Священник Георгий Чистяков
Отец Александр Мень
Послесловие к книге Ива Амана «о.А.Мень: Люди ждут Слова»
М, Рудомино, 2003.
4-е, перераб. издание этой книги
Отец Александр Мень - один из ярчайших мыслителей и подвижников (в самом широком смысле этого слова!) России во второй половине XX века. Для спасения человека из лап тоталитарного мышления и той духовной душегубки, в которой мы жили в эпоху безраздельного господства коммунистической партии и кагебешного контроля за всем, что происходило в наших душах, мало кто сделал так много, как Андрей Сахаров, Александр Солженицын, академик Дмитрий Лихачёв и он, отец Александр Мень.
Именно эти четыре человека, очень разные и совершенно непохожие друг на друга, в сущности, посвятили всю свою жизнь тому, чтобы мышление их соотечественников было свободным, чтобы все мы мыслили не стереотипами и готовыми клише, а творчески осваивали то, что нас окружает, чтобы в конце концов мы не боялись сказать или сделать что-то не так, как это принято, положено, установлено. И вообще - чтобы мы не боялись. Один современный культуролог сказал как-то, что эта работа была своего рода «расцементированием мозгов», которые у подавляющего большинства из нас были крепко-накрепко зацементированы советским строем и марксистско-ленинской идеологией. Действительно, именно этим и занимался отец Александр Мень.
Часто приходится слышать, что о. Александр не занимался политикой. Это действительно так, в том плане, что он не участвовал в ежедневной работе, которая ве-
167
лась тогда диссидентами, но при этом он не покладая рук занимался с людьми, работал с ними, делая их свободными, раскрепощая сознание и воспитывая молодежь в духе, который был уже несовместим со всем тем, что творилось тогда вокруг. Не случайно поэтому во время августовского путча 1991 г. (уже после убийства о. Александра) почти весь новодеревенский приход оказался у Белого Дома. Всем нам было тогда понятно, что при советском кагебешном режиме мы жить больше не хотим.
Надо думать, что и смерть его может быть объяснена именно тем, что КГБ (в сентябре 1990 г. он был еще всесилен и возглавлялся будущим членом ГКЧП Крючковым!) видел в нем настоящего врага, особенно в тот период, когда в эпоху «гласности» о. Александр начал появляться на телевизионных экранах, выступать в клубах и высших учебных заведениях, давать интервью отечественным и зарубежным газетам. Деятельность таких людей, как о. Александр, приводила к тому, что горбачевская подконтрольная ЦК КПСС перестройка перерастала в реальный отказ от тоталитаризма, в реальное движение страны к свободе.
«Я абсолютно убежден, - сказал 8 сентября 2000 г. в эфире радио «Эхо Москвы» Николай Александров, - что это инспирированное определенной организацией на самом верху убийство». А писатель Андрей Еремин, приглашенный в тот день на радио, сразу вспомнил, как Григорий Явлинский, выступая на конференции, посвященной отцу Александру, сказал, что «безнравственная ситуация в России в 90-е годы во многом определилась смертью двух великих духовных лидеров России - Андрея Дмитриевича Сахарова и отца Александра Меня. Это не случайно. Чего хотели, того и добились».
В начале 90-х годов о. Александр Мень оказался для них действительно страшным врагом, потому что ему, как и Сахарову, было чуждо умение играть в «их» игры, идти на компромисс, особенно в тех случаях, когда дело касалось внутренней свободы человека и его внутрен-
168
ней независимости от чего бы то ни было. Именно поэтому убийца не найден до сих пор, поскольку комитет умел профессионально организовывать спецоперации и скрывать следы. Встречи в клубах собирали полные залы, студенты в Историко-архивном институте (будущем РГГУ) вслушивались в каждое его слово, статьи в газетах и журналах читались тысячами читателей.
Журнал «Смена» начал тогда печатать «Сына Человеческого», и это тоже было огромным событием, потому что люди, ещё вчера думавшие, что христианство - это удел безграмотных старушек, вдруг неожиданно начали открывать в Евангелии весть, адресованную именно им, здесь и сейчас. Буквально на глазах о. Александр (как это было в Польше с о. Ежи Попелюшко) становился одним из лидеров новой России, что, конечно, для КГБ было нестерпимо.
В Центральном муниципальном архиве Москвы хранится дело (ф. 3004, оп. 1, № 107), представляющее собой объёмную записку «О современном приходе русской православной церкви, о современных верующих». Записка эта составлена в 1979 г. «по нашей просьбе, - как пишет А.С. Плеханов, бывший главным куратором Церкви от КГБ, а официально - уполномоченным Совета по делам религии по Москве, - одним из опытных в церковных делах служителей культа».
Автор записки, имея в виду, что «в своем движении к коммунизму страна постепенно меняет свой облик», предупреждает, что в век техники до молодежи «доходит чрезмерно много информации дурного свойства из-за рубежа... Такая молодежь, - продолжает не известный по имени, но маститый московский протоиерей, - хотя и прошла курс атеистического воспитания, недостаточно твердо восприняла его». Она, по мнению автора записки, «остывает к материалистической философии и ищет что-то новое... ответов на волнующие их философские вопросы, надеясь найти их в церкви, в религии».Подчас она оказывается в лапах сектантов, искусно прививающих ей религиозное мировоззрение, но, про-
169
должает автор, «старается работать с такой молодежью и фрондирующая часть духовенства, вроде диссидентов - "борцов" (кавычки автора! - Г. Ч.) за права верующих Дудко, А. Меня и им подобных». О том, что о. Александр работал с нами, тогдашней молодежью, мы знаем не понаслышке. Знали мы и о том, что многим из пожилых священников того времени это казалось ненужным и, прежде всего, опасным для судьбы отца Александра, которого, как они справедливо считали, за это могли «наказать», а попросту выслать из Москвы, отправить в пермские лагеря и т.д.
