и историк, автор книги о Пушкине, Борис Васильев прошел через тюрьмы, лагеря, ссылку. Он и его жена устраивали у себя на квартире лекции по культуре и религии. Кроме того, там собирались люди и вместе читали Новый Завет. Жена Б.Васильева обучала детей основам веры (45). Подобное до войны было вообще немыслимо, и теперь не могло продлиться очень долго.
Связи между старыми духовными детьми отцов Мечевых и отца Серафима были очень тесными. Вера и Елена дружили с Васильевыми, Алик, естественно, был у них всегда желанным гостем. Встречи со всеми этими христианами-интеллектуалами весьма обогащали его, и потом, в них он видел пример сплоченной приходской общины, сохранившей духовное единство даже через много лет после смерти своих пастырей и несмотря на превратности эпохи.
Алик был рано созревшим и необыкновенно одарённым ребенком с жаждой к знаниям. В конце войны, когда ему исполнилось десять лет, Вера объяснила ему, что жизнь не делится на детскую и взрослую. Жизнь едина и то, что не успел в детстве, потом уже не наверстаешь никогда. Поэтому нужно, не откладывая, ставить перед собой серьезные задачи и стараться их разрешать как можно раньше. Как и многие московские семьи, семья Алика в это время обитала в коммунальной квартире (46). Скученные в одной комнате впятером жили: родители, два мальчика и Вера. Александр отгородил ширмой свою кровать и тумбочку, битком набитую книгами. С вечера он готовил себе то, чем решил заниматься утром, и ложился спать в девять часов, какие бы гости или интересные радиопередачи ни искушали его, вставал он ранним утром и, пока все спали, читал (47).
В часы этих утренних занятий он набрасывался на по-настоящему трудные для ребенка его возраста сочинения. Канта, например, он прочитал в тринадцать лет. А его ровесники в это время учили, что марксизм-ленинизм, обогащенный «гениальным» Сталиным, является «единственной философской теорией, дающей научную картину мира, которая защищает принципы и научные методы объяснения природы и общества и вооружает трудящееся человечество инструментом для борьбы за построение коммунизма» и прочую галиматью... От обучения в школе — мужской школе № 554 (48) — он сохранил впечатления довольно мрачные. Хотя среди учеников, учившихся одновременно с ним, было несколько сильных личностей — поэт А.Вознесенский, кинематографист А.Тарковский и Александр Борисов — один из ближайших друзей А.Меня. Впоследствии Борисов тоже стал священником. Теперь он настоятель прихода в самом центре Москвы, все знают его как одного из наиболее деятельных служителей Церкви.
Несмотря на свою одаренность, Алик не был из числа отличников, замкнутых и неспособных к общению. У него, напротив, как вспоминают его товарищи, было развито чувство дружбы, он участвовал в жизни класса и так же как книгами, был окружен друзьями. Интересы у него были самые широкие, он любил литературу, поэзию, музыку, живопись. Позже сам стал заниматься живописью и рисунком. Некоторые из этих картин и рисунков сохранились. Писал он и иконы. Был страстно увлечен изучением природы, астрономией, биологией. Ходил в зоопарк рисовать животных.
«С детских лет — писал он, — созерцание природы стало моей «теологиа прима*». В лес или в палеонтологический музей я ходил словно в храм. И до сих пор ветка с листьями или летящая птица значат для меня больше сотни икон. Тем не менее мне никогда не был свойствен пантеизм** как тип религиозной психологии. Бог явственно воспринимался личностью, как Тот, Кто обращён ко мне».
----------------------------------
* Моя первая теология
** Для пантеистов Бог совмещается с природойЕму казалось, что занимаясь естественными науками, например разглядывая в микроскоп какой-нибудь препарат, он приобщался к Божиим тайнам» (49). Бог дал нам две книги, говорил он, — Библию и природу (50). Чтение Библии пробудило в нем вкус к истории. Александр всегда внимательно исследовал любую деталь, которая могла бы прояснить библейские события.
Сначала Алик думал, что выполнит свою миссию христианина, занимаясь наукой или искусством (51). А тем временем мало помалу иное призвание зрело в нем. Чтобы оно стало явным, нужна была личная встреча с Христом. Этот личный зов он услышал в возрасте двенадцати лет и решил, что должен служить Богу как священник (52). Матушка Мария благословила его на это (53).
Он отправился в семинарию, которая как раз в это время организовывалась. Его принял инспектор — то есть заведующий учебной частью — Анатолий Ведерников, человек открытый и приветливый, и сказал, что охотно внесет его в списки, как только Алик достигнет совершеннолетия.
Александр, насколько это было возможно, продолжал самообразование. Читал великих философов. Случайно открыл для себя сочинения русских религиозных мыслителей первой половины века, изгнанных из страны по приказу Ленина, и о которых тогда забыли, таких как Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, Н.О.Лосский, С.Л.Франк (54). Был у него период увлечения Хомяковым (55).