Не знали мы только того, что, оказывается, кого-то из этих пожилых священников беспокоило, что такая работа наносит вред атеистическому мировоззрению. Читать такие документы до боли грустно, а в сущности, отвратительно. А ведь при этом автор был верующим и благочестивым человеком! Молился на ночь и постов не нарушал. «Таким образом, - продолжает неизвестный аналитик, - эта часть молодых людей, утерянная для атеизма, становится верующей с исковерканной психологией».
Вот в какой атмосфере приходилось трудиться о. Александру Меню. Естественно, вслед за такими записками начинались бесконечные вызовы в КГБ, «профилактические» беседы и просто допросы, вечная слежка, чудовищный психологический прессинг со стороны власти. Примерно в эти же годы меня вызвали как-то раз в военкомат, где сотрудник КГБ стал уговаривать меня «информировать» их о том, что я знаю из области новостей в религиозной сфере, сообщать о том, что читает молодежь, чем она живет, как обстоит дело с книгами из-за рубежа и прочая. В полном отчаянье и боясь рассказать об этом родителям, которые бы чудовищно перепугались, я помчался в Новую Деревню, где рассказал об этом о. Александру, уже уходившему из церкви, поэтому прямо по дороге. Тот рассмеялся и сказал: «Кто же с тобой беседовал? Наверное, "старлей" какой-нибудь... А вот меня вчера два часа подполковник обрабатывал на Лубянке».
170
Действительно, меня, молодого преподавателя Института иностранных языков, только «щупали», а его именно за молодежь, которую он приводил к Богу, просто колошматили, как могли. Следил за ним КГБ не переставая. У Библиотеки иностранной литературы, когда он читал там лекции, всегда дежурила их машина, в церкви постоянно появлялись агенты, по улице вслед за о. Александром вечно ходили топтуны. И все это на фоне все более «набиравшей обороты», как писали тогда в газетах, перестройки.
«Таким образом, - повторю цитату из аналитической записки неизвестного московского протоиерея, - эта часть молодых людей, утерянная для атеизма, становится верующей с исковерканной психологией». В чем же заключается «исковерканность» психологии той молодежи, о которой говорится в записке? Речь идет не только о том, что она утеряна для атеизма, но, конечно, о большем: о том, что попавшая к о. Александру молодежь исковеркана свободой и раз и навсегда потеряна для тоталитаризма. «Всю жизнь, - пишет об о. Александре Владимир Илюшенко, - власти светские и духовные преследовали его. Его свободомыслие было для них неприемлемо и подозрительно». «К свободе призваны вы, братья», - любил повторять о. Александр, цитируя апостола Павла. И с горечью продолжал: «Люди не хотят свободы. Причины разные, но - это факт». «Я убежден,— говорил он в своем интервью, заготовленном на случай ареста, - что свобода должна вырастать из духовной глубины человека. Никакие внешние перемены не дадут ничего радикально нового, если люди не переживут свободу и уважение к чужим мнениям в собственном опыте».
В семидесятые годы часто бывало, что молодые люди, уверовав в Бога, уходили с работы, бросали науку или искусство {в общем, всё, чем они занимались), и, устроившись на работу где-нибудь в качестве ночного сторожа, погружались в чисто ритуальную жизнь: чтение акафистов, паломничества, посты и так далее. Отца
171
Александра такое православие не устраивало. Он считал необходимым, чтобы верующие люди работали в школах и в университете, в библиотеках и т.д. и занимались искусством, наукой, литературой. Уход от реальности казался ему очень опасным именно для верующего человека, который действительно должен быть «солью земли», как Сам Иисус говорит об этом в Нагорной проповеди. И в этом тоже, наверное, заключалась та «исковерканность» психологии его прихожан, о которой говорит маститый информатор в своей записке.
«В Церкви до отца Александра, - сказал в уже упоминавшейся радиопередаче Андрей Ерёмин, - представление о жизни христианина было такое, что есть духовная жизнь сама по себе где-то в Церкви, а есть светская, мирская жизнь, которая отделена от Церкви, и что Церковь может быть неким убежищем от мира. Отец Александр был категорическим противником такой мысли. Для меня важно то, что он постулировал, что светской жизни не существует отдельно от духовной жизни».
«Что это означало?» - спросил его Сергей Бунтман, и тогда, развивая свою мысль, А. Ерёмин продолжил: «Это означает то, что христианин должен привнести свою веру во все аспекты своей человеческой жизни. Он может заниматься всеми делами, какие полезны для общества, делать любые действия (любая творческая деятельность, искусство, наука) - всё что угодно человеку дано Богом в этом мире. Но если он это делает с верой, с Христом в сердце у себя, то это благословенная работа, которая приносит пользу обществу». Многим церковным людям эта точка зрения, теперь всё более укореняющаяся в обществе, тогда казалась странной.
Среди духовенства в хрущевскую и брежневскую эпохи было немало достойных и глубоко верующих людей, которые считали, что проповедовать и звать к Богу людей не нужно не только по той причине, что это опасно и не рекомендуется властями, но и чтобы не уподобляться протестантам, которые привлекают, зазывают в свою веру «назойливой» проповедью и своего рода агитаци-
172
ей, тогда как человек должен придти к Богу сам. Отец Александр Мень резко отметал такую постановку вопроса и каждое мгновение своей жизни использовал для проповеди. И более, он прекрасно понимал, что говорить о Боге необходимо не только с теми, кто уже перешагнул порог храма, но и с людьми, которые пока этого не сделали и, возможно, сами не захотят придти в церковь никогда.
Именно потому и взялся он за создание своего семитомного труда о пути человечества к Богу и о религиозных исканиях древних народов, чтобы привлечь к теме Бога интеллигента-шестидесятника, привыкшего к чтению научно-популярной литературы, увлекавшегося посещением выставок и музеев, буквально пожиравшего книги из серии «Литературные памятники» и так далее. Действительно, такому человеку труд отца Александра казался сокровищницей полезнейшей информации и вне связи с верой в Бога, личной религиозностью и духовными поисками. И тут читатель попадался.
Он сталкивался не только с морем новой информации обо всём, что может быть интересно, но и с новым видением мировой истории, не имеющим ничего общего с тем, к чему он привык, читая книги советских авторов. Казалось бы, речь здесь идёт именно о том, что, в общем, нередко известно интересующемуся историей читателю, но... под совершенно особым углом зрения. В семитомнике о. Александр показывает, как в мировой истории, вернее, в истории философии и религии действует Сам Бог, как Его присутствие мало-помалу и невероятно трудным путем, но все вернее открывается человеку.
Отец Александр подчеркивал непреходящую ценность мирового религиозного опыта. «Есть опыт просто неопределенной мистики, - писал он, - есть опыт всех религий, в каждой есть своя ценность, все это прекрасно, все руки, простертые к небу, - это чудесные руки, достойные человеческого звания, потому что это руки существа, образа и подобия Божьего, которые тя-
173нутся к своему Первообразу».
Помню, как он заинтересовался, когда я рассказал ему об итальянской книге, в которой были собраны молитвы всех народов и всех религий. При этом он постоянно подчеркивал уникальность христианства. «Но Христос, - говорил он, - есть рука, протянутая вниз, как на древних иконах иногда изображается, - оттуда протянута нам рука».
При этом было бы неправильно утверждать, что о. Александр был послан, как сказал однажды С.С.Аверинцев, «к дикому племени советских интеллигентов». Среди его прихожан (как и среди читателей его книг) были самые разные люди всех возрастов, культурные и совсем простые. В этом, наверное, и заключается феномен отца Александра, что он как пастырь мог быть нужным и совсем простому человеку, и интеллектуалу высокого полета, - и тому и другому давая что-то очень важное. Более того, он был пастырем далеко не для одного только поколения 60-х гг. С тех пор, когда создавался семитомник, прошло более двадцати лет, но и теперь его книги читаются с огромным интересом и раскупаются в магазинах совсем новым читателем - людьми, которые не видели о. Александра при жизни и, конечно, ничего о нем не знали, потому что были тогда детьми.
Но и человек на Западе, казалось бы, психологически ничего общего с отечественным выходцем из советского времени не имеющий, оказывается, тоже нуждается в о. Александре и в его слове. Когда итальянский писатель Джованни Гуайта решил перевести книгу «Сын Человеческий» на итальянский язык, один из французских друзей о. Александра сразу же заметил, что этого делать не нужно, потому что на Западе существует и без того огромное множество таких книг, где популярно и на высоком уровне излагалась бы жизнь Иисуса. И ошибся. Когда «Сын Человеческий» вышел (сначала на итальянском, а потом в его же переводе по-французски), оказалось, что книга прекрасно раскупается. Она оказалась востребованной не только в России,
174
но и в других странах, вероятно, в силу того, что в этой книге есть нечто абсолютно уникальное. Что именно? Вероятно, «полное слияние с Тем, о Ком он говорил», - с Иисусом из Назарета.
Хорошо пишет об этом Андрей Еремин в своей книге «Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков»: «В проповедях, исповедях, беседах отец Александр приобщал нас к своему опыту веры. Он говорил о тайне Богочеловечества, подбирая самые точные и простые слова, удивительно меткие и емкие метафоры. Но себя он при этом умалял, его самого как бы не было. Был Господь. Именно поэтому отцу Александру так удавалось передать Его Образ или образ святого, или евангельское событие... Это настоящее вживание, полное слияние с тем, о ком он говорил, было не только следствием его художественного таланта, но и знаком глубокого смирения» (С. 270).
Отец Александр Мень был убежденнейшим сторонником мира между христианами разных исповеданий, в котором видел conditio sine qua non для будущего христианства. Отец Александр полностью бы поддержал участницу одного из христианских форумов в сегодняшнем интернете, которая недавно написала: «Хватит межрелигиозной борьбы. Не секрет, что из-за этих междоусобных "войн" многие вообще не воспринимают христианство всерьез. Мол, сами там не могут разобраться, а еще другим проповедуют». При этом, когда на «Эхе Москвы» кто-то из радиослушателей спросил «Можно ли называть Александра Меня экуменистом?», а Сергей Бунтман и Андрей Еремин сразу отозвались: «Конечно, можно», - Ив Аман заметил: «Я не знаю, можно или нельзя, смотря по тому, что вкладывать в это слово, особенно сейчас. Но вообще отец Александр никогда не занимался экуменической деятельностью как таковой. Он не участвовал в экуменическом движении».