Блестящий ум, с весьма обширной эрудицией, Хомяков был главным вдохновителем движения славянофилов, цель которых была подготовить новую культуру на основе православия. Именно он дал в середине XIX века импульс русским светским богословским изысканиям. Они-то и принесли плоды в начале XX века. Однако Александр достаточно быстро освободился от этого влияния, найдя, например, что в своих суждениях о Западной Церкви Хомяков был необъективен и пристрастен (56). В возрасте примерно пятнадцати лет, однажды на барахолке, среди гвоздей, старой обуви и замков он обнаружил том Владимира Соловьева, мыслителя, который поистине был первопроходцем русской религиозной мысли XX века (57). Жадно проглотил он этот том, а позже раздобыл себе и следующие. Это было для него открытием. Александра привлекла главная идея, направляющая мысль Соловьева, что в центре реальности действует динамизм, соединяющий в единый процесс природу, человека и самого Бога (58). Соловьев стремился к целостному христианскому видению мира, охватывающему все стороны жизни, где нашли бы свое место все мировые религии и культуры разных времен и народов и не были бы упущены и художественное творчество, и наука, и философия, — все лучшее собрать и духовно преобразить (59). Александр также ценил, что Соловьев отказался от идеализации церковного прошлого, и сочувственно относился к его деятельности по единению Церквей. Вместе с тем, хотя Соловьева он считал настоящим учителем, он его не принимал без разбора. Целые пласты его учения — софиология и теократия — оставались ему чуждыми. Равно не разделял он пессимизма, выраженного в последних сочинениях, где Соловьев рассматривал всю историю человечества как поражение (60).
Раз в неделю Александр пополнял свой запас книг у профессора-химика Николая Евграфовича Пестова. В те времена никто не знал, кого следует опасаться, и когда раздавался звонок в дверь, если кто-то из посетителей уже был, вновь пришедшего вводили в другую комнату. На письменном столе Александр увидел фотографию святой Терезы из Лизье. На стенах висели образы католических святых. Кажется, Пестов пришел к встрече с католичеством от контактов с баптистами. Именно он помог Александру узнать западное христианство (61). Наряду со светским обучением Александр стал серьезно изучать богословие и принялся за чтение Отцов Церкви. Чтобы лучше понять Библию, он изучал римскую античность но, главным образом, древний Восток. В работе по библейской истории его поощрял Борис Васильев, поддерживавший стремление согласовывать научные знания с верой (62). Матушка Мария тоже одобряла его желание посвятить себя изучению Библии (63). Как всегда, самостоятельно, он начал систематически заниматься предметами, внесенными в программу семинарии.
В этом же возрасте он уже начал прислуживать в алтаре церкви Рождества Иоанна Предтечи на Пресне (64). Там он читал и пел в хоре. Подросток, прислуживающий в церкви — для той эпохи это был просто парадокс. Позже у него в этом храме появится товарищ — юный семинарист из Загорска — он станет епископом под именем Филарет — сегодня он стоит во главе православной Церкви в Белоруссии (65). Писать Александр начал очень рано. К двенадцати годам он написал статью о природе и пьесу о святом Франциске Ассизском (66). И только в пятнадцать лет — свое первое богословское эссе. Разумеется, это был ещё труд чисто ученический, но при этом он содержал в себе как бы каркас его позднейших работ (67).
В 1953 году, через несколько месяцев после смерти Сталина, Александр кончил среднюю школу. Поскольку всю программу семинарии он освоил самостоятельно, то решил поступать в высшее учебное заведение. Последние годы сталинского правления были отмечены разгулом антисемитизма, поэтому его происхождение стало препятствием для поступления в Университет, и он избрал Московский Пушно-меховой институт, где мог со страстью заниматься биологией.
Будучи студентом, он продолжал самостоятельно изучать богословие, но теперь уже на уровне программы духовной академии. Начал писать краткую историю Церкви, но затем переключился на свою первую книгу и довел ее до конца: «О чем говорит Библия и чему она нас учит». В эту пору он сблизился с отцом Николаем Голубцовым (68) — старым прихожанином отцов Мечевых, служившим в одном из московских храмов. Это был человек образованный, сам дипломированный биолог, братья его были священниками, а сестры — монахинями. Все они были чем-то похожи на героев Достоевского. Отец Н. Голубцов был человеком демократическим и общительным, способным вести диалог с неверующими. Для Александра он являл собой тот же идеал священника, что и отец Серафим, каким он ему виделся по рассказам матери и тети. Александр выбрал о.Николая себе в духовные отцы (69). В 1955 году институт был закрыт и студентов переведи в соответствующий институт в Иркутск. Там Александр прожил три года. К его прежним увлечениям теперь добавились практические занятия — наблюдения за животными в тайге. Занимались студенты с интересом, и отношения между ними были приятельскими.