Действительно, в отличие от своего современника митрополита Никодима (Ротова), он, будучи рядовым священником, разумеется, не вел никаких переговоров
175
с католиками, не бывал на приемах у Папы Римского и т.д., но при этом не менее митрополита был предан пути христианского единства и был, как сказал во время диалога в радиоэфире Ив Аман, «открыт другим конфессиям и признавал богатства, которые у них есть». Теперь иногда утверждают (особенно представители православной молодежи), что экуменизм 60-70-х гг. был продиктован чисто тактическими целями, поскольку в условиях атеистического государства, постоянного усиления антирелигиозной пропаганды и жестокой борьбы с религией поддержка ведущих стран Запада, в правительствах которых католики и протестанты лоббировали интересы православия в России, спасала Церковь от разгрома.
На самом деле это не совсем так. Конечно, поддержка Ватикана и Всемирного Совета Церквей была тогда для нас чрезвычайно важна, потому что советский режим был вынужден считаться с международным общественным мнением. Это прекрасно понимал такой великий человек, каким был митрополит Никодим, и поэтому извлекал из этих отношений максимум пользы для православия в России и в других республиках бывшего СССР. С другой стороны, католики (например, брюссельский центр «Жизнь с Богом» и его руководители Ирина Михайловна Поснова и о. Антоний Ильц) и протестанты, прежде всего из США, помогали верующим в России просто и абсолютно бескорыстно.
Ведь именно они печатали для России религиозную литературу, которая затем в чемоданах дипломатов нелегально попадала на территорию СССР, - готовили эти книги к печати и печатали, в том числе и книги отца Александра, которые, разумеется, тогда не могли выйти в свет в России. Это постоянная помощь и поддержка, которая ничем, кроме как их верой во Христа, не объяснялась. И тут необходимо заметить, что в шестидесятые-семидесятые годы мы все, верующие в России, как-то очень ясно ощущали, что близки друг другу не только по той причине, что против нас всегда борется
176
один и тот же враг - КПСС и ее марксистская идеология, но и по причине несравненно более важной: они (коммунисты) борются против своих бесчисленных врагов в стране и за ее пределами, мы же сражаемся за - за то, чтобы человек мог свободно верить в Бога и иметь возможность совершенствоваться в своей вере.
«Главное в экуменизме отца Александра, - пишет Андрей Еремин, - практический подход. В словах Христа "да будут все едино" (Ин 17:21) батюшка видел призыв не к богословствованию, а к действию... Поэтому к любому позитивному начинанию христиан других конфессий он относился терпимо и с интересом» (С. 230).
«Отец Александр, - говорит Андрей Еремин, - постоянно напоминал, что Христос пришел учить нас не Filioque, а жизни с Богом, которая дается причастием к Рожденному, Воплощенному, Распятому и Воскресшему» (С. 205). То, что нас, христиан разных исповеданий, объединяет, неизмеримо больше того, что нас отделяет друг от друга, - постоянно подчеркивал о. Александр.
О переводе Нового Завета В.Н.Кузнецовой «Радостная Весть»
...Однажды, говоря о том, почему в мире сегодня так много разных исповеданий, он <протоиерей Александр Мень> заметил: «противоречивость между различными христианскими исповеданиями - протестантами, католиками, православными - это не есть распад, разлом, а это есть лишь проявление частей целого, единого целого, до которого надо дойти - до глубины». На вопрос журналиста о том, как он, православный, относится к другим исповеданиям, отец Александр ответил:
«Отношение моё сложилось не сразу. Но путем долгих размышлений, контактов и исследований я пришел к убеждению, что Церковь по существу едина и разделили христиан главным образом их ограниченность, узость, грехи. Этот печальный факт стал одной из главных причин кризисов в христианстве. Только на пути братского единения и уважения к многообразным формам церковной жизни можем мы надеяться вновь обрести силу, мир и благословение Божие».
Именно поэтому он стал горячим сторонником возрождения Российского Библейского общества, в кото -
177
ром христиане всех исповеданий России (а тогда всего Советского Союза) объединились бы для издания Священного Писания совместными усилиями. Воссоздание Общества шло трудно, поскольку это было осенью 1989 г., когда все общественные инициативы (особенно в сфере религии) еще жестко контролировались сверху, но в январе 1990 г. инициативной группе удалось провести первую конференцию, и РБО заработало.
В те годы уже начали появляться новые переводы Священного Писания, сделанные не с библейских языков, а с современного английского текста. Эти переводы, естественно, сразу привлекли внимание новых протестантских деноминаций, поскольку читать их было намного легче, чем традиционный синодальный перевод Библии. Вместе с тем они содержали упрощенный двойным переводом текст, что делало их непригодными для серьезного чтения Писания. Поэтому одной из первых задач, поставленных о. Александром перед обновленным Библейским обществом, стала работа над новым переводом Слова Божьего. Прекрасным заделом для этого был начатый под руководством отца Александра его прихожанкой Валентиной Кузнецовой перевод Нового Завета.
Теперь, когда «Радостная весть» в переводе В.Н. Кузнецовой расходится по всей России большими тиражами, те времена, когда Валя читала о. Александру в его комнатке при церкви первые фрагменты своей работы, а потом рукописные варианты отдельных посланий или куски из Евангелий обсуждались на молитвенных группах, кажется, ушли в далекое прошлое. Проделан огромный труд, который довольно быстро завоевывает себе признание у читателя. А было время, когда сама мысль о новом переводе казалась более чем дерзновенной...
Дело в том, что верующий человек относится к переводу Писания довольно сложно и с подозрением. Однажды, когда один из современных переводчиков Евангелия о. Леонид Лутковский отвечал по радио на вопросы радиослушателей и заметил, что и он сделал свой вариант перевода, на радиостудию позвонила разгневанная женщина, с возмущением закричавшая: «Хватит нас "кормить" переводами... дайте нам подлинный текст... хватит скрывать правду от народа...». Разумеется, она не подозревала, что оригинал существует только по-гречески и ни на каком другом языке прочитан быть не может.
Опыт показывает, что есть люди, которые думают, что славянский текст это и есть оригинал. Другие, прекрасно понимая, что так называемый синодальный текст является всего лишь переводом с греческого, видят тем не менее в нем какую-то копию оригинала и судят об остальных переводах, исключительно сравнивая их с синодальным. Это связано еще с тем, что средний читатель не хочет смириться с тем, что оригинал ему недоступен, и поэтому хочет, чтобы Писание существовало в каком-то одном точном переводе, любые же варианты вызывают у него отторжение, потому что он боится, что они искажают текст Библии. Опыт, однако, показывает, что «точных» переводов не бывает и даже у самого лучшего из них непременно найдутся недостатки.
«Сегодня, - именно по этой причине писал о. Александр о переводе В. Кузнецовой, - в мировой практике библейских переводов господствует плюрализм. Признавая, что любой перевод в той или иной степени является интерпретацией оригинала, переводчики используют самые разные приемы и языковые установки... Это позволяет читателям ощутить различные измерения и оттенки текста. Так, в традиционном синодальном переводе сохраняется близость к церковнославянскому языку, что связано с чисто историческими причинами. В.Н. Кузнецова идет по другому пути. Она стремится добиться максимального приближения к живому современному русскому языку. Отсюда отказ от архаизмов, от слов, изменивших сегодня свое значение... Были учтены достижения современной экзегетики
179
и филологии, а также наиболее авторитетные современные переводы».
Однако отказ от архаизмов нравится далеко не всем. Так один из рецензентов (между прочим, блестящий ученый-патролог и ныне епископ) пишет: «Происходит сознательная и последовательная десакрализация священного текста, который переводится на площадной, базарный, кухонный язык... Даже самые возвышенные тексты Апостола Павла теряют свою красоту и силу... Перед нами не перевод, а пересказ, причем дурной пересказ, искажающий смысл и стиль оригинального текста. В основу... был положен изначально ложный принцип - стремление подстроиться к языку, на котором якобы говорит современный российский обыватель» (Журнал Московской Патриархии. 1998. № 10. С. 79-80).
Смысл этого пассажа ясен до предела: рецензента не устраивает «десакрализация священного текста», который на самом деле (и, казалось бы, автор рецензии должен об этом знать!) написан не на каком-то особом священном языке, как писалась древнеегипетская «Книга мертвых» или «Упанишады», а на простом разговорном языке своего времени; апостол, работая над своими посланиями, меньше всего думал о литературных красотах. Молодой епископ спорит не с В. Кузнецовой, а с о. Александром, причем по одному из самых принципиальных для о. Александра вопросов.
Отец Александр Мень постоянно повторял последние слова Иисуса, которыми заканчивается Евангелие от Матфея («И се Я остаюсь с вами во все дни до скончания века»), и всегда утверждал, что в христианстве не должно быть благоговейной бессмыслицы, что Иисус говорил со Своими учениками не на сакральном языке священного текста, но просто и используя разговорное наречие своего времени. «Для меня, - говорил о. Александр, - в Церкви, конечно, дороги, как с детства было, и песнопения, и церковная архитектура, и традиции, и книги, и обычаи. Но все это имело бы преходя -
180
щий смысл, не более важный, чем традиции древних индейцев или египтян, или любого другого народа или времени, если бы я не чувствовал, что Он действительно остался, если бы я не слышал Его голоса внутри, отчетливого голоса, более отчетливого, чем иной человеческий голос».
Вспомнив однажды о том, что при митрополите Никодиме в Ленинграде практически во всех храмах апостольские и ветхозаветные тексты во время богослужения читались по-русски, от чего сразу отказался переведенный из Минска на ленинградскую кафедру после смерти владыки Никодима Антоний (Мельников), о. Александр с горечью в голосе заметил: «Теперь снова по-славянски чирикают».
Есть открытое христианство и есть закрытое. Открытое христианство базируется на ощущении невидимо, но реально присутствующего среди верующих в Него Воскресшего Иисуса.
«Путь к открытому христианству лежит через сопричастность каждого Откровению Божественной любви, - пишет, излагая взгляды о. Александра, Андрей Еремин, - когда исчезает открытость, свобода и возникает тяга к гарантированному обеспечению, пропадают вера и надежда. И человек уже идет не "по воде", а "по асфальту"». В этой связи А. Еремин вспоминает западного богослова о. П. Тиволье, который пишет:
«Христианин не может засесть в своей вере, как в неприступной крепости. Отнюдь нет. Скорее можно сказать, что он в лодке, которая качается от жизненных бурь - и может потонуть. Но направляет лодку Христос, Которому человек доверяет».