В первый год обучения, когда он ещё был в Москве, во время скучных лекций Александр читал огромный труд отца П.Флоренского о Церкви, а чтобы это не было заметно, он ее разрезал на листочки. Его соученики не знали, о чем именно шла речь в этой книге, но их это не печалило. Александр всегда был хорошим товарищем и всегда принимал участие в их деятельности, поэтому они не видели ничего дурного в том, что он интересуется «высокими материями». В конце концов каждый имеет право на свое хобби. На втором курсе он начал делиться своими мыслями с некоторыми студентами. Одни подозревали, что он во власти каких-то религиозных идей, а другие считали его буддистом. На третьем курсе, что он православный, знали уже все . По приезде в Иркутск он познакомился с епископом (70) и стад выполнять для него разные поручения. Ему постоянно приходилось бегать из института в церковь, которая находилась как раз напротив, делал он это открыто, и к этому его товарищи относились спокойно. Вспоминая об этом, отец Александр скажет позже: вообразите себе, что бы произошло, если бы я в первый день после поступления в институт стал бы демонстративно креститься! Надо было их подвести мало помалу к пониманию того, что один из них может быть верующим.
Поезд "Москва-Иркутск". Александр Мень - второй справа.В первый год своей жизни в Иркутске Александр делил маленькую квартиру с Глебом Якуниным, который позже станет одной из крупных фигур в борьбе за Религиозную свободу. Глеб был воспитан очень любящей и очень верующей матерью. В одно прекрасное утро, в возрасте 14 дет, когда мать и тетя разбудили его, чтобы вести в церковь причащаться, он им заявил категорически: «Делайте со мной что хотите, но я не пойду». С этой поры он почувствовал себя убежденным атеистом. В Иркутске начал с трудом освобождаться от влияния советской идеологии и находился в постоянных поисках. Прежде он встречал верующих лишь среди женщин, очень добрых, но без образования. Встреча с Александром способствовала его успешному возвращению к вере (71).
В 1956 году Александр женился на студентке Наталии Григоренко.
Это было время, когда открывалась новая страница в истории страны.
Примечания 39. В миру Сергей Симанский (1877— 1970).
40. Так называемая «двадцатка».
41. Епископ Афанасий Ковровский. Можно ли посещать храмы Московской Патриархии? - Вестник РСХД, № 106.1972, с. 92-97.
42. Два портрета. — Ук. соч., с. 503.
43. Там же.
44. Это имя не надо путать с именем тети отца Александра.
45. А. Зорин. Ангел чернорабочий. — Независимая газета, 10.09.91.
46. Большая Серпуховская уд., 38.
47. М. Вехова. — Ук. соч., с. 190.
48. Напротив Плехановского экономического института, Стремянный переулок.
49. З. Масленникова. — Ук. соч. с. 46.
50. Александр Белавин. Священник Александр Мень. В кн.: Памяти протоирея Александра Меня. Ук. соч., с- 29.
51. Интервью, с Ириной Быстровой. — Московский комсомолец, 24.05.89.
52. Л. И. Василенко. — Ук. соч., с. 166.
53. Прот. А .Мень. Письмо к Е.Н. — Ук. соч., с. 185.
54. Николай Бердяев (1874-1948), Сергей Булгаков (1871—1944), Николай Лосский (1870-1950), Семен Франк (1877-1950).
55. Алексей Степанович Хомяков (1804 — 1860).
56. Неизданная автобиография, присланная автору в 1984 г.
57. Владимир Сергеевич Соловьев (1853— 1900).
58. Ф. Руло. Предисловие к книге: Владимир Соловьев. София и другие французские тексты: L' Age d' homme. — Лозанна 1978, с.Х. (на французском языке).
59. Л. И. Василенко. — Ук. соч., с. 171.
60. Там же, с. 170.
61. Ангел чернорабочий. — Независимая газета, 10.09.91.
62. Интервью с И. Быстровой. — Московский комсомолец, 24.05.89.
63. Прот. А. Мень. Письмо к Е.Н. — Ук. соч., с. 185.
64. В Краснопресненском районе. Малый Предтеченский переулок, 2.
65. В миру Кирилл Вахромеев. См.: Памяти протоирея Александра Меня. — Ук. соч. с. 264.
66. З. Масленникова. — Ук. соч., с. 48.
67. Автобиография. — Ук. соч.
68. Отец Николай Голубцов (1900-1963) служил в храме Ризоположения на Донской улице.
69. Прот. А. Мень. Письмо к Е.Н. — Ук. соч., с. 185-186.
70. Владыка Палладий, в миру Павел Шерстенников,(1895—1976).
71. А .Э. Левитин-Краснов. В поисках нового Града. — Тель-Авив, с. 225 — 226.