Именно об открытом христианстве о. Александра говорил в сентябре 1991 г. на первой конференции памяти о. А. Меня во Всероссийской государственной библиотеке иностранной литературы покойный философ Ю.А. Шрейдер. Как рассказывает об этом Вл. Илюшенко, он вспомнил о христианах-неофитах, только что распрощавшихся с марксизмом, для которых характерна «позиция человека, обладающего истиной», и противопо -
181
ставил им о. Александра, считавшего, что «каждый богослов сам ищет истину, открывает ее для себя и для других». «Так же происходит, - продолжил Шредер, - и в серьезной науке: человек хочет вначале понять что-то для себя».
Закрытую же модель христианства характеризует стремление обладать истиной в готовом виде, а следовательно, как пишет об этом Владимир Илюшенко в книге «Отец Александр Мень: жизнь и смерть во Христе», «обрядоверие, нетерпимость к инакомыслию, консервация отечественной старины»; она основывается на «традиционалистских ценностях, ксенофобии и шовинизме». Здесь Илюшенко излагает как раз те мысли, которые неоднократно высказывал о. Александр накануне своей гибели. Так, например, за несколько дней до смерти в интервью испанской журналистке Пилар Бонет среди прочего он «с неожиданной в этом случае откровенностью», как напишет потом поэт Александр Зорин, сказал:
«Ну, если называть зарождение русского фашизма не тревожным, то что тогда тревожно? Конечно! И его очень активно поддерживают очень многие церковные деятели... Это, конечно, позор для нас, для верующих, потому что общество ожидало найти в нас какую-то поддержку, а поддержка получается для фашистов. Конечно, не все так ориентированы, но это немалый процент. Я не могу сказать какой, я этого не изучал. Но куда ни сунешься, с кем ни поговоришь: этот - монархист, этот -антисемит, этот - антиэкуменист и так далее».
Проблема закрытого христианства в 90-е гг. волновала не одного о. Александра. Старейший православный богослов Франции Оливье Клеман, размышляя об этом, писал:
«Нельзя изолироваться, превращаться в гетто. Нужно, чтобы из Православия исходила потрясающая мощь, мощь свободы и света. К сожалению, чаще все глохнет в обрядности, обрядоверии».
«Обрядоверием же, - как очень точно говорится на официальном сайте Белгородской епархии Русской Православной Церкви, - называется такое духовное состояние верующего чело -
182
века, когда следование духу Евангелия отходит для него на второй план, а главными становятся какие-то обычаи, установления».
Как бы продолжая мысль Клемана, о. Александр в одной из своих лекций указал на то, что мощнейшие, направленные против обрядоверия тексты можно найти не где-нибудь у современных богословов вроде о. Александра Шмемана, а в Священном Писании. «Пророки выступали, - говорил о. Александр, - против тирании, несправедливости, угнетения, против религиозного формализма, против обрядоверия, против национального превозношения, шовинизма, против войн, против насилия. По этой причине мы можем сказать: прав был Петр Чаадаев, который писал, что учение пророков - это не что-то уже ушедшее в прошлое, которое дорого для нас потому, что пророки предсказывали явление Христа, но что это учение, имеющее полную актуальность и сегодня» (Мень А. Мировая духовная культура. Христианство. Церковь: Лекции и беседы. М., 1995. С. 154).
Для закрытого христианства в высшей степени характерен и магизм. Об этом замечательно говорил однажды на Рождественских образовательных чтениях в Москве митрополит Кирилл (Гундяев).
«В день Крещения тысячи и тысячи людей идут за Святой водой. И часто приходят люди совершенно не верующие, чтобы взять Святую воду. И я спросил этих людей: а с каким чувством вы приходите в храм - зачем вы её берете, Святую воду? Вы её берете, надеясь, что Святая вода автоматически спасёт вас от греха или от беды, или от болезни? Вот это и есть магическое отношение к Святыне. Я могу быть мерзавцем, могу делать все что угодно, могу грабить, убивать, прелюбодействовать, обманывать, но выпил Святую воду - всё сработало. Вот это и есть магизм».
«Подход религии, - подчеркивает митрополит Кирилл, - в том, что человек - ответственный участник в деле своего спасения или в деле своей гибели. Магизм
183
предполагает воздействие предметов, слов, чисел, которые действуют с непреодолимой силой и могут спасти или погубить человека. Вот в чем различие между магизмом и религией».
«Магизм, - не уставал повторять о. Александр, - привносит в религию слепую, почти маниакальную веру во всесилие ритуалов и заклятий», именно поэтому магизм всегда ведет к обрядоверию. При этом важно понимать, что «в магизме, - как писал о. Александр, - скрыто присутствует та духовная тенденция, которая коренится в первородном грехе человечества: поставить себя в центре мироздания и заставить служить себе его силы». «Поставить себя в центре мироздания», - подчеркивает о. Александр. Поэтому не случайно с магизмом и проистекающим из него обрядоверием легко уживается национальный эгоцентризм, шовинизм и ксенофобия.
Закрытое христианство представляет собой, если вспомнить знаменитую книгу Анри Бергсона «Два источника морали и религии» - Бергсона, о котором о. Александр всегда говорил как о философе, без сомнения, оказавшем на него влияние, - религию статического типа, отличающуюся существованием коллективных представлений, как правило, «озадачивающих индивидуальный разум», ведущей ролью ритуала и целой системой знаний и действий, которые предохраняли бы человека от воздействия на него зла. Типично для статической религии и наличие образа врага. Такая религия характерна для традиционалистских обществ.
В отличие от нее, динамическую религию (а следовательно, и открытое христианство) характеризует живое мистическое чувство, порыв, что так характерен для ветхозаветных пророков, и любовь, которая, как говорит Бергсон, «для мистика составляет самую сущность Бога». Динамическая религия невозможна без личной вовлеченности верующего в живое богообщение, без его личного мистического опыта. Поэтому корпоративной закрытости статической религии здесь противопоставляется любовь, которая наполняет человека, ибо
184
это, как говорит Бергсон, «уже не просто любовь одного человека к Богу, это любовь Бога ко всем людям». Здесь истина веры поверяется личным чувством верующего. Такова религиозность, провозглашенная в Новом Завете, такова свободная религиозность великих мистиков христианства. Статическая религия «привязывает индивида к обществу», динамическая - каждому открывает путь к небу и дает силы полюбить все человечество.
Но «можем ли мы, - спрашивал о. Александр, - сейчас, на пороге третьего тысячелетия... возвращаться к средневековому состоянию христианского мышления? Некоторые люди, особенно молодые, сегодня готовы к этому. Готовы по лености мысли, по невежеству». С ужасом говорил он о том, что «людям хочется несвободного христианства», что «люди тянутся именно к рабству». «Это страшно и встречается каждодневно, и мы с этим непрерывно сталкиваемся». Почему это имеет место? Откуда это стремление к несвободе, обрядоверию, зашоренности?
Очень хорошо (вероятно, именно так сказал бы и о. Александр) ответила на этот вопрос его ученица Валентина Кузнецова:
«Сейчас даже отдельные священники читают Евангелие очень мало. Гораздо больше распространены акафисты, жития, апокрифы. Я не против этого, но все-таки это уже "переработанная пища", которая по своим идеям и достоинствам значительно уступает Новому Завету. Отчасти это связано с тем, что Евангелие - это не книга для спокойного чтения на ночь. Если человек искренне верит, то Нагорная проповедь или притчи будут его тревожить, ведь после них нельзя просто достать платочек и смахнуть слезинку, а нужно прилагать усилия для изменения собственной жизни. И вот то место, которое должно занимать Писание, оказывается заполненным другими текстами. Выход из этого только один - евангелизация, попытка сформировать вкус и интерес к Новому Завету».
Об этом же говорит Владимир Илюшенко, замечая, что
185
о. Александр понял, что «надо заново христианизировать тяжело больную страну, ибо выход России из духовного тупика возможен лишь на пути ее новой евангелизации».
В основе его религиозности лежало не просто чувство Бога и благоговение перед Ним, но Писание - Слово Божие, живое и действенное, то, что острее всякого меча обоюдоострого. В этом смысле он был похож на пророка, прежде всего, на Исайю, который никого ничему не учил, но зато доносил до сердец именно то, что говорит Бог.
Самое существенное заключается в том, чтобы человек понял, что такое живой контакт с Богом, который становится возможен, когда ты открываешь для себя Слово Божие, что такое предстояние перед Богом, что значат слова Библии о том, что Авраам ходил перед Богом. Поняв это, ты раз и навсегда будешь свободен от закрытости. «Познание Бога - не односторонний процесс, как познает человек природу, а это - встреча», - говорил о. Александр. Чтобы пережить эту встречу, считал отец Александр, нет необходимости быть каким-то особенным религиозным гением: «Для каждого человека существует возможность глубочайшей таинственной личной встречи с Высшей Реальностью».
Богословие «встречи», так хорошо разработанное митрополитом Сурожским Антонием, было о. Александру действительно понятно и близко. Сам он встречался с владыкой Антонием не много, но всегда радовался, когда узнавал, что во время очередного приезда владыки в Москву кто-то из его прихожан был на его богослужении или на встрече, которые конспиративно устраивались на квартирах. Слова из церковного гимна «Христос - моя сила» одинаково характеризуют и митрополита Антония и о. Александра.
Главное в христианстве, с точки зрения о. Александра, не традиции и не их сакрализация, не церковная старина и любование ею, но живое присутствие Воскресшего Иисуса. «Он остался, - говорил о. Александр незадолго
186
до своей гибели, - величайший двигатель истории, сокровенно, глубоко остался в мире, "Я с вами во все дни до скончания века".
Он воскрес для того, чтобы присутствовать всюду в нашей жизни. И сегодня каждый может Его найти. Он не историческое лицо, о котором можно вспомнить, а можно забыть. Да, Он жил две тысячи лет назад... Но Он не просто был, а Он есть - в этом вся тайна христианства, разгадка его силы».
***
Ив Аман начал писать свою книгу сразу после смерти о. Александра Меня. С тех пор прошло почти 13 лет, и, как это ни странно, эта книга, уже переведенная на русский, итальянский, английский и немецкий языки, никоим образом не устарела, хотя за эти годы появилось множество новых публикаций: прежде всего, неизданных текстов самого о. Александра, но и трудов о нем. Замечательную книгу о богословских взглядах отца Александра в Польше выпустил епископ Тадеуш Пикус. В Москве вышла прекрасная книга Андрея Еремина «Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков», в один том собрал все свои размышления об о. Александре Владимир Илюшенко.
Еще раньше прекрасные записки о своем духовном отце опубликовали Зоя Масленикова, Владимир Файнберг и Александр Зорин. Продолжают выходить и тексты других авторов. Вышло в свет и несколько памфлетов, авторы которых (в большинстве случаев под псевдонимами) ставят своей целью «развенчание» о. Александра. Многие из его духовных чад пытались на эти памфлеты отвечать, но писать ответ на текст, который, прежде всего, дышит злобой, а потом уже имеет какое-то содержание, почти невозможно. Главным образом, по той причине, что злоба всегда иррациональна.
На этом фоне книга Ива Амана продолжает читаться и вновь оказывается востребованной. И это притом, что автор писал её не для российского читателя, а для
187
французов, поэтому зачастую он рассказывает о каких-то вещах, которые нам когда-то казались общеизвестными. Но именно это делает книгу И. Амана востребованной сегодня. Современный читатель, родившийся на рубеже 70-х и 80-х годов, уже не знает того, что имело место 20-30 лет тому назад и более, поскольку та атмосфера преследований за религию, о которой рассказывает Ив, к счастью, ушла в прошлое.
Так, например, З.А. Масленикова в одном из интервью рассказывает:
«В те времена, когда отец Александр служил в храмах, ни о какой работе с прихожанами, кроме исповеди во время богослужения и исполнения церковных треб, официально речи не могло быть. Всё, что он делал, все его общение с верующими было несанкционированно. Ему приходилось встречаться с ними в лучшие времена в домике при церкви, в худшие времена это запрещалось, тогда он встречался со своими прихожанами на квартирах, разговаривал с ними по пути от церкви к дому, в электричке (поскольку он жил далеко от своего храма), по дороге в Москву и так далее».
Ушли в прошлое и другие реалии советского времени. Рассказ о них делает книгу французского автора удивительно полезной именно в России. Однажды Ив Аман вспомнил, что «Сергей Аверинцев сказал, что мы живем во времена, когда эпоха веры ушла в прошлое. Не знаю, как точно это звучит по-русски, потому что я читал по-французски. Свойство этих времен, наверное, проявилось с особой силой именно в советской России - в тоталитарной стране, где атеизм был государственной религией, если так можно сказать. Но атеизм, религиозный индифферентизм - явление не только российское, но универсальное. А отец Александр - именно тот пастырь, который появился для современников, воспитанных как раз в такую эпоху. Поэтому личность отца Александра и его слова могут принести очень много не только в России, но и во всем мире... В общем, - закончил Ив Аман, - если читать Александра Меня, это помогает быть христианином».
188
Остается только понять, почему французскому писателю удалось то, что не сумел сделать никто из нас. Скорее всего, по той причине, что он, хотя и близко знал о. Александра и не случайно считает себя его духовным сыном, однако все же смотрел на его «труды и дни» глазами человека с Запада, пусть не совсем, но все же со стороны, и поэтому видел и, главное, фиксировал то, что не смог увидеть никто из нас. Ив - человек в высшей степени скромный и смиренный. О своих личных отношениях с о. Александром Менем он не говорит нигде, и поэтому заметить, до какой степени в этой книге много личного, нигде более не сказанного и, я бы сказал, лирического, сможет только самый внимательный и искушенный читатель.
Однако именно так, подобно книге о. Софрония (Сахарова) о старце Силуане, написан и этот рассказ ученика об учителе, - своего рода «Воспоминания о Сократе», но только не те, что оставил Ксенофонт, а такие, какие мог бы написать Платон, если бы ему хватило смирения не вкладывать в уста Сократу свои собственные мысли. Не сказать об этом я просто не мог.
Отец Александр относился к числу людей, которые не боятся. Он не боялся ходить в больницы к тяжело больным и умирающим, хотя советским режимом это было строжайшим образом запрещено, не боялся проповедовать и говорить с незнакомыми людьми о вере (чего не делал почти никто из приходских священников), более того, говорить о вере с детьми, что вообще считалось уголовным преступлением. Не боялся языка своей эпохи и, в отличие от практически всех своих собратьев, умел (подобно апостолу Павлу) говорить о Христе с «язычниками» на языке этих «язычников». Не боялся синтезировать опыт своих предшественников, очень разный и порою взаимоисключающий, и это получалось у него удивительно хорошо, ибо он делал это не на уровне человека, но на уровне любви Божьей.
Глубоко укорененный в традиции, знавший православие не по книгам, но выросший в катакомбах предвоен-
189
ного времени, он весь был обращен в будущее. В его руках Библия становилась компасом, который верно указывает пути в грядущее. Именно в этом и заключается его подвиг.
«Наша страна, - сказал как-то о. Александр Борисов, - будет в большинстве своем гордиться, что в условиях советского режима, в условиях, когда все было направлено на то, чтобы не появились такие люди, как о. Александр Мень, и такие книги, какие он написал, - что в этих условиях жил такой замечательный человек, который открывал нам Божью любовь. Через любовь, которую Бог дал его сердцу, он приводил и еще будет приводить тысячи и тысячи людей к истине, ко Христу, к добру и созиданию».
190
Опубликовано : "Путь, что ведёт нас к Богу", М. 2010
Распространение приветствуется.
Просьба ставить гиперссылку при копировании.
Вы можете помочь развитию этого сайта, внеся пожертвование
